День рождения мира - Ле Гуин Урсула Кребер (серия книг txt) 📗
— Думаю, вся штука в том, чтобы делать как можно лучше то, что ты делаешь, — подытожил Оторра после паузы. Это прозвучало несколько нравоучительно, однако он открыто добавил: — И уж я постараюсь.
— Я тоже, — сказала Акал.
Хозяйство в горах вроде фермы Данро — это темное, сырое, голое и мрачное местечко для жизни, скудно меблированное, безо всяких излишеств, если не считать таковыми большую теплую кухню и роскошные перины в спальнях. Однако оно обеспечивает приватность, может быть, самую главную роскошь из всех возможных, хотя ки’О рассматривает ее как абсолютную необходимость. «Трехкомнатное седорету» — так говорят в Окетсе, имея в виду любую затею, обреченную на провал.
В Данро у каждого была своя комната с ванной. Два старших члена Первого Седорету, а также дядюшка Мика с сыном обитали в средней и западной частях дома; Асби, когда не ночевал в горах, ютился в уютном, но жутко захламленном гнездышке сразу за кухней. Новое Второе Седорету получило в свое распоряжение все восточное крыло. Темли выбрала себе крохотную мансарду — пол лестничного пролета от остальных — с чудесным видом из окна. Шахез осталась в своей комнате и Акал в своей, по соседству, а Оторра занял юго-восточный угол — самую солнечную комнату в доме.
Исполнение супружеских обязанностей в новом седорету до определенной степени, и это не лишено мудрости, предписано традицией и религиозными заповедями. Первая ночь после церемонии бракосочетания принадлежит Вечерней и Утренней парам, следующая — Дневной и Ночной. Затем четверо супругов могут соединяться как им заблагорассудится, но всегда и только по приглашению, которое должно быть формально высказано и принято, причем о приготовлениях должно быть известно всем четверым. Четыре души и тела на все оставшиеся годы их жизни должны войти в равновесие, связанное с этими приглашениями и ответами на них; страсти, положительные или отрицательные, должны найти себе выход и должно также установиться безоговорочное доверие, чтобы вся структура не утратила прочности и не рухнула под напором эгоизма, ревности или страданий.
Акал прекрасно знала все обычаи и предписания и настаивала на буквальном их исполнении. Ее брачная ночь с Шахез получилась нежной, однако несколько напряженной. Ее брачная ночь с Оторрой также прошла гладко — они сидели в его комнате и беседовали, несколько отстранясь друг от друга, но испытывая взаимную благодарность. В конце концов Оторра прикорнул в кресле у окна, настояв сперва, чтобы Акал «занял» его кровать.
По прошествии первых недель Акал знала, что Шахез видит все это по-своему, открыто предпочитая иметь в своей постели ее, нежели поддерживать какой-то там сексуальный баланс или даже хотя бы его видимость. Так как Шахез была постоянно занята, Оторре с Темли оставалось ухаживать только друг за другом, и так оно и было. Акал, конечно, знавала множество седорету, в которых один или два из видов партнерства полностью доминировали над остальными в силу пылкой страсти или сильного эгоизма. Привести в совершенное равновесие все четыре связи было редко достижимым идеалом. Однако их седорету, изначально выстроенный на лжи и маскараде, отличался от остальных повышенной хрупкостью. Шахез знала, чего хотела, и готова была плевать на последствия. Акал уже забралась следом за ней высоко в горы, однако вовсе не собиралась бездумно сопровождать ее в безоглядном прыжке через пропасть.
Это случилось ясной осенней ночью, и окно снова сияло звездным светом, как и в ту ночь год назад, когда Шахез сказала: «Женись на мне».
— Завтра ты должна посвятить свою ночь Темли, — упрямо повторила Акал.
— Она получила своего Оторру, — повторила Шахез.
— Она хочет тебя. Почему, ты полагаешь, она поженилась с тобой?
— Она получила то что хотела. И надеюсь, скоро забеременеет, — ответила Шахез, томно потянувшись в кровати и поглаживая рукой груди Акал. Акал перехватила ее запястье.
— Это нечестно, Шахез. Так не должно быть.
— Ты снова хочешь всю ночь проболтать?
— Но ведь Оторра не хочет меня, и ты это знаешь. А Темли тебя хочет. И мы должны ей это.
— Должны ей что?
— Любовь и уважение.
— Она получила то, что хотела, — сказала Шахез и резким движением вырвала руку из руки Акал. — И не читай мне проповедей!
— Я возвращаюсь к себе, — сказала Акал, выскальзывая из-под одеяла в просвеченную звездами темноту и обнаженной направляясь к двери. — Спокойной ночи.
Она работала вместе с Темли в красильне, помещении, которое не использовалось долгие годы, пока на ферме не появилась Темли, опытная красильщица. Ткачи в городах на равнине давали хорошую цену за шерсть, окрашенную в подлинный Декский пурпур. Мастерство Темли в красильных делах и было ее настоящим приданым. Акал ассистировала ей и помаленьку училась.
— Восемнадцать минут. Выставила таймер?
— Выставила.
Темли кивнула, проверила сливы огромного красильного бака, снова сверилась с показаниями приборов и вышла наружу погреться на утреннем солнышке. Акал присела рядом с ней на каменную скамью за каменным же порогом. Вонь натуральных красителей, едкая и кисло-сладкая, въелась в них намертво, а одежда и руки были окрашены в малиново-красный.
Акал очень скоро привязалась к Темли, встречая ее постоянно в добром расположении духа, и неожиданно для себя обнаружив, что имеет дело с особой весьма вдумчивой — обоих этих качеств так недоставало в Данро. Прежде Акал формировала свои представления о жителях гор на примере Шахез — энергичной, властной, неуступчивой и грубоватой. Темли тоже была крепкой и независимой, но, в отличие от Шахез, открытой для новых впечатлений. Для Шахез отношения внутри ее собственной касты значили мало; она называла Оторру братом, как это принято, но отнюдь не относилась к нему как к брату. Для Темли же слово «брат», с которым она обращалась к Акал, было вовсе не пустым звуком, и Акал, столь долго лишенная семьи и родственных связей, относилась к Темли в ответ с теплом и благодарностью. Они охотно и подолгу болтали, хотя Акал приходилось постоянно следить за собой, чтобы ее женское естество не прорвалось наружу. По большей части она без труда изображала Акала, уже почти что автоматически, вот только с Темли приходилось чуток напрягаться, чтобы не заговорить с ней, как сестра с сестрой, и не нарушить тем маскировку. Основной же изъян, который Акал обнаружила в своем мужском положении, это было то, что разговоры с окружающими стали куда как менее интересными.
Они уже обсуждали следующие этапы в красильном процессе, когда Темли, глядя куда-то поверх дворовой стены на гигантский фиолетовый склон Фаррена, вдруг спросила:
— Ты ведь знаком с Энно, не так ли?
Вопрос прозвучал столь невинно, что Акал, автоматически продолжая вести свою роль, чуть было не ответила на него: «Это та женщина-школяр, что была здесь прежде?».
Но с какой такой стати чесальщик Акал мог водить знакомство со школяром Энно? И ведь Темли не спросила, помнишь ли ты Энно или доводилось ли тебе встречаться с Энно, она спросила: «Ты ведь знаком с Энно?». Она знала ответ заранее.
— Да.
Темли кивнула с легкой улыбкой и больше ничего не сказала.
Акал была поражена остротой ее ума и сдержанностью. Не составляло никакого труда уважать женщину, настолько заслуживающую уважения.
— Я очень долго жил один, — сказала Акал. — Даже на ферме, где вырос, я почти всегда был одинок. У меня никогда не было сестры. И я очень рад обрести ее, наконец.
— И я очень рада, — сказала Темли.
Их взгляды кратко скрестились в знак признания и понимания, из которого предстояло произрасти доверию, тихому и глубокому, как корни могучих деревьев.
— Шахез, она знает, кто я такая.
Шахез, продолжая карабкаться по крутому склону, ничего не ответила.
— Сейчас я прикидываю, уж не с самого ли начала она знала это. С первого водяного причастия…
— Спроси ее, если тебе так хочется, — равнодушно бросила Шахез.
