Бык из моря - Джеллис Роберта (читать книги онлайн бесплатно серию книг .TXT) 📗
Дионис покачал головой, но когда Ариадна спросила почему, не ответил и спросил сам — хочет ли она послушать про другие страны. Она быстро, радостно закивала и устроилась поудобнее.
Это был дивный день — большая часть его прошла за беседой, после чего они бродили в храмовом саду, а потом — Дионис снова невидимкой — навестили ближние виноградники. Он ушел, когда над их головами появился Небесный Охотник, — исчез, не простясь, просто ладонь Ариадны, сжимавшая его руку, вдруг опустела. Она продолжала идти меж виноградных рядов — слегка опечаленная, но одновременно спокойная, поскольку знала, что он придет снова — и скоро.
И он приходил, порой похмельный, порой разозленный чем-то, чего не желал объяснять, порой просто усталый и мрачный. Где бы Она ни была, он возникал рядом — и Ариадна радовалась ему, и цветок ее сердца раскрывался и вытягивал лепестки навстречу ему. И — какое бы ни было у него настроение — когда ее серебристые лепестки достигали его, Дионис успокаивался и улыбался.
Они больше никогда не говорили о ее семье — за исключением одного раза, когда Ариадна сказала, что у ее отца появилось много противников и она хотела бы благословить то, что уродилось на лозах в Кноссе, чтобы проклятие не сочли вечным. Дионис равнодушно согласился — и сменил тему.
Когда он приходил, они переносились в их собственный маленький мир. Дионис учил ее магии — мановением руки зажигать лампы, факелы и другие огни; останавливать человека на полушаге; отыскивать и переносить вещи из других помещений храма.
Магия сильно утомляла Ариадну — но не иссушала, как раньше, а пока девушка отдыхала — они беседовали, вернее, Дионис говорил, а Ариадна слушала. Рассказы завораживали ее, помогали по-другому взглянуть на жизнь. Она узнала, что ей очень повезло, что она родилась на Крите. Критские женщины были куда более свободны и обладали куда большей властью, чем в большинстве других мест. Египет в этом отношении походил на Крит. В других же краях женщины вообще не брались в расчет — они были бесправны, им не разрешалось владеть не то что собственностью, но даже распоряжаться своим телом. Ариадна поняла, что люди в тех землях отказались от почитания Матери, стали чтить мужских божеств и погрязли в войне.
Лучшим тому примером были города-государства Греции. Они постоянно воевали друг с другом, каждое взывало к собственному богу-покровителю — а тот иногда внимал молитвам и помогал, а иногда оставлял мольбы без внимания. Ариадне не нужно было спрашивать почему: она видела, как обращается с критской знатью отец. Чем сильнее рознь между ними — тем меньше угроза трону. Если же сомневаешься в милости бога — принесешь в его храм богатые дары. Ариадна уже имела возможность сама убедиться в этом. Хотя приношения не прекращались, им было далеко до прежнего потока. Но она была уверена: поток этот разольется снова, когда вино выйдет сладким и крепким, но если изобилие продлится долго — он иссякнет опять.
Порой, однако, Дионис заговаривал о делах личных. Не единожды он с грустью рассказывал ей про свою мать, которую соблазнил и бросил Зевс, — и умолчал лишь о том, что ее погребли под грудой золота. Дионис совсем не знал ее — но ссорился из-за нее с Зевсом и в конце концов отправился в Подземный мир, чтобы убедить Гадеса позволить ему увести Семелу на Олимп. Гадес предупредил его, что это ошибка, но не объяснил почему. И оказался прав. Семела так же не знала своего сына, как и он ее. Подобно остальным олимпийцам, его мать страшилась его. Она не пожелала остаться с ним и вернулась к Плутону.
Он живет совсем один? — спросила его как-то раз Ариадна. И снова полились рассказы. Он поведал ей, как устроен его дом на Олимпе, описал Вакха и Силена, что жили с ним. Дионис называл их добрыми друзьями — но по тому, как он о них говорил, Ариадна поняла, что они интересуются в основном лишь плотскими радостями и, возможно, не слишком умны. Он не сказал об этом прямо — но Ариадна догадалась, что он одинок.
Рассказы и объяснения были долгими, полными отступлений, шуток, а порой и боли, и занимали не один час. Так прошла декада. В летнее солнцестояние Ариадна и Дионис вновь обежали виноградники, сея благословение Матери, чтобы гроздья наливались сладостью; и осенью повторили свой бег еще раз. На сей раз Дионис учил Ариадну, как заражать некоторые кисти особой плесенью, чтобы придать вину ни с чем не сравнимый вкус. Когда с благословением Крита было покончено, Ариадна слегка встревожилась, опасаясь, что с началом зимы Дионис до весны уйдет на Олимп, — но боялась она напрасно.
Как только Дионис убедился, что она с радостью примет его, в каком бы настроении он ни был и как бы ни выглядел, и при этом не испугается и ни о чем не спросит, — он стал беззаботнее, охотно шутил и смеялся и явно получал огромное удовольствие, когда Ариадна тоже подтрунивала над ним, веселилась и устраивала ему мелкие детские розыгрыши. Он перестал притворяться, что приходит только по долгу бога, и стал учить ее новым играм и даже приносил с собой свитки с разными историями и древними летописями. Они играли в игры, но истории казались Дионису глупыми и свитки с ними он вскоре перестал приносить.
В день зимнего солнцестояния двор святилища был забит до отказа, толпа выплеснулась на склоны Гипсовой Горы. Вино уже сейчас было сладким и крепким, а после выдержки обещало и вовсе стать напитком богов. Когда Ариадна на рассвете заглянула в чашу, то мысленно усмехнулась, а сопровождали эту усмешку совсем уж не ритуальные слова: «Прости, любовь моя, я знаю, для тебя слишком рано — но обычай есть обычай. Ты придешь?»
Ворча и смеясь, Дионис послушно поднялся, оделся и в одно мгновение перенесся в храм — толпа завопила так, что камни святилища, казалось, дрогнули и зашатались. Минос стоял в первом ряду и приветствовал бога вместе со всеми, но губы его не разжались ни для гимна, ни для здравицы. Пасифаи не было. Говорили, что у нее слишком большой живот, чтобы ходить далеко, и она вот-вот разрешится от бремени.
Для Ариадны это стало настоящим потрясением: она сообразила, что если Пасифая беременна с ночи Дионисова Видения, то она носит младенца уже на месяц больше положенного. В ее душе вспыхнула надежда, что мать солгала и бог не приходил, а то, что она носит, подарено ей Миносом или еще каким-то мужчиной.
Надежда истаяла, когда Дионис пальцем приподнял ее голову для поцелуя. Его Видения всегда были верны. Может, Пасифая носит своего младенца столько, сколько носят телят коровы? Ариадна отогнала страшную мысль и подумала: будет ли ей когда-нибудь позволено выносить дитя Диониса?
Не сейчас, во всяком случае. Дионис уже окружил их завесой тьмы — после чего крепко обнял Ариадну и сказал, что не может долго оставаться здесь. Он получил приглашение на праздник зимнего солнцеворота и не может позволить себе не пойти. Он поднял завесу тьмы — и Ариадна еще раз быстро поцеловала его, а потом набросила только что скинутое платье и поспешила помочь одеться дрожащему Дионису: утро даже для зимы выдалось необычно холодное. По знаку бога толпа разошлась, и они торопливо нырнули внутрь храма. Дионис мотал головой и громко возмущался, во всеуслышание вопрошая, какой идиот придумал, что бог и жрица должны заниматься любовью на жестком — и холодном! — каменном алтаре.
— Даже у бога хватит здравого смысла сбежать! — возгласил он под конец.
Ариадна все еще смеялась, когда он исчез. Она была совершенно уверена: он вернется, как только сможет.
На следующее утро, однако, ее разбудило бешеное звяканье колокольчика у врат святилища. Тусклый свет сочился сквозь нишу окна. Было утро — но слишком раннее даже для Ариадны. Однако она сразу проснулась. Колокольчик зазвенел вновь. Ариадна не была целительницей и представить себе не могла, какое срочное дело может найтись для жриц Диониса в середине зимы, но все же она поднялась и торопливо набросила теплое платье. В этом трезвоне было что-то, от чего ее сердце едва не выпрыгнуло из груди.
Высокий, истерически дрожащий голос выкрикивал ее имя — и принадлежал этот голос Федре. Какое-то несчастье поразило Кносс. Несчастье. Ариадне вспомнились собственные вчерашние размышления — о том, что Пасифае пора освободиться от бремени. Она побежала навстречу Федре.
