Летняя практика - Демина Карина (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗
— Недобре, — молвил он.
Архип же Полуэктович остановился и, обведя нас тяжелым взглядом — от сразу поняла, что беда случилась, — повторил:
— Недобре.
И после добавил со вздохом:
— Ерема… ушел…
А я, дурища, едва не ляпнула, мол, куда ушел? Добре, Арей руку стиснул, и тогда сообразила, что не на выселки он отправился. И слезы на глаза навернулись.
Разве мог он…
Вчерась сбег, это да, а сегодня, стало быть… не стало.
И никто не осмелился спросить, как же так вышло. И я роту не раскрыла, потому как пускай и говорит Люциана Береславовна, что, дескать, такту во мне что в корове стремления к прекрасному, а все одно разумею — не время для вопросов.
В деревню шли мы молча.
И ныне молчали.
Пили.
Думали. Каждый о своем.
Евстигней ножи свои достал, разложил на коленях и поглаживает, губы шевелятся, будто бы он им рассказывает чегой-то этакого, об чем другим ведать не стоит. Еська на руках монетку свою катает. Взглядом в стену вперился. А видеть — ничегошеньки не видит.
Кирей косу плетет. Заплетет и рушит, и наново начинает.
Арей, тот в углу устроился, разом с Ильею да Лойко. Этие не свои, но и не чужие, погнать их никто не гонит — не дело это, на поминках свару устраивать, — однако ж и к столу, сиречь платку поминальному, не идут они, признавая, что не семья.
Завтрева надо будет блинов напечь.
Как оно еще сложится, а порядок порядком быть должен…
Емельян ладонью по лицу шморгнул.
— Не реви, — одернул Егор, который туточки с самого началу сидел, голову на руки уронивши. — И без тебя тошно.
Встал и вышел.
Только дверь ляснула.
— Началось, — это произнес Евстигней, ножи убирая. — Не думал, что так быстро.
— Ага. — Еська длинное луковое перо подобрал и прикусил. — Сперва надобно было упреждение послать. По-благородному… на гербовой бумаге. Мол, так и так, разлюбезные, готовьтеся, убивать вас станем…
Он сплюнул и зажевал пером.
Поморщился.
— Мне другое вот интересно. Почему они так спокойны? Архип и эта… ведьма.
— А тебе надобно, чтоб по потолку бегали? — поинтересовался Евстигней.
— Нет, но… вам не показалось, что они чего-то такого ждали?
— Ждали, — согласился Евстигней. — Само собой, ждали. Ты ж не думаешь, что нас и вправду сюда привезли нечисть гонять? Пей уже… пока можешь. А ты, Емелька, не слушай. Хочется плакать — плачь. Вдруг да вправду легче станет… барыня ты моя… сударыня…
Он не касался ножей.
Иль я слепа стала, не увидела, как коснулся, да только взлетели оные да к самому потолку и в балку потемневшую впились, что осы злые.
А Евстя встал, покачиваясь, и тогда-то я поняла: пьян он.
— Привезли… на убой и привезли. А мы и поехали… дураки…
— Дураки, — согласился Еська.
— Наш долг служить… — Емелькин голос был тих, но слышали все. — Ей служить… и царству Росскому…
— Ей или царству? — поинтересовался Ильюшка.
Ему не ответили.
А поутру прибыли гости.
Я встала спозаранку. Да и то сказать, спалось дурно. Стоило глаза закрыть, как Ерема вставал, что живой. Хмур. Сосредоточен. Я-то там, во сне, ведала — мертвый он, а… рученьки тянул, обнять желая. Я ж отбивалась, сказывала, будто бы женихи у меня есть, прям на выбор, и выбрать все не могу. А Ерема усмехался и приговаривал, что этакого, как он, точно нетути.
Глаза открывала.
Садилась.
Смахивала испарину. И Еська, который у дверей спать устроился, прямо на полу устроился, на пол этот конскую попону кинувши, спохватывался.
Я головою качала: мол, ничего страшного, он кивал, и внове ложились.
В хате, царевичами облюбованной, было тесно.
Нет, сама-то хата обыкновенною была, крепкой и добротной. Кухонька махонькая, с печью да столом. Погреб, вход в который половичком прикрытый был.
Комнатушка.
Лавки широченные вдоль стен ставлены. Да только ж разве тех лавок достанет на всех? Пусть и не стало Еремы. Пусть и сгинул Елисей, по брату тоскуючи — всю ночь волки пели. А все одно многолюдно туточки. Вона, Кирей на полу крутится, что уж на сковородке. Евстя во сне ногами дрыгает. Емелька постанывает. Я со своими кошмарами маюсь.
И душно.
И жарко.
И еще комар над ухом гудит-заливается. От и встала я досветла. Поднялась. Еську перешагнула — он под утро вовсе умаялся, обнял подушку, подсунул ее под живот да и приснул так.
Дверь отворила.
Воздуху вдохнула студеного. Испарину со лба смахнула… этак я до конца практики и не доживу. Убивать не надо будет — сама уморюсь.
Огляделась.
Небо только-только заружовело. Предрассветным часом сон самый сладкий, а у меня — ни в одном глазу. И чего делать? А было б желание… сошла я со двора. Иные травы по росе собирать — милое дело, они в самое силе своей. Оно-то, разумела я, что нынешним часом одной ходить неможно, но… не будить же Еську? Я и со двора не выйду, туточки все заросло, вона, и подорожная трава есть, и тысячелистник, и ромашка зеленая, пахучая. И пупавку вижу с донником желтым…
Села я и стала рвать.
Приговаривая, как бабка учила, что, мол, не из баловства пустого, но за-ради дела полезного: так-то травы, глядишь, и обиды не затаят, сил не лишатся… рву и складываю на платке, том самом, поминальном, который ктой-то вчера во двор вынес да на лавку кинул.
Может, оно и неправильно, да… другого нема.
Сама не заметила, как песню завела, вполголоса, а все одно…
— Надо же, а голос у вас неплохой, — раздалось над головою. Я и села.
— Только репертуар оставляет желать лучшего. — Люциана Береславовна во двор вплыла лебедушкой. — Я, признаться, не любительница народного творчества… хотя, признаюсь, за душу берет.
— А… вы откудова?
— Откуда, Зослава. Иногда у меня создается впечатление, что учить вас — только время зря терять. Говорите правильно.
А рубаха шелковая, белехонькая, на вороте шитье красной нитью, на руках — тоже. И оденься она так в Барсуках, наши б спрашивать стали, кого хоронить барыня собралась, а тут ничего, мода, стало быть… летник алый из тяжелое парчи. Рукава длинные, широкими нарукавниками прихвачены, а на тех — алые камни переливаются.
— Травы собираете? Похвальное занятие… и все-таки, Зослава, почему вы отказались поступать на целительский? — Она полы подобрала и рядышком присела, огляделась и вытащила из травяных кудрей тонюсенький стебелек звездчатки. — Война — не ваше… оно вашей сути противно. А травы вам по душе. Вы их слышите…
И второй стебелек потянула.
На кой?
От уж вовсе трава бесполезная, сорная. В огород вобьется — никакой силой не выведешь. И ни сушить ее, ни парить, ни в венок вплесть, каждая девка знает, что травку эту с цветочками махонькими разлучницею зовут. Бывало, что иные норовили в венок соперницы вплесть тайком, особливо если венки парные. Глядишь, и разбегутся пути-дороженьки, освободится сердце от неправильное любови.
— Так… — Я плечами пожала, вспоминая свое поступление. — Оно ж… замуж я хотела. А серед целителей женихов нема…
— Резонно… и ректор наш подсказал, где они есть?
Я кивнула.
— А вы чего туточки…
— Я туточки, — передразнила Люциана Береславовна, — травы вот собираю… девочками есть кому заняться. Тем паче, что я к целительскому факультету отношение имею весьма опосредованное.
— Чего?
— Зослава! Опосредованное, то есть не приписана я к нему.
— А…
— Рот закрывайте, не то муха влетит… хотя… в ваш целый рой поместится.
— Злая вы, — вздохнула я и, незнамо с чего, пожалилась: — А у нас Ерема помер. Вчерась.
— Вчера, — поправила меня Люциана Береславовна. — Знаю. Архип сказал. И… мне очень жаль.
Тень набежала на белое лицо боярыни, что туча солнце закрыла.
— А теперь послушайте, Зослава, и внимательно. Это не ваша война. Женщинам на войне не место… я знаю, я была там. — И вдруг стало ясно, что не двадцать ей годочков и не тридцать, разом вдруг постарела Люциана Береславовна, и с того мне сделалось жутко. — Сейчас еще я могу вас вывести. Это нарушит чужие планы, но я устала… я слишком долго варилась в своей злости, поэтому и выварилась… одни кости остались. И если на этих костях что-то и вырастет…
