Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович (книги бесплатно .txt) 📗
– Пусть будет «Росомаха», – предложила Немайн, – в Британии этот зверь такой же миф, как и пантера…
Старые колесницы сохранятся, их уже строят – и не только в Камбрии. И все–таки главные мысли теперь о флоте – и о том устройстве, что уже собрано и смазано, но руки никак не доходят проверить в деле. Колесницы для морского боя не нужны. Зато новинка лучше всего покажет себя именно на море… Луки не терпят сырость, зато на корабле много места, яхта – не колесница, в нее войдет многое. И это очень хорошо!
Зато дома плохо.
Так написано в записке, с которой прибежал один из младших приятелей Тристана. Круглый детский почерк – писала Сиан.
«Приходи скорей, пока есть куда!»
– Как там? – спросила Немайн.
– Тихо, – ответил мальчишка, – слишком тихо. Друг с другом не говорят.
Значит, снова надо бежать. Со всех усталых ног! Хотя бы потому, что там маленький! Вокруг него не должно быть нехорошо!
Гвен и Тулла – что два дракона, красный и белый. Ходят друг вокруг друга кругами. Примериваются – как уязвить одной другую. Пока – словом, но кто знает, до чего дойдет? Шипят, точно змеи… А вдруг в волосы вцепятся? А у обеих на поясе оружие. У Туллы – красивый кинжал, у Гвен – сподручный на кухне топорик. Кость перерубить или капустный кочан располовинить.
– Ты желала унизить Сенат? – говорит Тулла. – Получила свое: Немайн поставила народное собрание и заезжий дом выше. Рада?
– Ты просила Немайн стать римлянкой! – откликается Гвен, – Вот тебе целая императрица. Не чья–нибудь – наша, раз Сенат признал! Довольна?
Мама молчит. Почему? Сиан встала между сестрами. Раньше, когда совсем маленькой была, получалось – мирить. Может, и теперь? Посмотреть на обеих – снизу вверх, попросить тоненько:
– Сестрицы… Не ссорьтесь. Пожалуйста!
В ответ:
– Уйди, мелкая! Ты тоже виновата! Тоже Немайн ночами спать не давала, пристала, как репей в волосы: не мельтеши, не мельтеши… Будь собой… Выбери… Выбрала! Стала!
Пришлось голову опустить, отойти к маме. Та – к себе притянула, рукой обхватила.
– Сиан не трогайте, – сказала, – маленькая она.
– А сида маленьких слушает, как взрослых!
– Она вообще не различает, кто большой, кто маленький! Сама наполовину ребенок!
Сестры друг с другом согласны… и это плохо. Потому что согласны они против Сиан, против мамы и против Майни. Хорошо хоть зятьев нет: на одном зал, на другом кухня. Оба отчего–то согласились в семейную свару не встревать.
– Верно, не различает… – соглашается мама, – Зато вы обязаны различать! Потому – помолчите. Немайн – сида, и желания ваши исполнила по–сидовски. Чего просили, того получили, сполна. Здесь ее вины нет… И в том, что от помощи нашей отказалась, по–своему сделала – тоже.
Сестры переглянулись. Теперь они союзницы.
– Мам, ты что, ушастую защищаешь? – удивляется Тулла. – Мы к этой змее всем сердцем… А она…
Сиан фыркнула. Вот уж кто никогда «всем сердцем» не принимал сиду. Всегда видел в ней домашнего дракона, да еще и кусачего!
– Ее дело, – говорит мама. – Мы ее не спросили, она нас. Я старше в семье, она – во власти…
Гвен тяжело дышит, словно бежала или поднимала тяжести. Но голоса хватило – перебить родительницу!
– Если бы она не пришла, отец был бы жив!
И вот тогда мама встала. Медленно пошла на дочь, которая взялась отступать, да так и уперлась в стенку. Глэдис подняла было руку для пощечины – опустила. У дочери глаза ясные, искренние… глупые! Такое болью не перешибешь.
– Если бы она не пришла, мы бы умерли вместе. Благодаря ей мы с вашим отцом счастливы были… еще полгода! Благодаря ей – вы все живы. Ее кровь – наша кровь. Она с этим согласилась. Только поэтому – виновата. Не тем, что навредила тебе или Тулле. Вам – поделом. Но через вашу и ее дурость – страдает род. Мы все – одно, одну зацепишь – другой больно… Сколько раз вам это отец говорил? Сколько мне повторять?
Как только увидела тень понимания – хлестнула по лицу. Несильно, да хлестко.
– Для памяти, доча, – сказала, – а то снова забудешь.
Обернулась – на старшую да младшую. Не улыбаются. Что–то поняли?
– Марш наверх. Старшенькие сегодня лягут без мужей… чтоб выспались, и чтоб те вас не утешали, поддакивая. Подушек хватит. А с Немайн я сама поговорю. Тоже мне холмовая хитрунья, семью сытного места лишила, почестей убавила… Побольше вашего получит!
И вот – одна. Сида на ипподроме, то ли безразличная такая, то ли домой стыдно показываться… Неважно, явится. Придет, как нажравшийся селянских коров дракон к пещере. А ждет ее Глэдис, которая не героиня, не рыцарь. Год назад была в ранге почтенной хозяйки, равной при хорошем муже. Который и оказался – вождем и героем! Он сиду удочерил. Не побоялся древней богини, как теперь не испугался бы и римской императрицы. Его она слушалась… Так может, напомнить?
К встрече пришлось готовиться – будто и правда, в двери вот–вот ворвется истекающая зловонием и ядом змеюка. Пришлось вспомнить все, что муж приберегал для трудных бесед, да и от себя добавить. От старательных сборов сначала стало легче, потом пришел страх. Вот повернется чудище неловко, и семья разлетится, как невзначай сброшенная со стола глиняная кружка…
Разговор с самого начала пошел не так. Голос Немайн был слышен от самых ворот – резкий, уверенный, с сердитыми нотками.
– Могущественный Эмилий, напоминаю тебе, что ты пока еще не часть нашей семьи. С моей сестрой ты только сговорен, не обручен, да и обручение, в отличие от брака, расторжимо. А разговор будет – семейный. Да, именно об ошибке… Потому – чтоб ушей твоих близко не было! Невеста твоя захочет – перескажет. Не захочет…
Тишина, вслед за ней – шорох открывающейся двери. Никакого чудовища, обычная Немайн: только–только достающая до бровей челка, торчащие из беспорядочных прямых прядей уши. Ни вверх, ни вниз – ровно. Белые одежды хранительницы – пелерину порвала, известно где. Трехцветная ленточка – не забыта, пристегнута. Просто так – или она все еще помнит, кто она в этом доме.
– Явилась? – спросила Глэдис, – Что скажешь?
Теперь все, что бы сида не вывалила, будет ответом на вопрос матери. Но приемная дочь оглядывается, словно ищет кого–то. И – молчит. Поторопить?
– В Сенате у тебя было много слов.
Кивнула. Но губы не разжала. При этом – ни улыбки, ни дернувшегося уха, ни прижатых ушей. Ничего. Только уперлась руками в стол… Набегалась, и теперь ей тяжело стоять – несмотря на хитрую обувь.
– А для матери ни одного не находится?
Развела руками.
– Не всякие подойдут. Не дочери мать учить, не за помощь родню упрекать. А получилось неправильно. Так, как быть не должно.
– А отчего оно так получилось, неправильно?
Вновь разведенные руки. Молчание. Напротив – живой знак вопроса. Глэдис скосила глаза на окно – занавески задернуты. Хорошо. Можно встать, подойти – и, как некогда Дэффид, споро ухватить не ожидающую такого оборота сиду за длинное ухо! Крутануть – так, чтобы вышел свободный ход, чтобы голова наклонилась – к самой скатерти!
– Уай!
Ничего, что у этой по лицу ничего не прочла. Сида умная. Поймет. А не поймет – так и так семье пропадать.
– А оттого, что ты о семье не подумала. О Тулле, об Эйлет, о Гвен, Эйре, Сиан. О матери–вдове, о зятьях, о племянниках или племянницах, что у сестер в животах зреют.
В ответ – голос. Тихий, ровный. Угрожающий!
– Отпусти. Немедленно.
Глэдис заломила ухо покруче, и прихватила второй рукой для верности.
