Осколки небес (СИ) - Колдарева Анастасия (онлайн книга без TXT) 📗
— Какие огромные крылья! — пролепетал малыш. — Выше деревьев, смотри!
— Хватит болтать, — сердито одернула старуха. — Беги в дом. И вы пойдемте, пойдемте.
Она первой зашаркала по бетонному полу двора, ничуть не сомневаясь, что гости не отстанут.
— Что за представление ты тут устроил? — недовольно проворчал Андрей, когда они поднимались по деревянным ступенькам. Лицо Азариила все еще светилось, преображенное теплой, неземной улыбкой до неузнаваемости. И Андрей вдруг с обреченной неотвратимостью осмыслил пролегавшую между ними пропасть: и собственную никчемность, и убожество своей жизни… Это осознание ошеломило, и ответа на глупый вопрос он не расслышал.
В доме было не прибрано, но тепло. Пахло плесенью и мышами. Пока раздевались, старуха, не задавая вопросов, собрала кое-что на стол: сыр с хлебом, холодную вареную картошку, банку самодельного яблочного сока. Водрузила на газ эмалированный чайник, весь в ржавых потеках, и уселась на табурет.
В маленькой кухне было тесно, и Андрей с Варей толклись возле умывальника, деля мыло.
— Вы даже не спросите, откуда мы, — не выдержал Андрей, комкая полотенце.
— Из Москвы, родной, — сказала бабка. — Художник ты и молодой повеса, безбожник, сирота, а теперь еще и бездомный. Кровь на тебе…
— Какая кровь?.. Я за всю жизнь пальцем никого не тронул.
— Ты-то нет, да женщины твои — потерянные, несчастные души. Своих-то деток беречь надо, а не губить в утробе.
У Андрея отнялся язык.
— Было, было безобразие, — покачивая в такт словам головой, пробормотала старуха. — Тьма у тебя внутри, пустота и боль, на погибель себе живешь. Не постишься, не молишься, беззаконий за собой не видишь. А злую язву на душе твоей никому не вылечить. Тут только всецелое покаяние поможет, только Господь: Кто попустил, Тот и избавит.
Варя робко присела на край стула, и водянистые старушечьи глаза мигом вонзились в нее, как гарпун.
— Борись, — твердо сказала бабка. — Грех это. Искушение великое и кощунство.
Варя вспыхнула, втянула голову в плечи, сжалась вся, как нахохленный воробей, под нестерпимым, безжалостно пронзительным, обличающим взглядом.
— А впрочем, твое дело, — словно признавая поражение, отступила старуха. — Ты вот как поешь, приберись тут: полы помой, половики вытряси, пыль вытри, — а я тебе кое-чего покажу потом.
— Мы до воскресенья останемся, — предупредил Азариил, по-прежнему стоя в дверях.
— И оставайтесь, — благосклонно кивнула бабка. — И дольше можете, но вряд ли получится. А в воскресенье в церковь сходим на Литургию, девочке причаститься нужно, да, во укрепление. А ты иди, святый, иди, ждут тебя.
Скрипнула дверь, и ангел действительно исчез. Андрей вытянул шею, выглядывая в окно, но на улице так никто и не появился.
— Водосток поправишь, — старуха ткнула в него пальцем. — Клетки кроликам починишь, воды принесешь, веревку бельевую натянешь, и тут, в доме, кое-что подлатать не грех. Вовремя мне тебя Господь послал, родной! Сто лет здесь хозяина не было.
Андрей оторопел, соображая, что в деревенской лачуге хозяин из него никудышный, однако в памяти всплыло пророческое изречение Азариила: «Поработаешь — поешь». Знал ведь, от начала все знал!
Пришлось покориться. После обеда, показавшегося с голоду царской трапезой, толком не придя в себя, он против воли разжился железнодорожной спецовкой в виде фуфайки с нашивками и ватных брюк и был выдворен на улицу чинить желоба. Зачем водосток в декабре — интересный вопрос, но у хозяйки по имени Евдокия на сей счет были свои соображения. Собравшись с духом, прихватив кое-какой инструмент, Андрей вскарабкался на нетвердо стоящую на земле лестницу и взялся за дело.
Ближе к сумеркам начался сильный снегопад, согнавший его с шаткой деревянной опоры. Продрогший до костей на ветру, с окоченевшими, обветренными руками, шмыгая носом, он вернулся в дом, испытывая странную робость и стараясь не шуметь. В прихожей и кухне было темно. Разноцветный свет струился сквозь витражное стекло двери в дальней комнате. Где-то работал телевизор: это малыш Тимка, правнук Евдокии, смотрел мультфильмы. Потоптавшись на пороге, скинув ботинки, Андрей громко чихнул и замер, прислушиваясь.
Старуха не заставила себя ждать.
— Простыл, — констатировала она, даже не взглянув на гостя. — Это ничего, это правильно: значит, душа очищается, закаляется в невзгодах, отмывается от грязи. Плохо тебе?
Голос в полумраке пробрал до костей, и душа задохнулась, захлебнулась безмолвным криком, надорвалась и заплакала — где-то глубоко-глубоко в груди. Обессилено привалившись к стене, оцепенев в тоске, Андрей стоял с мучительно сдавленным горлом, понимая, что не может выдавить ни слова, ни звука. Боль выворачивала наизнанку.
— Ну, полно, пройдет, — сказала Евдокия сочувственно. — Садись, кормить буду.
Есть совершенно не хотелось.
— Тогда молока вскипячу, выпьешь с медом.
Спустя час Андрей лежал в маленькой темной комнатке, по уши укутанный одеялом, с мешочком горячей соли на носу и холодными как лед ногами. И чувствовал себя изнуренным, разбитым, безнадежно и крепко простуженным, но странно счастливым. Громко тикали старые настенные часы. Ветки вишен скреблись в оконные стекла. Снаружи к керамическим изоляторам, закрепленным прямо над окном, подходила пара проводов: они своеобразно гудели и гулко вздрагивали, как натянутые струны, когда их задевала вечно зеленая туя, раскачиваясь на ветру, или садились воробьи.
Опустошенность и озлобленность исчезли, на душу снизошло глубокое умиротворение. В мягкой постели словно образовался крошечный уютный мирок, теплый, ограниченный и незыблемый, живущий одним моментом: сиюминутным спокойствием и непосредственной, наивной детской верой во всемогущество одеяла, которое достаточно натянуть на голову, чтобы укрыться от всех мирских невзгод. Здесь не существовало ни прошлого, ни будущего, ни сомнений, ни горя. Здесь, как в детстве, верилось в лучшее и засыпалось легко даже с температурой.
За стеной монотонно звучали голоса, но их Андрей уже не слышал.
ГЛАВА 5
Проспав почти сутки, Андрей очнулся с чугунной головой и жестоко заложенным носом, но на поправку пошел быстрее, чем ожидал.
Варя забредала в его комнату редко: приносила куриный бульон, чай с лимоном и малиновое варенье; велела натирать нос воском, смешанным с елеем, и накладывала на горло противные липкие лепешки из ржаной муки с медом. Андрей стоически терпел нелепые процедуры, выдаваемые за лечение, и возмутился лишь однажды, когда Варя протянула ему маленькую плоскую подушку, набитую шуршащими сухими березовыми листьями «с праздника Святой Троицы», и велела положить ее под голову. Народная медицина ещё куда ни шло, но веники из церкви, по которым кто-то топтался, выходили за границы понимания. Варя не настаивала и ни к чему не принуждала, однако в светлых глазах на исхудавшем маленьком лице застыло выражение усталого немого укора, и Андрей со вздохом покорился.
Подушка пахла тонкой горечью, громко хрустела и колола щеку. Он не заметил, как задремал — от силы на полчаса, — а когда очнулся, тяжелая боль исчезла. Обескураженный, Андрей долго тряс головой.
Варя почти не разговаривала в эти дни, предпочитая общению уединение с книгой или домашние заботы. Она постоянно что-то драила, скоблила, штопала или готовила. Приветливо улыбалась, когда к ней обращались, и тускнела, стоило лишь отвести взгляд. Ее внезапная замкнутость настораживала. Поначалу Андрей подозревал влияние старухи Евдокии, с которой Варя завела привычку тихо и напряженно беседовать по вечерам. Но все чаще он замечал тревожные взгляды, украдкой бросаемые сестрой в окно, и ее нервозность, и рассеянность, и крепко стиснутые губы, и сведенные судорогой брови, придававшие юному лицу скорбно сосредоточенный вид. Постигнуть ее переживаний Андрей не мог, хотя смутно догадывался, что причина горестных воздыханий обладала нимбом, крыльями и неземными синими глазами.
