Заоблачная. Я, ведьма (СИ) - Гринь Ульяна Игоревна (чтение книг .TXT) 📗
— Она укрыла… Защитой… Не думал, что такая сильная… Амулет…
— Но как же теперь? Она так и останется в коме? — и подружка снова всхлипнула, заливаясь слезами. — Нас спасла всех, ни у кого ни царапинки, а сама…
Так это я в коме! Во дела! Вот и погуляла в клубе! А Машка, небось, убивается, винит себя… Значит, никто в машине не пострадал, это уже хорошо. Только я… Вот, стало быть, каково это — оказаться в коме! Чёрный кисель, не дающий двигаться и затыкающий рот…
Я ощутила лёгкое касание, словно меня погладили по руке. Так захотелось ответить на этот ласковый жест, закричать, чтобы они поняли, что я их слышу, что я здесь, живая… Но не получилось. Кисель не давал, держа меня в заточении.
И тогда я заплакала. Зарыдала беззвучно от страха, что проведу вот таким недвижным овощем всю оставшуюся жизнь, от жалости к самой себе и к единственной подружке, которая навестила меня. Но даже слёзы не желали вырываться на свободу! Одна-единственная несчастная слезинка выползла из-под ресниц, скатываясь в темноту, и я услышала мой любимый, фирменный русалочий вопль Маруси:
— Она плачет! Смотри, она плачет!
Да, да! Машенька, родненькая, я плачу! Я тут, я тебя слышу! Ну же, помоги мне! Вытащи из кисельной тюрьмы!
Но всё закончилось так же быстро, как и началось. Голос уже знакомой мне девушки-санитарки, наверное, скучающе и буднично объяснил Машке, что это нормальный рефлекс, что я нахожусь в глубокой коме и ничего не вижу, не слышу и не чувствую. Вот дура! Ей ли знать! Я же в коме, а не она! Маруся снова разрыдалась, глухо, будто кому-то в плечо, а потом сказала прерывающимся голосом:
— А вон в фильме показывали…
— То филм, Машенка, золотко! А тут жизн!
Алим! И он тут! Вот уж не ожидала! Второй голос откликнулся задумчиво:
— Никогда не знаешь заранее, что произойдёт.
И я снова ощутила лёгкое поглаживание по руке, а потом услышала тихий шёпот:
— Не волнуйся, всё будет хорошо!
Голос был мне смутно знаком, но вот кому он принадлежал, я не знала. Довериться мне больше было некому, пришлось признать, что да, всё будет хорошо. Фиг знает, когда, но будет…
Потом я опять долго, очень долго плавала в чёрном киселе, повторяя про себя слова любимых песен «Супертрэмпа» и перемежая их описанием дурацкого толстовского дуба. Как идиотка, я умильно вспоминала Слоника и думала, что если выберусь из комы, вызубрю наизусть весь том «Войны и мира». Просто так, в качестве наказания за пренебрежение к жизни…
Не знаю, сколько прошло времени с момента последнего Машкиного визита. Всё изменилось в один прекрасный момент. Просто я услышала незнакомый женский голос, старческий, скрипучий и на удивление спокойный:
— Да-да, я понимаю. Уход, капельницы, дыхательный аппарат… Всё устроим наилучшим образом.
Опа! Куда это меня кто устроит?! Опять решают мою судьбу? Кому я нужна, кроме Маруси? Что ещё за старушка у меня в гостях?
— Бабушка, это очень тяжело — ухаживать за коматозником! — ласково ответил молодой мужской голос, такой же равнодушный и отстранённый, как и голоса санитарок. — А не станет вас, что с вашей внучкой случится?
Эй, эй, какая ещё внучка?! Я ничья внучка, у меня ни бабки, ни деда в жизни не было! Кому меня тут отдают? Сейчас купят бедную Ладу, типа ути-пути, любимая внученька безутешной бабушки, а потом на органы и покромсают! А чего? Вариант! Родственников никаких нет, вопросов никто задавать не станет, была Лада Яцкевич — и нету! Ну, Машка всхлипнет пару раз и забудет… Не надо меня отдавать никому! Хоть и в киселе, а я ещё жить хочу!
Уже знакомый голос парня, тот, что шептал на ухо утешительные слова, прервал мужчину:
— Не беспокойтесь, о Ладе есть, кому позаботиться! У неё большая семья, её родственники достаточно богаты, чтобы обеспечить отличный уход, так что оформляйте выписку под бабушкину ответственность.
— Ну, как знаете, — отозвался мужчина, вероятно, врач. — Ядвига эээ… Борисовна, пойдёмте в мой кабинет, пока вашу внучку подготовят!
Ух, мне стало неспокойно, очень неспокойно! Ядвига да ещё и Борисовна… Знать не знаю никого с таким диким именем! Но голос, голос ангела-хранителя, всё с тем же ласковым касанием, на этот раз моей щеки, утешил меня:
— Всё будет хорошо, верь мне. Всё скоро закончится!
Нет, это, конечно, просто замечательно, но хотелось бы деталей! Закончится — чем? Чудесным исцелением? Пиршеством на моём покромсанном теле? Я требую пояснений!
Конечно, никто ничего мне, овощу, не пояснил! Не поняли они, что я всё слышу, всё понимаю. Меня завертели во все стороны, растревожив густой кисель, начали дёргать за руки и ноги, сгибать и разгибать их, аж больно стало от этих манипуляций! А потом всё прекратилось в один момент, но моё плаванье так и не возобновилось. Словно вырвали тело из долгого сна, бросили в кофемолку и нажали на кнопочку, наблюдая равнодушно, как его трясёт во все стороны. Могла бы — стиснула бы зубы, чтобы выдержать эту муку. Но зубы не слушались. Лучше бы уж меня оставили в киселе! Там хоть не болело!
А потом тряска прекратилась. Всё вокруг изменилось. Было темно и светло одновременно, словно я смотрела на солнце сквозь закрытые веки. Запахло чем-то знакомым, свежим, приятным, и я долго мучилась, вспоминая, что же так пахнет. Прохлада коснулась моего тела, обнимая его, как тот серебристый туман в машине, а на груди словно развели костёр, горячей точкой в том месте, где обычно был мой амулет с руной. Кто-то был рядом, держал меня за руку, поглаживая пальцы, а старушечий голос шептал неразборчиво, словно молитву. И вдруг я услышала:
— Лада! Открой глаза!
Ага, прям! Вот так сразу! Кома вроде не лечится по последним сведеньям! Но голос, знакомый голос, убедительный и мягкий, настойчиво повторил:
— Открой глаза, ну, будь умницей!
Я послушно напрягла веки, и — о чудо! — они дрогнули, приоткрываясь, затрепетали, свет рванулся мне в глаза, и я зажмурилась с непривычки. Потом захлопала ресницами, пытаясь справиться с нахлынувшим волнением. Неужели я снова буду жить? Неужели кошмар с киселём закончился?
Голос радостно приветствовал меня:
— Ну, Лада, с возвращением!
Глава 2. Большая семья
Первым, кого я увидела, нечётко и словно в тумане, был индеец с большим носом. Друг Алима. Как его там звали? Память отказалась выдавать информацию, словно в отместку за столько времени, проведенного в киселе. Кстати…
— Сколько? — выдавила я из глубины горла, и оно немедленно запульсировало болью. Да что ж такое?! Я же в коме была, а не под машинную иглу попала!
Индеец тут же положил прохладную ладонь на мой лоб, и это успокоило меня. Всё будет хорошо, так он сказал, и ему хотелось верить. Но вопросы остались, и я лишь молча глянула на него. Так глянула, видно, что он заторопился объяснить:
— Ты провела три месяца в больнице, в коме, подключённая к аппарату, который дышал за тебя. Я вынул трубку, теперь немного поболит и перестанет.
Три месяца? Три месяца жизни псу под хвост! Нет, Машку с её предложениями повеселиться и развеяться надо просто убить! От бессильной злости и от досады на всех и вся я захрипела, не в силах выговорить ни слова. Но парень снова накрыл ладонью мой пылающий жаром лоб. Странная у него была рука — тёплая, шершавая и вместе с тем словно окружённая прохладой. В общем, приятная. Он наклонился надо мной и продолжил:
— Помнишь меня?
Я кивнула.
— Как меня зовут?
Я неуверенно повела плечами. И правда, имя вертится на языке, а не поймаешь.
— А тебя как зовут?
— Лада, — выдавила я, — Яцкевич.
— Отлично! — обрадовался он. — А я Агей, Акимов сын.
Где-то над ухом каркнула ворона. Я вздрогнула от неожиданности. Агей, точно. Он был с нами в клубе… А вот куда он меня притащил? Я чуть повернула голову, пытаясь разглядеть окружающую меня действительность, и подумала, что на смену киселю пришёл бред.
Я лежала на поляне, на чудесной изумрудной траве, какой её любят описывать в фэнтезийных книжках про ведьм и эльфов. Вокруг нас с Агеем были в беспорядке разбросаны крупные белые камни. Впрочем, беспорядок — дело вкуса, по мне так можно было и аккуратнее сложить, но, в принципе, булыжники с неровными краями образовывали довольно-таки правильный круг. В середине, совсем рядом, торчал знатный валун, типа тех, что любил обтёсывать Обеликс. На нём виднелись свежие красные разводы. А возле него стояла самая прекрасная женщина, которую я видела когда-либо в жизни.
