Осколки небес (СИ) - Колдарева Анастасия (онлайн книга без TXT) 📗
Сразу из притвора Варя с Евдокией и Тимофеем свернули в лавку. Андрей хотел сунуться следом, но в тесном помещении и без него образовалось столпотворение. Потоптавшись перед дверями, он решился войти в храм.
Здесь царил душный, густой сумрак, рассеянный оранжевым мерцанием свечей, и собралось уже достаточно много народа. Под монотонное гудение молитв, читаемых псаломщиком на клиросе, кто-то истово крестился, кто-то прикладывался к иконам, кто-то праздно шептался со знакомыми, болтаясь возле двери. Шла исповедь. Андрей неловко приткнулся к стене возле вешалок и скамеек, украдкой разглядывая благодушные лица пожилых прихожанок, обрамленные платками, — таких было большинство. Среди них виднелась лишь пара мужчин в возрасте около сорока, да несколько женщин помоложе. Мимо в сторону алтаря прошмыгнул мальчишка лет двенадцати в красном стихаре с серебряными узорами и замызганным подолом — не иначе как пономарь. Следом за ним вальяжно прошествовал пухлый белобрысый подросток в похожем, только желтом одеянии, со стопкой бумажек и бутылкой Кагора, зажатой подмышкой. Когда появилась Варя с пучком тонких свечек, Андрей постарался держаться к ней поближе. Собственного невежества он не стыдился, однако его томило дурное предчувствие.
Началась служба.
В духоте и тесноте поползло время, пронизанное заунывными песнопениями, непонятными восклицаниями чтеца и трубным гласом священника. Оказавшийся в самой гуще толпы, больше всего на свете желая убраться подальше, Андрей косился по сторонам, то крестясь в подражание окружающим, чтобы не выглядеть болваном, то кланяясь, то опуская голову и выжидая, когда разрешится ее поднять. К концу первого часа он истомился, взмок от жары в своей теплой куртке и откровенно изнывал от скуки, скрывая зевоту, грозившую вывихнуть челюсть. На лбу выступила испарина, сладкий запах ладана с горькой примесью дыма щекотал ноздри.
Распознав знакомое «Иже херувимы…», недавно исполненное Варей под аккомпанемент низкого, бархатного голоса Азариила, он очнулся от отупляющей полудремы, в которую ввергало утомление, и, приподняв брови, обвел рассеянным взглядом прихожан. Старушки стояли, крестом сложив на груди руки, уткнувшись глазами в пол, и не шевелились. Маленький и чуть курносый профиль замершей рядом Вари, ее пушистые ресницы, пшеничная прядь волос, выбившаяся из-под платка, и нежные бледные губы… да вся она, дышащая здоровьем и силой молодости, на фоне отживших свое, потухших и сгорбленных женщин казалась нелепым видением. Призрачным ангелом, одухотворенным и непорочным, по ошибке угодившим в унылое царство старческих болезней и стенания о грехах в преддверии гробовой доски. Глядя на нее искоса, Андрей недоумевал, что привело ее в церковь в столь юном возрасте, какие такие «грехи» тяготили невинную душу и требовали самоистязаний постами и исповедью.
— Руки, — беззвучно шепнула Варя без осуждения, скорее понукающе, заметив его пристальное внимание. И вновь потупила взор.
Андрей пожал плечами и покорился, обхватив ладонями плечи. Подумаешь, ему не трудно.
— …Тайно образу-у-юще, тайно образу-у-юще… — пел клирос. — Та-а-а-айно…
Андрей замер. Прислушался. И внезапно ощутил, как неведомая сила, зарождаясь в груди, против воли стискивает горло.
Пели об ангелах… Или нет. Пели ангелы. Мелодичные переливы высоких женских голосов, оттененные мужским баритоном, казалось, перебирали натянутые струны души, неожиданно откликаясь в самой глубине естества тягостной, мучительной болью. Он стоял, одеревенев, охваченный смятением, со стиснутым судорогой горлом и задыхался. Глаза жгло.
Это от прогретого воздуха. От сладости ладана, бередившей в памяти незаживающие раны потерь. От медового аромата расплавленного воска. От духоты, мутившей рассудок. Потерянный, в каком-то головокружительном ошеломлении Андрей ощущал, как заиндевевший в груди комок оттаивает, отогревается, растекается, превращается в пар и стремится вширь, и рвется ввысь, не умещаясь в своей костяной клетке. И ноет, пульсирует, болит, потому что откуда-то из-за Царских Врат сквозь два тысячелетия на него с вселенской грустью и пониманием смотрит нищий сын плотника. И выдержать этот взгляд невозможно.
Едва дотерпев до окончания напева, не чувствуя под собой ног, Андрей двинулся к выходу сквозь толпу. Перед глазами колыхался туман, лица плыли в нем бесформенными пятнами. Очутившись на крыльце, он глубоко, жадно вдохнул. Глоток живительной морозной свежести принес облегчение. Но прежде, чем Андрей окончательно пришел в себя, его пробрала необъяснимая дрожь. Страх отдался в животе противным спазмом, сдавил сердце — и воплотился в высокого, облаченного в длинное черное пальто человека. Нестриженные курчавые волосы над чистым бледным лбом чуть шевелились от ветра, присыпанные хлопьями снега. Это безжизненное лицо с белесыми глазами Андрей узнал бы из тысячи.
— Рад нашему знакомству, — поприветствовал Асмодей, насмешливо изогнув губы.
Стремительной, летящей походкой Азариил взбегал по нескончаемой лестнице. Каждая из ее ступеней была отдельной площадкой, на каждую приходилось по нескольку шагов. Подошвы невесомо скользили по белому с тонкими прожилками мрамору. В кристально-чистом, прозрачном, как слеза, воздухе кружились редкие листья, но опускаться на землю вовсе не торопились. Их танец мог пленить надолго, под их завораживающие движения особенно хорошо текла молитва.
Азариил не обращал на них внимания.
Раскидистые деревья, увитые плющом колонны и балюстрады, каменные скамьи и гигантские окружности солнечных часов вырастали по обе стороны от лестницы. Впрочем, стоило пристальнее всмотреться вдаль, как их очертания утрачивались, затянутые зыбким облачным маревом.
Облака смыкались и над головой. Высоко в поднебесье они растекались бесконечными дорогами, ведущими в оазисы, храмы, обители.
Азариил мчался по одной из таких дорог. Крылья больше не сковывали движений — здесь, за пределами грубого мира, прятать и поджимать их отпала необходимость.
Храм Невечернего Света встретил его глубоким молчанием. Шагнув в наос, он замер и прислушался, прикрыв глаза. Тишина жила и пульсировала, в тишине сплетались сотни дыханий и голосов, долетавших из мира живых и из царства мертвых, где томились души в ожидании Страшного Суда. Чуткий слух улавливал слова молитв и биенье сердец; простодушный детский лепет и отчаянные крики о помощи. И даже слезы, ползущие по чьим-то щекам далеко-далеко, над могилой умершего, или, может, перед выцветшей домашней иконой, по-особому горько и надрывно звенели в этой всеобъемлющей тишине. Азариил внимал им, как внимали немые образа на фресках.
Вот тонкий голосок Варвары. С тех пор, как с братом случилась беда, она непрестанно умоляла о помощи, не умолкая ни днем, ни ночью. Сквозь него вдруг пробился отрывистый, неумелый, но горячий шепот Андрея. Полыхнул, обжег болью и нестерпимой тоской — и стал гаснуть, гаснуть… Азариил сосредоточился на нем подольше и увидел своего подопечного среди людской толпы, с опущенной головой, понурыми плечами и безумным взглядом, устремленным в алтарь сквозь царские врата.
Человек был вовсе не безнадежен. За его душу стоило бороться…
Немного успокоенный, Азариил огляделся.
Где же Аския? Где тот, на чей зов он явился?
Не переставая озираться, он двинулся по анфиладе. Пределы пустовали. Только косые лучи солнца били сквозь высокие окна, да раскачивались над карнизами длинные плети плюща.
Азариил замедлил шаг и насторожился, когда легкий шелест из глубины левого нефа коснулся слуха. Без лишних колебаний он устремился в проем между колоннами. В солнечном луче блеснуло золото настенных росписей и узоров, с головокружительной высоты сводов безмолвно взирали шестикрылые херувимы.
Аския не стал бы прятаться. И в этом Азариил не ошибся. Из плотного сумрака на него глянул хрупкий и прозрачный, весь какой-то истончившийся, хрупкий и ломкий, как тростинка, юноша. К его лицу, казалось, намертво прикипело выражение непостижимой скорби, отчего оно приобрело поистине иконописную одухотворенность.
