Берегись вурдалака - Абаринова-Кожухова Елизавета (библиотека электронных книг txt) 📗
События начались минут за двадцать до антракта, сразу после сцены любовного объяснения Вадика-Хлестакова и лекаря Гибнера-Мюллера, которую от начала до конца сочинил Святослав Иваныч и любезно подарил Гоголю. Иван Александрович остался на подмостках объясняться в любви теперь уже Марье Антоновне, а Христиан Иванович, гремя «рамштайновскими» побрякушками, под одобрительные аплодисменты зрителей удалился за кулисы. И один лишь Василий Щепочкин со своего наблюдательного пункта заметил, как Надежда встала с места и вышла из зала. А минуту спустя за нею последовали все пятеро «одинаковых» молодых людей. Василий внутренне напрягся, но ничего поделать не мог — ему еще предстоял выход на сцену перед самым антрактом.
Едва освободившись, Василий Юрьевич побежал на второй этаж, где находились помещения театральной студии — именно там Надя договорилась встретиться с Герхардом Бернгардовичем. Она все еще писала обещанную Ольге Ивановне статью о «Шушексе» и теперь собиралась взять интервью у консультанта по международным связям.
Напротив дверей, вальяжно развалившись на подоконнике, полулежал господин Каширский, а прямо перед дверями нервно прохаживался туда-сюда барон Альберт. Стараясь ступать как можно тише, Вася вжался в нишу соседней двери, где он оставался невидимым для барона Альберта (но не для Каширского).
Дабы отвлечь барона от хождения по коридору, где он мог заметить Щепочкина, Каширский решился дать ему «установку»:
— Да не суетитесь вы так, голубчик. Все будет, как надо.
Альберт встал, как вкопанный, и уставился на Каширского:
— А вы все сделали, как мы договаривались?
— Ну разумеется! — обаятельнейше улыбнулся Каширский. — Ведь я же настоящий гипнотизер, а не какой-нибудь шарлатан. Наш милейший мосье Херклафф уже, наверное, слопал очаровательную журналистку и теперь доедает десерт — ее прелестную розовую кофточку!
— Тише, тише! — испуганно замахал руками барон Альберт.
— Да ну что вы, друг мой, кто нас тут услышит? — беспечно возразил Каширский и незаметно подмигнул Василию. — Все зрители теперь в фойе!
— А артисты?
— А место артистов, как говаривал Островский А Эн, в буфете.
Но тут дверь студии отворилась, и оттуда, сыто жмурясь и поглаживая оттопыривающееся брюшко, выплыл Герхард Бернгардович.
— Ну как? — подскочил к нему Альберт.
— О, я, я, отшен фкусненький фройляйн, — промурлыкал господин Мюллер. — Шалко, что так быстро кончилась…
— Хотите добавки? — насмешливо спросил Каширский. — А ведь она перед вами!
— Что это вы на меня так смотрите? — занервничал Альберт. — Я вурдалак, я несъедобный!
— А вот это, либе херр Альберт, мы сейчас будем проверяйть, — почти пропел то ли консультант Герхард Бернгардович Мюллер, то ли людоед Эдуард Фридрихович Херклафф, то ли уездный лекарь Христиан Иванович Гибнер, непринужденно придвигаясь все ближе к барону Альберту. В его руках блеснули непонятно откуда появившиеся позолоченная вилочка и десертный ножик.
Альберт понял: пробужденный в скромном банковском служащем «литературный» людоед Херклафф вовсе не собирается ограничиваться журналисткой Заметельской-Чаликовой, а готов съесть первого встречного. А поскольку первым встречным оказался сам Альберт, то барону ничего другого не оставалось, как с воплем «Спасите! Убивают!» со всех ног припустить по коридору. Поняв, что вкусная «добавка» уходит, Герхард Бернгардович с криком «Куда вы, херр Альберт? Я буду вас кушат!» кинулся следом. А позади них семенил Каширский, приговаривая:
— Господа, остановитесь! Я просто перепутал «установку», я сейчас все исправлю…
Но его, разумеется, никто не слушал. Через несколько минут, улепетывая от вошедшего во вкус людоеда, барон Альберт вбежал в фойе и попытался спрятаться под скамейкой. А когда туда же, бренча заклепками, вломился Герхард Бернгардович, публика зарукоплескала, узнав «металлюжного» доктора Гибнера и, разумеется, решив, что это — часть новаторского спектакля.
К счастью для Альберта, случившийся поблизости Святослав Иваныч остановил распоясавшегося людоеда.
— Герман Бурмистрович, что это за художественная самодеятельноть? — строго спросил руководитель театра художественной самодеятельности. — Я вас повсюду ищу, чтобы уточнить одну концептуальную деталь. Когда в заключительной немой сцене Городничий повиснет на люстре, вы должны будете схватить его не за левую, а за правую ногу, поскольку на левой у него будет башмак с портретом Че Гевары…
Герхард Бернгардович вздохнул и, спрятав столовые принадлежности, позволил Святославу Иванычу увести себя из фойе. Альберт вылез из-под скамьи и под аплодисменты зрителей удалился. Правда, через другую дверь.
Василий с немалым удовольствием наблюдал за этой яркою сценой, которую сам же отчасти и срежиссировал, однако в фойе следом за исполнителями не побежал; вместо этого он напрямую отправился в гримерку к инспектору Рыжикову, нимало не заботясь тем, что Городничий тяжело «отпахал» на сцене все первое отделение, а во втором ему и вовсе предстояли разные эксцентрические трюки вроде вышеупомянутого висения на люстре.
Рыжикова Вася застал полулежащим в кресле с закрытыми глазами и крайне утомленным лицом.
— Георгий Максимыч, дело безотлагательное. Херклафф съел Чаликову, и мы должны взять их с поличным! — выпалил Щепочкин.
Георгий Максимыч нехотя приоткрыл один глаз:
— Кого взять?
— Князя Григория и его шайку. Они теперь наверняка у себя в клубе!
Инспектор закрыл глаз и отрешенно уронил голову:
— После, Василий Юрьевич, после. Положение под контролем, все идет своим чередом…
Василию было совестно тормошить усталого, замотанного актера, но другого выхода у него не было.
— Георгий Максимыч, я бы и сам их всех арестовал, но мне это не положено по статусу. Точнее, по причине его отсутсвия. Идемте же скорее, потом отдохнете!
Рыжиков открыл оба глаза, приподнялся в кресле и глянул на Щепочкина куда осмысленнее:
— Вы считаете, что это необходимо? Ну что ж, идемте.
И инспектор с неожиданной легкостью поднялся с кресла.
Перед самым входом в Клуб имени Елизаветы Абариновой-Кожуховой он остановился:
— Василий Юрьевич, подумайте еще раз, правильно ли мы с вами поступаем.
— Я знаю одно, Георгий Максимыч — теперь надо не думать, а действовать! — в запале ответил Вася.
— Ну что ж, я вас предупреждал, — с едва заметной грустью в голосе вздохнул Рыжиков. — Прошу!
Дверь оказалась не заперта. А первым, кого увидел Василий, был восседавший за столом князь Григорий — точь-в-точь такой же, как на разбившемся кубке. Щепочкин еще раз поймал себя на мимолетной мысли, что если бы не знал наверняка, то и подумать не смог бы, что мрачный князь-вурдалак и импозантный управляющий банком — один и тот же человек. Подле князя примостились барон Альберт и воевода Селифан — последнего Щепочкин узнал по Надеждиным описаниям.
Князь Григорий благосклонно глянул на непрошеного гостя:
— Если не ошибаюсь, господин Дубоу, Василий Николаевич? Очень хорошо, что пожаловали, дауненько вас поджидаем. Весьма рад, что почтеннейшая госпожа Глухарева уговорила вас перейти на нашу сторону. — И, обернувшись к запыхавшемуся Альберту, с укором добавил: — А ты, барон, хотел, чтобы Анна Сергеуна его «замочила».
Несколько опешивший от такого приема, Василий все же пришел в себя:
— Господа, ваша песенка спета. И чтобы не усугублять вину, предлагаю вам добровольно сдаться в руки правоохранительных органов.
Щепочкин обернулся за поддержкой к инспектору Рыжикову. Тот стоял в дверях с пистолетом, но направленным не на князя Григория и его сподвижников, а на самого Василия.
— Оборотень в погонах! — побледнел Щепочкин.
— Упырь в погонах, — поправил Георгий Максимыч. И, продолжая держать Васю на прицеле, подобострастно обратился к князю Григорию: — Ваше Сиятельство, отдайте его мне. Давно хотел испробовать, какая у него кровушка.
— Не спеши, Егорий Максимыч, усему свой срок, — проскрежетал князь. — Я вижу, что Василий Николаич — человек основательный, не у пример тебе.
