Первый меч Бургундии - Зорич Александр (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
По лицу Людовика бродила неопределенная гримаса. Пора было объявлять перекур.
- Продолжайте, юноша, продолжайте, - пропел Людовик.
- Да, Ваше Величество, - смиренно сказал Доминик. - Тогда наутро я первым делом бросился в церковь. На чудотворной иконе по-прежнему была отчетливо видна капля воска и, поставивши свечу, я осторожно, чтобы никто не видел, хотел было отколупнуть порчу ногтем, но в этот миг я вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Я обернулся и увидел у алтаря сияющий силуэт Приснодевы нашей. "Что я должен делать?" - снова вопрошал я, опускаясь на колени, готовый воспринять кару, равно и благодать. Она ответствовала голосом, прекрасным, как голос самой милой Франции: "Иди и служи величайшему государю мира". Тогда я пошел в Париж.
Доминик, склонив голову, смолк. "Льстец", - только и успел подумать Коммин, а Людовик уже припечатал:
- Ну что ж, Доминик. Иди и служи!
Ревнивое негодование Коммина, взволнованный жест Людовика в сторону Доминика. Король растроган! Кто-то нетерпеливо скрипнул половицами в соседней комнате, ждет своей очереди быть законспектированным Коммином.
Привставая, Доминик замечает на ковре красную кляксу - и её двойника - украшающего свежую повязку на голени. Людовик и Коммин замечают её тоже, но, что твои чеховские клинобородые интеллигенты, делают вид, что не заметили. Все три фигуры с неслышным скрипом разгибаются, словно ревматики после полуторачасового педсовета. Зачастивший метроном всемирной истории подгоняет время, остановившееся было послушать рассказчика.
Людовик так и не спросил про герб, и Доминик был этому обстоятельству невыразимо рад, потому что в области геральдики блеснуть ему было нечем. Пока нечем. Для того, чтобы заделаться рыцарем, требуются не только средства, но и досуг, который следует потратить на доказательную, с золотым шитьем, сторону рыцарского благородства. Нужны помощники - портные, оружейники, живописцы. Последних при дворе Людовика было в избытке, но Доминик твердо решил не утруждать себя выбором.
Он пойдет к Рогиру ван дер Вейден - со всей однозначностью постановил Доминик в тот самый день, когда Шарлотта шепнула ему на ушко страшную тайну, с которой словоохотливая государыня в следующие за признанием полчаса беспардонно ободрала одну за одной все семь печатей.
Тайна была такой. Оказывается, жена Рогира, некто Эмилия, уединенно обитавшая где-то на окраине Парижа, была женщиной, которой посчастливилось побывать, во-первых, любовницей молодого Людовика, во-вторых, женой молодого Карла, и, в в-третьих, бежать с Рогиром из Дижона в Париж, наставив герцогу рогов, причем, по неподтвержденным данным, не единожды. Рогир называл её своей женой и это в самом деле было так - их обвенчали, но обвенчали как Эмилию и Рогира, а не как Изабеллу и Рогира. Если бы не Карл, убедивший всех и вся в том, что его жена умерла, это было бы невозможно. "До в даш ужасдый век возмождо всё", - прогугнила Шарлотта.
Далее Доминик выяснил, что вдовствующий Карл женился на английской девице Маргарите, а Эмилия, она же Изабелла, поселилась в Париже, отживать в обществе второго мужа, уверенная, что Людовик такими мелочами, как бывшие, вдобавок сорокалетние, любовницы не интересуется и заниматься её персоной никто не станет. В противном случае ей хватило бы благоразумия не подходить к Парижу и на тысячу лье. Но она, конечно, недооценила Людовика.
Карл, как она и думала, содержал в сугубой тайне все обстоятельства её бегства с Рогиром, но может быть именно поэтому Людовик, а вместе с ним и ещё два десятка его правых и левых щупалец, узнали свежую новость всего-то неделю спустя. Поэтому, когда Рогир и Эмилия появились в Париже, их там если и не ждали, то не были удивлены. Правда, виду никто, в том числе и Людовик, не подавал. Изабелла-Эмилия, бывшая герцогиня, а ныне жена живописца, его муза, тень и подруга, жила-поживала - наивная, словно карапуз, стащивший пряник из буфета в полной уверенности, что совершил идеальное преступление и останется не уличен вовеки.
Шарлотта, любительница психологических шарад, придворных кроссвордов и всяческих лубков, призналась, что некогда ломала голову, почему Людовик не отравил Изабеллу, хотя для этого было достаточно оснований.
Например, чего стоил обидный факт, что он, король Франции, знаком через одно влагалище с каким-то низкородным маляром, пусть небесталанным, но что ему до чужих талантов. Голову Шарлотта не сломала, но и объяснений не нашла. Впрочем, ей растолковали доверенные лица. Людовик пощадил Изабеллу потому, что если бы он травил всех, на кого имел зуб, пришлось бы уморить пол-ойкумены. Потому, что боялся запятнать в собственных глазах образ себя как монарха, который вполне по-христиански прощает всем перебежчикам все-превсе грехи хотя бы уж потому, что они перебежчики. И ещё потому, что отравить Изабеллу значило бы привлечь к ней внимание, а значит выманить из архивов историю с замком Шиболет, где он, гроза половины Европы, так показательно сел в лужу под злорадостное улюлюканье половины Европы. И, наконец, потому, что не хотел, чтобы все обнаружили, как она немолода, эта Изабелла-Эмилия, и вспомнили, как же немолод он сам, трухлявый пень, выдохшийся коньяк, расстроенная скрипка.
Доминик был уже взрослым мальчиком. Вот почему перспектива жить отныне и присно под чужим именем его совершенно не угнетала. Напротив, интриговала и звала. Был в этой деноминации также обнадёживающий элемент подражательства. Когда родители хлещут рождественскую бражку, ликующие не для виду дети пьют квас и притворяются забуревшими. Был в этой смене вывесок и заманчивый символизм "И-Цзин". Всё меняется, и имена меняются вместе с этим "всем". Когда Доминик знал Карла, тот звался графом Шароле, а теперь - всем стоять, Его Светлость герцог Карл Бургундский. Когда-то Изабелла называлась женой графа Шароле, Солью, а потом, когда муж до неузнаваемости изменился лицом и фигурой и стал Рогиром, она тоже стала Эмилией. Зачем таскать за собой рудименты - хвост, метрику, имя? Или взять Гвискара и Гибор. Всю жизнь кем хотели, теми и назывались.
- Я слыхал, Ваш супруг писал портрет герцога Бургундского?
Изабелла - заспанная, немолодая, но, кажется, счастливая. Она привыкла к долгим, сонным дням и знает, на что их употребляют. Слуг она не держит, сама колет дрова, сама метет, сама готовит. Сейчас ей в самый раз пяльцы да вязку мулине.
- Писал. А что, Вы имели счастье знать Карла? Или Вас интересует живопись?
- И то, и другое.
Улыбка Доминика - воспитанная пауза, дающая собеседнику возможность вставить своё "ну-да-ну-да".
- Увы, я не имел счастья быть знакомым герцога, однако, когда я ещё лежал в колыбели, граф Шароле был проездом в нашей деревне. У нас большой дом, и граф изволил квартироваться там два дня. Матушка до сих пор забыть не может и всякий раз удивляется, почему я не помню, как обаятелен и прост со всеми был граф Шароле. А мне тогда и года не было.
По-доброму снисходительная улыбка Изабеллы. И года не было, всё понятно.
- Я понимаю, это нелепо, но то, что раньше не имело для меня никакого значения, неожиданно приобрело его теперь.
- Вот как?
В это трудно поверить, но Изабелле было интересно.
Она получала удовольствие от узора, сплетающегося в пространстве гостиной из того, что они оба знали раньше, с тем, что им удалось насучить теперь. Удовольствие от снежинки, которая мгновение раньше была твоим дыханием. Ей было легко и весело, и не только потому, что, как она считала, этот тонкогубый и вежливый блондин не мог узнать в ней, высохшей и постаревшей, самонадеянную герцогиню Изабеллу, не мог знать про Шиболет и Людовика и про Рогира тоже. Стало быть, вспоминая о Карле вместе с ним, не нужно, нечестно, незачем было мысленно злословить и утешаться в том духе, что рано или поздно Карл допрыгается и Людовик вломит ему по первое число. И что хорошо то, что в этот момент я буду на стороне сильнейшего, и хорошо то, что мне не придется умереть герцогиней несуществующего герцогства. Когда её собеседник вспомнил о злосчастном портрете Карла, Изабелла обнаружила, что впервые за последние минимум десять лет поражение Карла совсем не обрадует её, а его смерть, пожалуй, расстроит. Роскошь, которую в Дижоне она себе редко позволяла.
