Кукловод - Домовец Александр (читать лучшие читаемые книги .txt, .fb2) 📗

Люди, внимательно слушавшие монаха, заволновались. Раздались выкрики:

– Да какой он, к едрёной матери, наш! Польский он, а не наш!

– Музыкантам-иноземцам платит больше, чем дьякам в приказах! На троне из чистого золота сидит!

– Новый дворец себе построил, а у входа медное чудище выставил! Оно челюстями двигает, из пасти непотребные звуки несутся… Не к добру!

– А бабы-то, бабы! Ведь каждую ночь ему новую бабу приводят! Святость-то царская где? Нешто цари так поступают?

На крики и шум народу прибывало. Вскоре Никиту стиснули со всех сторон. Ему очень хотелось пробиться к монаху-проповеднику и вышибить ему остатки зубов. Чтобы знал, как на царя хулу возводить. Но разве потом уцелеешь… Слишком яро толпа настроена против Дмитрия Ивановича. Хуже всего то, что люди во многом правду говорят. И деньги царь страшно расточает. И престол свой приказал вылить из чистого золота, да ещё повелел обвешать его алмазами и жемчужными кистями. И в женских ласках удержу не знал. Потому людской ропот на московских улицах сам по себе был не в диковинку. Но чтобы так, в открытую, поносить своего царя, призывать к бунту – это что-то новое…

Никита начал выбираться из толпы. Неожиданно чья-то ладонь цепко схватила его за рукав кафтана. Обернувшись, Никита увидел дюжего молодца с испитым лицом в живописном обрамлении копны нечёсаных волос.

– Куда намылился, голубь? – ласково спросил он. – Пошто отца Досифея слушать не желаешь?

– Недосуг мне. Пусти, – хмуро сказал Никита, предчувствуя недоброе.

– А ведь я тебя узнал, – продолжал парень, удерживая Никиту за рукав. – Ты третьего дня рядом с царём в его свите скакал. Православные! – заорал он вдруг. – Среди нас царский холоп затесался! Бей его!

Невысокий, широкоплечий Никита был очень силён. Одним ударом, предназначавшимся проповеднику, он сокрушил парню скулу, и тот рухнул на землю, получив к тому же ещё и ногой под ребро.

– Убили! – завыл он, корчась от жестокой боли. – Держи его, ребята!

Мощным рывком, распихивая людей локтями, Никита наконец вырвался из толпы и побежал. Вскоре он услышал за спиной топот и на ходу оглянулся: его преследовали трое оборванцев – то ли дружки пострадавшего, то ли просто уличная голытьба, решившая поживиться одеждой и содержимым карманов царского слуги. Бежали они хорошо, расстояние быстро сокращалось, и Никита понял, что столкновения не миновать. Под кафтаном он всегда носил нож. Вынув его на бегу, он вдруг стал, как вкопанный, резко обернулся и выставил перед собой вооружённую руку. Это было так неожиданно, что бежавший впереди оборванец, не успев затормозить, со всего размаха напоролся грудью на клинок.

– А-ах! – выдохнул он, глядя на Никиту в изумлении. Лицо его с губастым полуоткрытым ртом посерело, колени подогнулись, и разом обмякшее тело, соскользнув с клинка, бесформенной грудой упало под ноги сотоварищам, заливая их кровью.

Пользуясь замешательством противников и не переставая угрожать им ножом, Никита попятился в ближайший переулок, быстро проскочил его, попетлял по грязным кривым улочкам Москвы, и, приведя себя в порядок, явился во дворец…

Дмитрий выслушал рассказ Никиты спокойно и попенял ему:

– Зря ты в драку ввязался. Могли ведь и кистенём по голове свистнуть, и нож под лопатку… Ты у меня кто? Глаза и уши. Ты должен видеть, слышать, знать и мне обо всём интересном доносить. А уж кому руками махать, я и без тебя найду.

– Прости, государь, – сказал Никита, поднимаясь. – Виноват я, но так уж получилось…

– Ладно, – произнёс Дмитрий, делая примирительный жест. – Сиди. За то, что вступился за царскую честь, хвалю и жалую изумрудом. – Сняв с левой руки один из многочисленных перстней, он протянул его Никите. Тот с поклоном принял подарок. – А теперь, – продолжал Дмитрий, откидываясь в кресле, – скажи: что ты обо всём этом думаешь? Без утайки скажи.

Предупреждение было излишним. Пользуясь безграничным доверием царя, Никита никогда не хитрил и не лукавил: он был слугой, а не лакеем. В свою очередь, закрывая глаза на низкое происхождение Никиты, Дмитрий ценил ум, ловкость и прямодушие Маленина, приблизил его к себе, на зависть иным князьям, сделал своим советчиком и постоянным исполнителем самых деликатных поручений.

Но сейчас Никита мялся, не решаясь начать. Слишком неприятным и тягостным для царя обещал стать разговор.

– Ну, чего жмёшься? – нетерпеливо спросил Дмитрий. – Или боишься огорчить меня вестью об измене Шуйского? Пустое. Уже знаю.

Никита оторопел.

– Знаешь?.. Откуда?

– Сорока на хвосте принесла, – насмешливо сказал Дмитрий. – Весь план их знаю. Завтра у меня свадьба, а послезавтра, ещё затемно, ударят в набат, отворят все тюрьмы, вооружат преступников и двинутся на Кремль. Стрельцы будут кочевряжиться, но им втолкуют, что царь я – ненастоящий, и они меня выдадут. А потом… ну потом, как получится: или пристрелят, или изрубят, или дубинами забьют. Может, ещё что придумают.

Никита не верил своим ушам. Всё знать – и так безмятежно говорить о близкой гибели… Он откашлялся.

– Что будем делать, государь? – спросил он хрипло.

– А что бы сделал ты? – ответил Дмитрий вопросом на вопрос, потягиваясь.

– Опередить! – зарычал Никита. – Теперь же кликнуть Басманова, пусть со стрельцами окружит подворья Шуйских, Голицына, Татищева. Взять их в железа, огнём выпытать сообщников, и этих тоже схватить. Одним разом вырвать все изменные корни – без жалости, без пощады. Знаю, не любишь ты этого, но бунтовщики тебя точно не пощадят. Вот что надо делать, государь. И, главное, не терять времени! Может, и сейчас уже поздно…

Дмитрий внимательно слушал Никиту, и на лице его застыло странное задумчивое выражение.

– Превосходный план… – сказал он словно сам себе, глядя куда-то в сторону, – простой, чёткий, энергичный. Правда, без суда и следствия… да кого здесь этим удивишь… – Он перевёл взгляд на Никиту и спросил:

– Это всё?

– Нет, государь. Это только начало, – хмуро сказал Никита. Про себя он решил, что сейчас наконец выскажет всё, тяжким грузом скопившееся на сердце.

– Вот как? – удивился Дмитрий. – Но ведь бунт мы уже подавили, изменники схвачены. Чего ж ещё?

– Ненадолго это, государь, – упрямо возразил Никита. – Ну, повяжем сегодня Шуйского с Голицыным, срубим головы… Так завтра же другие тут как тут, снова начнут народ баламутить. И снова за ними люди пойдут. А всем головы не посрубаешь…

– Так что делать-то? – нетерпеливо перебил его Дмитрий, поигрывая жемчужными чётками.

Неожиданно Никита упал на колени и протянул к Дмитрию руки.

– Одумайся, государь! Не рой себе могилу! Люди-то кем недовольны? Тобой! Видят же, что ты иноземцам путь в Москву проторил, что нет в тебе ревности к истинной вере. Во дворце с утра до ночи музыка да танцы. А роскошь твоя? Даже уздечки со стременами изукрасил золотом и яхонтами. Казна тает, одного будущего тестя, Мнишека, одарил на триста тысяч золотых! Видано ли такое? Батюшка твой, в бозе почивший Иван Васильевич, небось, от расточительства твоего в гробу переворачивается. И уж прости, государь, но коли начал, скажу до конца, хоть на плаху отправляй… Зачем женщин столько? Что ни ночь, опять новая у тебя в опочивальне. Да ладно бы потаскухи, так тебе потаскух мало. Обольщаешь боярских жён, дочерей, монахинь даже. И ведь это не всё! Приблизил к себе Ксению Годунову, дочь покойного царя Бориса. Народ возмущается, пошто, де, сироту безотрадную снасильничал. Говорит, неправедно царь Дмитрий Иванович живёт… Укроти похоть, государь!

Никита понимал, что наговорил уже на три виселицы, но остановиться не мог. Дмитрий внимал, не перебивая, и даже время от времени кивал головой, точно соглашаясь.

– Тебя послушать, так мне впору постриг принять, в монахи податься, – заметил он, дав Никите выговориться. – Да ты встань, колени, чай, не железные. Встань, я сказал!

– Не надо в монахи! – горячо вымолвил Никита, поднимаясь. – Можно ведь проще, государь. Гони в шею иноземцев, объяви себя ревнителем веры православной. Монастыри не трогай, оставь чернецам их имущество. Умерься в тратах, смири свой блуд. Завтра женишься, так и живи с женой… хотя бы для вида. Только заставь её порвать с католичеством. Народ, он ведь всё увидит и старое простит. Вот и ладно будет! А в другой раз никаким Шуйским людей не взбунтовать, за тебя все горой станут. – Никита перевёл дух и уже спокойным голосом закончил: – Ты прости, государь, если чего лишнего сказал. Это ведь едино из любви к тебе. Я-то что? Я холоп твой верный. В жизни и смерти с тобой буду, пока не прогонишь…