Дары - Мун Элизабет Зухер (читать книги без сокращений .TXT) 📗
Лицо Вертана исказила злость, потом оно снова разгладилось и стало добродушным.
— А ты не так глуп, каким кажешься, — сказал он. И, как ветер разгоняет столб дыма, его вдруг и след простыл, а там, где он только что стоял, лишь шелестела трава.
Ноги у Долла подкосились, и он плюхнулся в траву, несмотря на свой страх перед ней и ее обитателями. Так, съежившись, он просидел очень долго, почти не замечая ни голода, ни жажды, охваченный страхом, от которого кровь стыла в жилах.
Некоторое время спустя, когда страх немного притупился, он почувствовал под ладонью что-то влажное. Слишком обессиленный, чтобы отдернуть ее, он просто повернул голову. Деревянный нож, который он сжимал в левой руке, слегка ушел в почву. Во влажную почву, как он заметил только сейчас, — в лунках вокруг стеблей травы поблескивала вода.
Жажда мгновенно вернулась, безжалостная, как пламя, и он принялся копать землю ножом. Он видел воду, он чувствовал ее запах… и когда он вырыл ямку размером со сложенную ковшиком ладонь, то припал к ней и втянул губами набравшуюся в нее воду, в которой плавали сухие травинки и земля. Грязь он выплюнул, а воду — совсем каплю — жадно проглотил. Крошечный колодец вновь наполнился, он сделал еще один глоток. На этот раз грязи в рот попало меньше. И еще. И еще. И еще. Эти глотки были совсем маленькими, но каждый из них придавал ему силы.
Когда он напился так, что больше в него уже не влезало, то сел и снова оглядел сестренкин подарок. В его памяти вновь промелькнули все события, которые произошли с ним с тех пор, как он ушел из дома: нападение маленького народца, змеи, фантом, растаявший в воздухе, его жажда. Каждый раз эта маленькая деревяшка спасала его, но он не понимал — как. С виду что-то подобное на досуге мог выстругать из первой попавшейся под руку щепки любой мальчишка. Из него самого резчик был аховый, но он не раз видел подобные вещицы — маленьких деревянных зверюшек, людей, мечи. Насколько он знал — а сегодня собственные знания казались ему куда менее обширными, чем еще день назад, — ни одна из них не обладала магической силой. Значит… Его разум медленно, аккуратно ступил на неведомый ему ранее путь логики. Значит, этот нож не то, чем кажется. Он… он — нечто другое. Но что?
Солнце уже садилось за холмы. Он огляделся вокруг. Ни куда идти, ни как избежать опасностей, которые, как он теперь знал, населяли эти безобидные с виду луга, он не представлял. А если… если, подарок, благодаря которому он до сих пор живой, поможет ему найти дорогу?
Он снова склонился к крошечному колодцу, потом поднялся, держа нож, по своему обыкновению, в левой руке. Как объяснить, что ему нужно? Рука у него внезапно безо всякого его участия дернулась. Ему вдруг пришло в голову — а ведь в прошлые разы объяснять ножу ничего не понадобилось. Он вытянул руку ладонью вверх и разжал ее. Нож заерзал у него на ладони — он чуть было не уронил его в мимолетном приступе паники, — и его кончик указал в направлении, куда он сам пошел бы в последнюю очередь: вниз по склону, туда, откуда он пришел. К той опасной тропинке. Даже — если бы это пришло ему в голову — к дому.
Ему не хотелось идти в ту сторону. Ведь теперь с помощью ножа он точно может продолжить путь туда, куда ему хочется, к тем вон холмам. Возможно, там его поджидают новые опасности, но нож защитит его. Может быть, он даже его накормит.
Нож у него на ладони внезапно стал таким тяжелым, что Долл выронил его, и тот исчез в высокой траве.
Долл вскрикнул, от неожиданности и страха утратив дар речи, бросился на колени и принялся шарить между упругих стеблей. Все было напрасно. Он попытался взять обратно свои последние мысли, пообещал ножу всегда и во всем слушаться его указаний, лишь бы он вернулся.
«Всегда?»
Вопрос повис в воздухе, беззвучный, но звенящий в ушах у Долла, как удар молота по наковальне.
— Я был не прав, — пробормотал он вслух. — Это Юлия дала мне его, а она любила меня…
Порыв ветра примял траву у него над головой, в глаза полетела пыльца. Он отвернулся в сторону, чтобы проморгаться, и — пожалуйста! — обнаружил нож, лежавший на траве, которую он примял, сидя на ней. Он осторожно потянулся к нему, не уверенный, позволит ли ему нож прикоснуться к себе, и поднял его.
Он был ничуть не тяжелее прежнего. Все из того же обычного дерева. Он неподвижно лежал на ладони, и когда Долл встал, то лицо его было обращено в ту сторону, куда указал нож.
— Ну ладно, — сказал он. — Веди.
В желудке у него плескалось достаточно воды, дневной зной спал, солнце светило ему в спину, и он бодро шагал по склону. Теперь его ноги находили хорошую опору, где бы ни ступали, а ветерок, дующий в спину, овевал его прохладой, а не бил в лицо.
Когда уже почти смеркалось, он дошел до ручья, окаймленного деревьями. Не этот ли самый ручей он перешел вброд неподалеку от дома? В полумраке утверждать наверняка было сложно. Нож провел его между деревьями и вывел к плоской скале у воды, где он смог снова напиться вволю, и нашел точно специально для него приготовленные зеленые листья, которые, как он знал, можно было без опаски употребить в пищу. Он заснул на скале, с трех сторон охраняемый чистой проточной водой, и проснулся перед рассветом, замерзший и одеревенелый, но целый и невредимый, с ножом в руке.
Он ожидал, что нож отведет его обратно домой, чтобы вернуться к его сестренке Юлии, но, к его удивлению, нож повел его вверх по течению ручья и настойчиво требовал (ибо чем дальше, тем более властно он себя вел), чтобы Долл держался в тени деревьев, росших у ручья, и не переходил на другой берег. Деревья заслоняли ему обзор, но по тому, как ныли у него ноги, он понял, что местность повышается, неуклонно повышается, делаясь все круче и круче, и пение ручейка из мирного журчания превращается в пронзительный частый смех срывающейся с все более и более высоких скал воды.
Неподалеку от ручья он нашел горсть ранних ягод, соблазнительно поблескивавших красными бочками, и съел их, заев зеленью. Он отдирал время от времени встречавшиеся на камнях ракушки и высасывал их нежную мякоть; ухитрился даже поймать рыбину, когда в полдень нож недвусмысленно дал ему понять (хотя он сам не мог бы сказать, как именно), что пора сделать короткий привал. Теперь он мог пить вволю, когда бы ни захотел, поэтому с наступлением ночи он с удовольствием завалился спать, на этот раз в ложбинке между корнями дуба.
Утром следующего дня, все так же двигаясь вдоль русла ручья, он вышел из леса на бескрайнюю равнину, заросшую невысокой травой, из которой здесь и там торчал то пучок камышей, то одинокий корявый куст. Отсюда открывался вид на окрестности, и он увидел заросли деревьев, повторявшие каждый изгиб и поворот ручья, другие ручьи и ручейки, впадавшие в этот, увидел тонкие струйки дыма вдалеке, поднимавшиеся, должно быть, из дымоходов крестьянских домов, увидел безбрежное зеленое море травы, лизавшее колени холмов.
Выше по склону, где ручей серебристыми струями перескакивал со скалы на скалу, начинались холмы, уходившие, насколько хватало глаз, к бледному горизонту. Справа от него исполинская скалистая стена, окутанная голубоватой дымкой и увенчанная ослепительно-белой шапкой, вдруг выросла словно из ниоткуда, много выше, чем холмы, которые он видел из дома.
«Ты же хотел приключений. — И снова в воздухе повис этот безгласный голос, эти неслышные слова. — Ну что, пойдешь за мной? Или отвести тебя домой?»
Вместе с памятью о доме, который теперь, когда он покинул его, казался куда более желанным, пришло воспоминание о его первой ночевке и о том ужасном дне, а следом за ним — о куда более приятных, но тем не менее полных трудностей днях пути. Но окончательно побудило его продолжать путешествие воспоминание о Юлии. Она будет рада, если он вернется домой, но она одна верила, что он способен что-то совершить… чего-то добиться. Ради нее он пойдет дальше, пока не сможет принести ей что-нибудь… что-нибудь такое, что будет достойно ее дара.
— Я пойду дальше, — сказал Долл вслух. Молчание. Он почесал ногу пальцами другой ноги, подождал немного. Нож неподвижно лежал у него в руке. Да не об этом его спрашивали, понял он вдруг. Вопрос был «пойдешь за мной или домой», а не «пойдешь дальше или пойдешь домой».
