Император для легиона - Тертлдав Гарри Норман (читаем бесплатно книги полностью .TXT) 📗
– А ты как думаешь, что я делаю? – ответил Ономагулос. – Матросы этого проклятого Леймокера будут здесь в любую минуту. Неужели я должен был оставить в живых этих ублюдков, чтобы они указали им, куда мы направились?
– Нет, – признал Туризин. – Но надо было оставить одного для допроса.
– Слишком поздно. – Ономагулос растопырил окровавленные пальцы и позвал: – Нейпос, посвети-ка нам. Держу пари, что скоро у нас будет ответ на все вопросы.
Жрец подошел к Ономагулосу. Он дышал глубоко и ровно, и офицеры Гавраса зашептали что-то в удивлении, когда бледно-золотистое сияние стало разливаться от его рук.
Марк не был так удивлен, как некоторые другие, – он уже видел подобное чудо в Имбросе, у Апсимара. На лице Баанеса читалось изумление. Искалеченный дворянин наклонился над одним из убитых, распорол ножом пояс, и золотые монеты (их было на удивление много) посыпались на песок. Ономагулос собрал их в ладони и поднес к рукам Нейпоса, от которых все еще исходило лучистое сияние. Офицеры столпились рядом, чтобы взглянуть на них поближе.
– «Ортайяс Первый, Автократор Видессиан», – прочитал Ономагулос. – И здесь та же надпись, и здесь. – Он перевернул золотую монету. – То же самое, ничего, кроме этой проклятой надписи – «Ортайяс Первый».
– Ага, и они все только что отчеканены. – Голос со странным акцентом принадлежал Аптранду, сыну Дагобера. – Но каким же образом Сфранцез сумел склонить дрангариоса к предательству?
Туризин все еще не мог поверить случившемуся.
– Варданес, должно быть, заключил союз со Скотосом, если сумел подкупить Тарона Леймокера!
Никто не ответил. Шуршание кустов прозвучало в тишине неожиданно громко. Звук, похоже, доносился с юга. Мечи невольно поднялись. Свет, исходящий из рук Нейпоса, исчез, едва тот отвлекся.
– Сын навозного мешка все-таки высадил здесь матросов! – заревел Ономагулос.
– Не думаю, что это так, – сказал Гай Филипп и продолжал, развивая свою мысль: – Это не человек – лиса или, возможно, хорек.
– Похоже, ты прав, – сказал Аптранд. Но даже командир намдалени не рвался проверить, так ли это на самом деле.
Все поспешили к лошадям. Сотэрик, Скаурус и Нейпос быстро взвалили тела погибших на коней и через несколько минут уже неслись на север через плантацию плодовых деревьев. Ветки хлестнули трибуна по лицу, прежде чем он сообразил, что они уже добрались до сада. Если матросы Леймокера и были рядом с ними, то отряд Гавраса им не догнать. Когда Туризин и его офицеры выехали из-под лимонных деревьев, Император помчался галопом, от одной простой радости, что остался в живых. Гаврас нетерпеливо махнул рукой своим людям и, когда они наконец нагнали его, объявил с видом человека, принявшего окончательное решение:
– Если мы не можем пересечь пролив с помощью Леймокера, мы сделаем это вопреки его желанию.
– «Вопреки его желанию», – повторил Горгидас на следующее утро. – Звучная фраза, это уж точно.
Римский лагерь загудел от возбуждения, когда известие о ночном приключении достигло армии Императора. Виридовикс, как всегда, когда его оставляли в стороне от потасовки, дулся и завидовал офицерам, пока Скаурус не утешил его обещаниями грядущих битв.
Легионеры забросали трибуна и Гая Филиппа вопросами. Большинство из них были удовлетворены кратким описанием схватки, но Горгидас продолжал их расспрашивать так настойчиво, словно был следователем, и вскоре добился того, что Гай Филипп вышел из себя. Более типичный римлянин, чем вдумчивый Скаурус, старший центурион был не очень терпелив во всем, что не имело, по его мнению, практического смысла.
– Не мы тебе нужны, – пожаловался он. – Тебе нужны те паршивцы, которых прикончил Ономагулос, а еще – раскаленное железо и щипцы для пыток. Ты нам форменный допрос учинил!
Врач не обратил внимания на его раздражение.
– Ономагулос… Спасибо, что напомнил. Каким образом он узнал, что найдет в кошельках убитых монеты Ортайяса?
– Великие боги, это должно быть ясно даже для тебя. – Гай Филипп воздел руки. – Если дрангариос нанял убийц, он должен был заплатить им деньгами своего господина. – Центурион жутко засмеялся. – Сомнительно, чтобы он стал платить им деньгами Туризина. И не надейся, что тебе удастся улизнуть, не ответив на мой вопрос. Зачем это, скажи на милость, ты нас так въедливо расспрашиваешь?
Невозмутимый обычно грек не нашел быстрого ответа. Он поднял бровь и попытался было уничтожить старшего центуриона взглядом, но вмешался Марк.
– Можно подумать, что ты пишешь исторический труд.
Легкая краска залила лицо Горгидаса, и Скаурус понял, что врач относится к затеянному делу чрезвычайно серьезно.
– Прости, – искренне сказал он. – Как долго ты этим занимаешься?
– С тех пор, как моего видессианского языка хватило на то, чтобы попросить перо и пергамент. Ты же знаешь, что здесь нет папируса.
– На каком языке ты пишешь? – спросил трибун.
– Хеллекаста, ма диа!! – по-гречески, клянусь Зевсом! Какой еще язык подходит для серьезного размышления? – Горгидас ответил на своем родном языке, как иногда делал.
Гай Филипп уставился на него в изумлении. Он знал по-гречески не больше двух дюжин слов, в основном бранных, но понимал, когда на нем говорили.
– По-гречески? Из всех глупостей, которые я слышал, эта побивает все рекорды! Греческий! В Видессосе никто не слышал этого слова, не говоря уже о языке! Ты мог бы быть Гомером или… как его там? Ну, первым историком… Я слышал его имя, но будь я проклят, если помню его. – Он взглянул на Скауруса.
– Геродот, – подсказал трибун.
– Спасибо, это как раз он и был. Да, так я говорю, Горгидас, ты мог бы быть одним из этих старых ублюдков или даже обоими вместе, но кто об этом узнает в Видессосе? Греческий! – повторил он не то удивленный, не то раздраженный.
Врач покраснел еще сильнее.
– Да, греческий, а почему бы и нет? – сказал он резко. – Когда-нибудь, когда мой видессианский будет достаточно беглым, я буду писать на нем. Или попрошу одного из ученых перевести то, что я написал. Манто из Египта и Беросос из Вавилона писали на греческом, когда учили эллинов былой славе своих народов. По-моему, неплохо, если в Видессосе будут помнить о нас, когда последнего из нас уже не будет в живых.
Он говорил с той настойчивостью, которую проявлял всегда, когда сталкивался с трудным решением. Но Марк видел, что грек не убедил Гая Филиппа. Что случится после его смерти, совсем не заботило старшего центуриона. Он, однако, чувствовал, что не стоит слишком насмехаться над врачом. Грубоватый вояка по-своему любил Горгидаса, поэтому он только пожал плечами и сдался.
– Весь этот разговор – пустая трата времени. Мне лучше заняться с солдатами, они становятся слишком толстыми и ленивыми.
Он ушел, все еще покачивая головой.
– Думаю, видессиане заинтересуются твоей книгой, – сказал Марк Горгидасу. – У них тоже есть историки. Я помню, Алипия Гавра говорила, что читала некоторых, и мне показалось, делала заметки для собственной книги. Иначе для чего она присутствовала на военном совете Маврикиоса? Кстати, она могла бы помочь тебе перевести твою работу на видессианский.
В глазах врача мелькнула благодарность, но Горгидас остался скептиком, как обычно.
– Алипия могла бы это сделать, не будь она замужем за фальшивым Императором и не находись на противоположной стороне Бычьего Брода. Но стоит ли нам болтать о таких пустяках?
– Даже если бы Алипия была на луне, я все равно хотел бы прочитать твою книгу.
– Ты ведь умеешь читать по-гречески, не так ли? Я совсем забыл об этом. – Горгидас вздохнул и сказал печально: – Скаурус, я начал писать эту книгу по одной-единственной причине – чтобы не сойти с ума. Боги знают, что я не этот… как там его?.. – Врач горько усмехнулся. – Но написать несколько внятных предложений я в состоянии.
– Я хотел бы увидеть то, что ты уже написал, – повторил трибун. Он всегда считал историю с ее спокойным и холодным взглядом на события более полезным оружием в каждодневной жизни и политике, чем высокую пламенную риторику. Геродот и Полибий дали ему больше, чем двадцать демосфенов, продававших свой язык, как женщины тело, и иногда создававших речи и в защиту, и в обвинение для одного и того же дела.
