Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович (книги бесплатно .txt) 📗
Это оружие – не начало индустрии, не вершина ремесленничества, хотя на стволе и гравировано гордое: «Lorne fecit». Сделано Лорном.
Это – помесь. Гибрид.
Так и люди, что будут его носить, станут не феодалами и не индустриальной элитой – чем–то средним, как и нынешние камбрийские рыцари. Исход битвы по–прежнему будет решать ополчение, пусть и вооруженное по–новому. Сталь – вот что даст решающее преимущество над варварами! Защитная – в шлемах и кирасах, разящая – в мечах, клевцах и гвизармах, сильная и меткая – в ручных баллистах, быстрая – в рессорах колесниц.
Враги могут взять трофеи – но что им толку от хороших мечей, которые после сечи нужно централизованно перековывать, потому что не точатся, слишком твердые? Баллисты и колесницы требуют понимания. Прослужат до первой поломки, в неумелых и грубых лапах – неизбежной и скорой. Разве доспехи могут послужить противнику, но что толку строю от отдельных комплектов? А шанса взять много не представится.
Преимущества в численности у них не будет, но если военная хитрость врага или собственная небрежность отберет у камбрийцев победу, обычной резни и гибели народа не случится. Отход пехоты прикроет дождь из пуль, а на ближайшей реке за спинами отступающих вырастет деревянная стена – яхты!
Насос идет уже тяжело. Сида пыхтит, а надо еще за сыном послеживать. Но много ли заботы – следить за собственным дыханием? Ребенок – ее часть, самая важная, самая дорогая… Кто еще нужен?
– А никто не нужен, – воркует Немайн. – Нам с тобой друг друга хватит! Я это ты, ты это я…
Слова Луковки! Вот и гадай – то ли сын для Немайн – божество, то ли ее богиня для Нион – дитя. Но размышлять лень! Сегодня – день без тревог и забот. Заполненный баллон, отнятый от насоса, сердито фыркает, будто кот, у которого отобрали рыбку. Его – на пояс, насос – в мешок. Все! Можно играть с сыном, грызть травинки, валяться на теплой, просушенной солнечным жаром земле. Интересно, какого цвета у сидов загар? В книге наверняка написано, но посмотреть было лень. Вот шутка будет, если – синий или фиолетовый!
Можно даже петь – негромко, так, чтобы внизу слышно не было, подбирать камбрийские слова к оперным ариям и просто хорошим песням. Мешок с припасами и трогать пока не хочется. Немайн сыта свободой от долга и власти. Можно даже помечтать – что будет, когда врагов удастся отбить от границ, а Сущности отпустят заложника – того, чья память досталась сиде? Тогда – капюшон на уши, глаза сощурить – и кто отличит ушастую–глазастую от обычной девушки?
Можно будет просто жить, и крепостью будет не башня, а обычный дом под островерхой крышей… а скорей, просто комната на чердаке, с окном, глядящим на Туи или на море, так, чтобы зелень сланцевой черепицы перетекала в зелень воды.
Внизу – зелень дубравы, под ногами – зелень травы, ветерок теплой лапкой ерошит волосы, играет широким подолом, яркими пятнами мелькают крылья бабочек, звенят голоса птиц. Хорошо–хорошо–хорошо, словно пустили на небо. Ненадолго, чтобы с зарей вышла, до зари вернулась. Майский день длинен, да вечер холоден! Вот и дан Немайн один день – между войной и войной. Вынырнуть, как из морской пучины, хватнуть воздуха жадным ртом – и снова вниз, навстречу глубинным чудовищам: у них зубы, у них клювы, щупальца…
Ради чего ныряет ловец? На дне – сокровища. Черный жемчуг – спасение друга, ярко–алый коралл – долг перед новой Родиной, пурпуровые раковины – надежда на мир и счастье для себя и маленького.
Так? Может быть, но отчего на устах – зевок, а в голове – мысли о том, чем нужно заняться, спустившись с холма? Бывают ведь и иные ныряльщики.
Им дана хищная радость вонзить нож в жабры подводного чудища! Опередить смерть на удар сердца, привязать к лодке тушу людоеда или гору мяса, так любившую мясо чужое? Налечь на весла, начать гонку – соревнование с монстрами, для которых твоя добыча – лишь наживка?
Так что нужно Немайн для счастья? Майский ветерок или осенняя буря? Или – стылый ветер. Короткая россыпь слов, словно порвалась нитка с бусами: «Нарушение герметичности… снос… срыв якорей… нефтепровод…» Мгновенный расчет – конструкций, техники, людей. Надвинутый шлем.
– Проход сужается, – в наушниках.
Голос. Чужой, но в памяти – свой.
– Сколько?
Кивок – на ответ, словно могут услышать.
Мощный мотор, что тащит к сердцу могучей машины. Машины, которой нельзя умереть. Медленно сдвигающиеся стальные стены. Скрежет. Робот? Предлагали, но кабель он не дотащит, далеко, а сигнал не проходит. Послать другого? Не в этот раз – решение нужно принять на месте.
В голове крутятся варианты: «если… то… иначе…» Про обратный путь – ни мысли. Проход сужается быстрей, чем сказали. Значит, придется решить проблему – на месте, в одиночку. Или – умереть…
Разум – холоден. Сердце – спокойно. Тот, кто останется жив, будет вспоминать дорогу туда – с улыбкой, нескромно жаловаться: «Там оказалось дел – на два удара кувалдой. Любой чернорабочий…» Врать. Для того, чтобы оправдать эту самую улыбку…
Сида хмурится.
Что–то такое счастье не напоминает ни мечты императрицы, ни страсти древней богини. Да и Пенда Мерсийский после недавнего совещания уверял, что Немайн не похожа ни на камбрийку, ни на римлянку… При этом о самом существовании чужой памяти он не подозревает.
Самый противный вариант!
Потому, что тогда выходит, что Немайн – сумасшедшая, хуже кэрроловских Безумного Шляпника и Мартовского Зайца.
Безумный Шляпник… Слишком много от него. Вся память – его, как и вся ухватка. Тогда – почему все сыплется, рук не хватает – удержать, глаз и ушей – уследить? У него все получалось, и куда как более трудное. Немайн роется в чужой памяти, словно в своей, пытается найти ответ. В конце концов, это необходимый этап исследования себя – прогон на холостом ходу. Жаль, недолгий. Радость, что недолгий!
Мысли прервал звук. Лес трещит, будто сквозь него семья кабанов ломится. Ружье наизготовку! Окрик – и побольше грозы в голос:
– Кто смеет беспокоить римскую августу? Назовись или умри!
Выбрала – так выбрала. Но для людей – не значит для себя…
В ответ – звонкое, но усталое:
– Другая римская августа!
И, рядом:
– Я это ты!
Да, Анастасия не умеет ходит по лесу, а Нион–Луковка, верно, задумалась – и превратилась из неслышного болотного духа в ходячий танк. Интересно, сколько шишек набила! И…
– А что вы тут делаете, а?
Вот, теперь их, наконец, и видно. Анастасия тяжело дышит, подол весь зеленый, не отстирать.
– Майни ищем!
Сестра–римлянка – и «Майни»? Все время была Немайн, и – если забудет – «Агусто».
– Ты забыла предупредить сестру, – сообщает Луковка, – она очень беспокоилась. Очень! Хорошо, вспомнила, что есть я. Меня ей почему–то не хватило, ну, мы отправились к тебе.
– Сиятельная Нион Вахан отвела меня к тебе. За руку. Сестра, почему она знает то, чего не знаю я?
Немайн помотала головой.
– Я тоже не знаю. Нион, как ты меня нашла?
– Я это ты. Ну, где ты могла быть, кроме как на холме Мерлина? Это его сейчас глупые холмом Мерлина зовут. А раньше, до того, как пришли римляне и озерные ушли в Аннон, был безымянный, просто волшебный… Кто бы на него ни забирался – не возвращался, не получив либо колотушек, либо видений… Я вообще сомневалась – ты так не хочешь быть собой… Может, Луковка уже не ты, и слышит неправильно. Боялась. Но ты – здесь. Значит, я – это ты.
