Зов Древних - Локнит Олаф Бьорн (читаемые книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
Стройный, жилистый, среднего росточка командир с большими, умными и печальными карими глазами на тонком, почти аскетическом лице, которое несколько портил вечно рубиновый цвет носа, с залысинами на лбу, а рядом здоровенный толстомордый детина с копной густых, буйных и запутанных, как кустарник в лесах пиктов, рыжих кудрей, удачно дополненных бакенбардами, роскошными усами, плохо подстриженной бородой и общей недельной небритостью.
При этом воин был туп, как бревно, и не знал иных утех, кроме как затащить на сеновал дородную кухарку или опорожнить бочонок самогона, а после дрыхнуть до завтрашнего вечера, сотрясая стены премерзким храпом. Впрочем, в последнем, исключая храп, начальник и подчиненный почти не отличались друг от друга.
Но шутки шутками, а рассказ их был страшен и неправдоподобен. Первая ночь минула спокойно, и Люций уже был готов подозревать, что проныры-пейзане, обманув людей милосердного сюзерена, сами укрывают скот где-то в горах. Однако, будучи человеком ответственным, совестливым и богобоязненным, страшась оклеветать невинного, он отдал приказ повременить еще две ночи.
На вторую ночь приключилось неладное. Один из солдат отдалился от общего стана, желая посмотреть, не скрывается ли кто-нибудь за старой известковой скалой, искрошенной временем и молотами местных жителей, которые вырубали в ней глыбы для своих изгородей и построек. Скала все же была еще очень велика — пять или шесть человеческих ростов — и закрывала собой промоину, уходившую между двумя постепенно повышавшимися склонами к небольшому ручью, который едва сочился в жаркие дни, но после дождей или весеннего таяния снегов набухал, как тесто, и мчался бешеным потоком, ворочая бревна и камни, пока не разливался бессильно, вырвавшись на простор болот. Солдату показалось, что там осыпались мелкие камешки.
Но вот уже взошла луна, а он не возвращался. Люций забеспокоился и отправил на поиски еще троих. Эти возвратились быстро, но слова их были неутешительны. Их товарищ исчез бесследно. Пока суетились, зажигали факелы, обшаривали кустарники, ямы и расселины, кричали и бегали, пропали две овцы.
Пастухи, хотя сидели все время у костра и таращились старательно во тьму, снова ничего не могли сказать. Собаки не только не лаяли, но и вообще не проявляли ни малейших признаков беспокойства. Наконец, после упорного двухчасового допроса с пристрастием, учиненного офицером, один из туземцев, испугавшись, что разгоряченный, подогретый вдобавок захваченным с собой вином аквилонец выхватит сейчас из ножен свой короткий широкий меч и, пожалуй, еще отсечет какую-нибудь немаловажную часть его тела, поведал, что один из псов сначала глухо ворчал, а после жалобно скулил в то время, когда отряд носился в поисках пропавшего товарища. Впрочем, крестьянин объяснял поведение собаки тем, что пес задремал и ему привиделось что-то во сне.
Люций не поверил столь дурному предположению ни на грош и призвал весь гнев солнцеликого Митры на презренного варвара. Даже ему было достоверно известно, что небольшие, но исключительно разумные длинношерстные и длинномордые собаки пастухов, гораздо более симпатичные, к слову, нежели их хозяева, не позволяют себе глаз сомкнуть, когда сторожат скот.
Дневные розыски также не принесли ничего утешительного, но зато случилось кое-что интересное. Склоны здешних возвышенностей, поднимающихся все выше и переходящих в горные отроги, изрыты множеством пещер и пещерок, которые веками проделывала вода. Пастухи, однако, не очень-то полагаясь на милосердие Митры и, по-видимому, не веря в его вездесущность, населяют холмы порождениями своей темной фантазии: маленькими, уродливыми и зловредными созданиями, похожими на людей. Волосы у них длинные и светлые, кожа бледна и полупрозрачна от извечной жизни в пещерах, но с желтоватым оттенком, как у жителей Кхитая, глаза большие, опять же от недостатка света в подземельях, миндалевидные и неприятные, ибо таких глаз у людей не бывает. Изображения таких глаз, сделанные в далекие времена, когда какие-то ростки тяги к искусствам еще не заглохли в грубых варварских душах, можно было повстречать на камнях и скалах с плоской поверхностью. Раса эта, как уверяли пастухи, некогда повелевала здесь, пока люди не загнали ее в холмы.
С тех пор жители подземелий отупели и утратили многое, что могли и знали, но в пещеры люди не рисковали соваться. Там, во мраке, карлики были сильнее. Они научились без промаха стрелять на звук из маленьких луков примитивными первобытными стрелами с зазубренными кремниевыми наконечниками, при этом стрела била точно в цель, не задевая выступы породы. А, кроме того, они, растеряв секреты ремесла и военного искусства, направили свои помыслы в сторону родной теперь для них тьмы, чтобы магией и заклятиями вернуть утраченное. Вернуть ничего не удалось, зато вырванные из небытия умершие слова породили в пещерах дикий и совершенно нечеловеческий мир, приковав изрекших их навеки к сумраку каверн. Заклятия словно бы обрели собственный дух и разум и зажили своей жизнью, войдя в немыслимый союз со своими новыми хозяевами. На поверхности этот дух был бессилен, но у себя во владениях могуч безмерно.
Однако раз в год, в первое полнолуние после осеннего равноденствия, пещерные жители будто собирались в потаенной долине, формой напоминавшей чашу, где приносили жертву, разжигая огромный костер, сложенный пирамидой. Говорят, язык его пламени поднимался столь высоко, что был виден даже с того пастбища, где остановился отряд. Естественно, что пастухи за десять полетов стрелы обходили проклятое место и шага не сделали бы под своды пещер, хоть режь их на части.
Разумеется, солдаты только посмеялись над такими глупыми суевериями, но в одной из осмотренных пещер все почувствовали что-то неладное, словно там и правда было дурное место. Что именно было нехорошо, никто не понимал. Пещера была мелкой, округлой, насчитывала в глубину едва ли тридцать шагов и заканчивалась глухой стеной. Тем не менее, люди поспешили покинуть это место. Стоит ли говорить, что и там ничего не обнаружилось. В этом и состояло единственное примечательное событие дня.
Нашлась и чашеобразная долина. Форму чаши она имела лишь наполовину, противоположный склон оказался угловатым и обрывистым. На дне долины не было никаких следов кострища — там стояла мелким прудом скопившаяся после ливней вода, медленно испарявшаяся под лучами солнца.
На третью ночь все бодрствовали. Ненастье не нагрянуло, но звезды и месяц спрятались в низких облаках. Костер горел ярко, однако осиновые дрова быстро и жадно прогорали, приходилось то и дело подкладывать новые. В их потрескивании некоторым солдатам слышался издевательский, сухой и зловещий смех.
Миновала полночь. Настала самая глухая и тяжелая часть ночи, когда неудержимо клонит в сон, голова делается неприятно легкой, а все вокруг видится каким-то прозрачным, точно стеклянным, ненастоящим. Люций, впрочем, взбодренный терпким вином с хрустальной ледяной родниковой водой, от которой стыли зубы, не чувствовал ни малейшего желания спать. Примерно так же ощущал себя и его спутник, тот самый рыжий и тупой солдат. Он был родом из пуантенской деревни, но соблазнился кажущейся легкостью военной службы и деньгами, которые, по его разумению, он будет получать, палец о палец не ударив. Жизнь, впрочем, обманула его надежды, и теперь парень день и ночь клял несправедливую судьбу за то, что она забросила его в этот всеми забытый холодный край.
Вдруг, повернувшись к пастушескому костру, Люций увидел, что все пастухи как один спят. Призвав солдат, он бросился расталкивать лодырей. С готовностью за ним последовал только пуантенец, остальные выполнили приказ, но сделали это как-то очень нехотя, будто через силу, недовольно ворча, что их заставляют пасти овец и коз вместо того, чтобы выполнять достойные воина обязанности — пить вино в корчме, играть в кости и волочиться за девками.
Каково же было удивление командира, когда, приблизившись к костру, он понял, что крестьяне заснули в совершенно неестественных позах. То есть они как сидели, переговариваясь негромко, так и застыли неподвижно. Один из них даже не выпустил из рук свой крепкий, загнутый на конце посох. Никакими силами невозможно было их растолкать. От малейшего толчка они падали, как снопы, на землю, не просыпаясь и не меняя поз.
