Королева пламени - Райан Энтони (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
Он тогда прошел на кухню, где Алорнис проводила большую часть времени. На плитках пола в изобилии валялись глиняные черепки, а столу, на котором она готовила нехитрую трапезу, не хватало ноги. Алюций разделил с Алорнис скудный ужин.
— Вы приходите сюда каждый вечер, чтобы защитить меня? — удивленно спросила она и рассмеялась, а затем посмотрела на короткий меч у поэта на поясе и, лукаво сощурившись, сказала: — Извините, но он вам не слишком идет.
— Увы, не идет и никогда не шел, — согласился он. — Зато благодаря вашему брату я знаю, как пользоваться мечом.
По правде говоря, Алюций знал, что Алорнис все-таки нуждается в опеке. Горстку Верующих, которые настолько далеко зашли в своих фантазиях, что вообразили девушку заменой ее брату, она безжалостно и насмешливо прогнала. Не хватало еще и будить королевские подозрения. Она работала каждый день под не то чтобы приятным надзором мастера Бенрила и проводила ночи в пустом доме — и притом творила чудеса углем и серебряным карандашом на пергаменте, который покупала, экономя на еде. В конце концов, благодаря пергаменту Алюций и мог злоупотреблять терпением Алорнис. Он всегда приносил его во время визитов, а потом сидел и глядел на ее работу, потягивая «Волчью кровь». Алорнис не одобряла питья, но молчала.
«Нужно записывать всякое ее слово о брате и отце», — приказал король Мальций, когда призвал поэта ко двору. Официально королева хотела наградить поэта за новый сборник стихов, а в реальности Алюция собирались приставить к новому делу. Король прогуливался по саду, был мрачен и говорил, будто принужденный печальной необходимостью.
— Нужно установить и всех ее гостей, — сказал Мальций. — Алюций, тень лорда Ваэлина становится слишком длинной. Его сестре не стоит попадать в нее.
«Он считал, что делает меня шпионом, — подумал Алюций, глядя на стену, куда Алорнис когда-то прикрепляла пергаменты. На побелке остались их очертания. — Добрый король не знал, что мельденейцы успели раньше. А Янус ведь выведал бы все в мгновение ока».
Алюций поднялся по скрипучим, местами поломанным ступеням на второй этаж. Двадцать Седьмой шел следом и ловко перепрыгивал через проломы. Поэт остановился у двери комнаты Алорнис, как делал после многих заполненных пьянством ночей — просто чтобы услышать ее мягкое дыхание во сне.
«Почему я так и не сказал ей того, что так легко говорю столь многим? — подумал Алюций. — А ведь лишь с ней эти обычные слова не стали бы ложью».
Комната, где раньше спал Алюций, оказалась почти нетронутой. Остался и матрас на узкой кровати у стены, исчезли только простыни. Алюций отодвинул кровать, опустился на колени и выдернул из стены кусок штукатурки. Открылась полость, не замеченная пришедшими грабить воларцами. Алюций вздохнул с облегчением при виде узкого кожаного свертка.
Когда поэт положил его на стол, развязал шнурки и развернул, то сказал Двадцать Седьмому:
— Правда ведь кажется совершенной чепухой?
В свертке лежал маленький кинжал с простой рукоятью из китового уса в скромных кожаных ножнах. Алюций обнажил короткое, в шесть дюймов, лезвие.
— Человек, давший его мне, сказал, что убить можно легчайшей царапиной. Не мгновенно, конечно, но быстро. Яд очень силен.
Алюций посмотрел рабу в глаза, что делал редко из-за бессмысленности этого действия — глаза Двадцать Седьмого были совершенно пустыми.
— Что бы ты сделал, если бы я решил ударить тебя этим? Убил бы меня? Нет, скорее всего, ты бы меня разоружил, возможно, сломал бы кисть. А может быть, просто умер бы, зная, что еще до рассвета ко мне приставят такую же замену.
Куритай молча глядел на поэта.
— Но не бойся, мой старый друг, — пряча кинжал в ножны и засовывая их за пояс, заверил Алюций. — Это не для тебя. К тому же мне стало нравиться твое общество. С тобой так приятно разговаривать.
Он придвинул кровать к стене и улегся на нее, сцепив руки на затылке.
— Сколько ты видел битв? Десять, двадцать, сотню? Я по-настоящему был в одной, хотя с Кровавым Холмом и Марбелисом набирается три. Но мое участие в них едва ли достойно упоминания. Нет, моя единственная битва случилась при Восстании узурпатора, в первом великом сражении в блистательной карьере нашего скорого освободителя. Про эту битву сочинили довольно жуткие, хотя и не правдивые, песни, но я присутствую в большинстве из них. Алюций, поэт-воин, пришедший мстить за брата, его меч сверкает, будто молния из бури праведного гнева.
Он замолчал, погруженный в прошлое. Он всегда ярче вспоминал звуки и запахи, чем образы. Те — сплошь кровавая сумятица. В голове засело истошное лошадиное ржание, вонь пота, странный хруст, с каким рвет человека сталь, мольбы о спасении и быстрой смерти и кислая, колючая вонь дерьма. Алюций тогда обгадился.
— Я заставил его учить меня прямо на марше, — сказал он Двадцать Седьмому. — Мы упражнялись каждый вечер. У меня получалось, и я даже обманывал себя, думая, что у меня есть шанс пережить надвигающийся ужас. Я понял, что ошибался, когда Мальций скомандовал атаку. В одно мгновение я осознал, что я вовсе не воин и свирепый мститель, а перепуганный мальчишка, наделавший в штаны. Помню, я верещал. Остальные думали, это у меня боевой клич, а я вопил от страха. Когда мы кинулись к воротам, бунтовщики загородили нам дорогу собой, взялись за руки, кричали молитвы своему богу. Когда кони ударили их, меня вышибло из седла. Я пытался встать, но на меня валилось множество тел, я выл и молил о пощаде, но никто не вытаскивал меня. Затем меня ударили по голове.
Он вспомнил добрую сестру, выходившую его и потом оказавшуюся в Блэкхолде по обвинению в ереси и измене всего лишь из-за того, что она высказалась против войны. Алюций вспомнил лицо отца после того, как вернулся домой. За радостью последовал резкий и жесткий приказ не оставлять дом без разрешения. Тогда Алюций лишь покорно кивнул, отдал меч Линдена и удалился в свои комнаты, где и просидел больше полугода.
— Я всегда был трусом. И чем больше я узнаю о мире вокруг, тем разумнее мне кажется трусость. Обычно она диктует лучший образ действия. У Марбеллиса я стоял и смотрел, как пылал город, а потом наблюдал, как отец вешает сотню поджигателей. Я оставался подле отца во время осады, даже когда он возглавил атаку, чтобы прорвавший оборону враг не прошел дальше. В тот раз я не обгадился, хотя был в дупель пьян. Когда пали стены, я побежал вместе с отцом. Странно, но с нами был и Дарнел, перепуганный, как все. Ему пришлось драться со своими же людьми, чтобы попасть на спасительный корабль. Когда мы отплывали, я посмотрел в лицо Дарнела и понял: он такой же трус, как и я. Целиком и полностью.
Алюций подозвал Двадцать Седьмого жестом и тихо сказал:
— Я хочу, чтобы ты кое-что запомнил.
Алюций говорил недолго. Он не формулировал заранее то, что хотел сказать, — но получилось складно и гладко. Закончив, он приказал рабу повторить, и тот повторил, причем с жуткой точностью имитировал произношение.
«Неужели мой акцент и в самом деле показался ему таким уж важным?» — подумал Алюций, когда раб умолк.
— Отлично! — похвалил поэт, подробно и тщательно проинструктировал раба насчет того, кому передать эти слова, а затем добавил: — Я сейчас посплю. Не мог бы ты разбудить меня, когда пробьет восемь?
Алюций очень обрадовался, когда обнаружил Дарнела в порту. Лорд был верхом, горстка оставшихся рыцарей ждала пешей. Лорд фьефа любил возвышаться над всеми вокруг и обязательно выезжал из дворца верхом. За Мирвеком вдоль набережной выстроился полный батальон вольных мечников, готовый приветствовать знать на огромном военном корабле, показавшемся на горизонте. Алюций знал от отца, что воларские конвои в последние недели постоянно страдали от нападений. Несомненно, для мельденейцев военное пиратство оказалось еще прибыльнее, чем мирное. Однако корабли такого размера и мощи, как подплывающий теперь, наверняка не по зубам разбойникам.
Утро прошло в напряженном и суетливом ожидании. На южной равнине появилась армия Лирны. Отцовские солдаты кинулись к заботливо продуманным позициям. Но тревоги не трубили. Никакого предупреждающего вытья рожков в морозном воздухе: никакое войско не топчет поля за стенами.
