Цвет мира — серый - Мусаниф Сергей Сергеевич (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
Еще одна миска с похлебкой и кусочком хлеба на краешке стояла на подоконнике. Очевидно, чтобы крысы до нее не добрались.
И она еще даже была чуть теплой.
Я принялся за еду.
— Ты быстро вернулся, — заметил Густав.
— Он всего лишь убийца, — сказал Ланс. — Убийцы большого интереса для инквизиции не представляют. Вот если бы его подозревали в занятиях магией или шпионаже в пользу Империи, допрос был бы куда дольше, и вряд ли бы обошелся без применения пыток.
При свете дня он выглядел чуть лучше. Если он и был похож на труп, то на труп совсем свежий.
Ланс был худой, невероятно грязный, а одежда его прекратилась в лохмотья еще в те времена, когда король Беллинджер сносно держался в седле и орудовал копьем на рыцарских турнирах. То есть очень и очень давно.
— Насколько стремительно местное правосудие? — поинтересовался я.
— Интересный вопрос, — сказал Ланс. — Я тут отдыхаю уже три месяца, и меня допрашивали всего-то один раз, а о суде речи вообще не идет.
— Мне тоже ничего такого не говорили, — подтвердил Густав. — В старые времена люди ждали суда годами. Некоторые до него даже не доживали.
— А Кларенс? — спросил я. — Он давно здесь сидел? Его же не могли казнить без приговора суда. Или в случае с подозреваемыми в колдовстве местные судьи действуют расторопнее?
— В случае с подозреваемыми в колдовстве судьи вообще не нужны, — сказал Ланс. — Достаточно вынесенного инквизитором вердикта. У Церкви тут широкие полномочия, знаешь ли.
Речь и манера говорить у Ланса были не как у простолюдина, а как у человека образованного, принадлежащего чуть ли не к дворянскому сословию. Хотя он мог служить оруженосцем у какого-нибудь обедневшего рыцарского рода и там поднабраться манер…
— А как тут поступают с убийцами? — спросил я, запив глотком жидкой похлебки кусок хлеба, едва не застрявший в горле. Ночью я попытался вспомнить, рассказывал ли маркиз Жюст мне что-нибудь относительно каринтийского уголовного права, но в своем занятии не преуспел.
— В старые времена убийц ссылали на каторгу, — обнадежил меня Густав. — На западе страны есть рудники, оставшиеся еще после норнов. Про них рассказывают жуткие вещи.
— Про рудники и каторги всегда рассказывают жуткие вещи, — сказал Ланс. — Чтобы люди боялись туда попасть и не нарушали законы государства. Принцип устрашения, так сказать. Справедливости ради следует признать, что чаще всего эти ужасы вполне имеют место быть. А что тут в старые времена делали с конокрадами, Густав?
— Тоже ссылали на каторгу, — нахмурился здоровяк. — Только конокрады иногда оттуда возвращались. А вот убийцы…
— Дай я угадаю, — сказал Ланс. — А бродяг тоже ссылали на эту каторгу, верно? Каринтия — не слишком большое королевство, чтобы тут был большой выбор исправительных заведений, а рабочие руки на рудниках никогда не помешают.
— Ну да, — сказал Густав.
— Так позвольте же я вас обрадую, джентльмены, — сказал Ланс. — Теоретически нам троим уготовано место на рудниках, но я готов поставить все, что у меня есть, против дырявого ботинка, что на практике никто из нас этой каторги не увидит.
Интересно, а что у него есть такого, чтобы уравновесить ставку, подумал я. Обычно, когда произносятся такие заявления, принято ставить на кон что-то очень дорогое, но откуда бы бродяге это самое дорогое раздобыть?
— Это еще почему? — спросил Густав.
— Потому что старые времена закончились, — объяснил Ланс.
Он отставил пустую миску в сторону, поднял руки над головой и потянулся. Судя по звуку, при этом хрустнули все имеющиеся в позвоночнике кости.
— Не понимаю, к чему ты ведешь, — признался Густав.
— Выгляни в окно, — посоветовал Ланс. — Старых времен больше нет. Там ты увидишь новые времена.
— Любишь ты разговаривать загадками, дружище Ланселот, — заметил Густав. Очевидно, это был не первый такой разговор. — Должен сказать, что ты мне нравишься гораздо больше, когда изображаешь покойника в своем углу.
Ага, так не у меня одного возникли подобные ассоциации!
— Никаких загадок, — сказал Ланс. — Дырявый ботинок, гипотетически выигранный мной в прошлом споре, я готов поставить на то, что отныне и до самого конца существования свободного королевства Каринтия судья больше ни одного преступника на каторгу не отправит. Впрочем, это не очень интересный спор, ибо дни существования вышеупомянутого свободного королевства уже сочтены. Полагаю, речь идет о паре недель.
— Чушь несешь, — фыркнул Густав.
— Нет, — сказал я. — Он говорит о войне, не так ли?
— Именно, — сказал Ланс. — Великая Империя этого вашего Гарриса накатывает на Каринтию, как девятый вал на пологий берег, и я не вижу никаких предпосылок к тому, чтобы Каринтия выстояла под натиском Черного Урагана. Ну, то есть вообще никаких. Сейчас мы имеем дело с тем случаем, когда размер очень даже имеет значение, а на стороне Гарриса довольно значительное численное преимущество. Не говоря уже о стратегических и прочих талантах, которые, при таком раскладе, ему не очень-то и нужны. Полагаю, через сутки после того, как передовой отряд Империи будет замечен на подступах к королевству, оно перестанет быть свободным и станет частью Империи. Маленькой такой частью большой такой Империи.
— Ты сейчас говоришь, как имперский шпион и провокатор, — заметил Густав.
— Зачем бы имперскому шпиону вообще понадобилось с вами разговаривать? — поинтересовался Ланс. — Я говорю, как здравомыслящий человек, которых и раньше было немного, а теперь осталось и того меньше.
— Только непонятно, почему же мы не попадем на каторгу, — сказал я. — Вряд ли Империя освободит заключенных после того, как захватит королевство. Или Гаррису рудники не нужны?
— Рудники нужны всем, юноша, — назидательно сказал Ланс. — Рудники — это часть экономического фундамента, на котором стоит государство. Но мы на них не попадем, потому что через те же сутки после обнаружения у границ передового отряда имперских войн мы будем мертвы.
Густав поперхнулся остатками похлебки. У меня настроение тоже не улучшилось. Рудники, какие бы страшные истории про них ни рассказывали, все-таки казались мне более предпочтительными, нежели смерть. С рудников можно было сбежать.
Сбежать же из страны мертвых крайне затруднительно. Пока еще этого никому не удавалось сделать.
Мне в очередной раз пришло в голову, что Гаррис просто поглумился, когда отпустил меня и подарил мне целый год жизни. Он знал, что у меня нет ни единого шанса.
— И что же нас прикончит? — поинтересовался Густав.
— Империя и прикончит.
— Разве конокрадство и бродяжничество по имперским законам караются смертной казнью? — спросил я.
— Полагаю, они не будут особо разборчивы, учитывая обстоятельства, — сказал Ланс. — Я бы на их месте уж точно разбираться не стал.
— То есть они просто ворвутся в тюрьму и убьют всех заключенных? — спросил я. В эту версию мне верилось слабо: Гаррис был психопатом, но не до такой же степени. Да и о прецедентах в уже покорившихся ему странах я никогда не слышал.
— В тюрьму? — изумился Ланс. — При чем тут вообще тюрьма?
Густав прав.
Когда Ланс притворяется трупом, ему явно удается производить более приятное впечатление.
— Бродяги — это самая уязвимая часть населения, — сообщил Ланс. — Это такой закон жизни, ребята. Чем ниже твоя позиция в социальной пирамиде, тем большее число факторов влияют на твою жизнь. Скажем, в неурожайный год дворянин лишь пожалуется на то, что его ежедневный рацион оскудел на несколько блюд, в то время как крестьянина этот неурожайный год может прикончить. Бродягу же может прикончить вообще все что угодно, включая внезапно начавшийся дождь, которого он не ожидал.
— А это сейчас вообще к чему? — спросил я. — То есть это все очень познавательно, конечно, и я готов признать справедливость твоих слов, но каким образом бродяги, умирающие под неожиданным дождем, связаны с нами и Империей, которая нас прикончит? Если же это какая-то метафора, то ее суть от меня ускользает.
