Конец игры - Раевский Андрей (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
Глава 12
Сфагам и Канкнурт летели над берегом воспоминаний. То ли густая вечерняя темень спустилась на него, то ли бурый туман ещё не занявшегося утра окутывал его скалистые очертания — сказать было трудно. Что-то неуловимое было разлито в прохладном сыром воздухе, и это подсказывало, что было всё-таки, утро. Длинные глуховато-фиолетовые лоскуты облаков тянулись из конца в конец по бледному, обескровленному небу. Берег был пуст. Сонмы образов, принесённых человеческой памятью к этим молчащим скалам, к этому вязкому серому песку, к этим ритмично шепчущим волнам, притихли и затаились, дожидаясь момента, когда живая и тёплая человеческая мысль вызовет их из мира неосуществлённых возможностей и заставит воплотиться в красках и звуках.
Лёгкие багряные отблески мягко подсветили угрюмые силуэты облаков, и бледно-серая холодность неба затрепетала в предчувствии вторжения первых лучей зари. Полёт был плавным и быстрым. Ветер гудел в ушах и заставлял плясать франтоватые ленточки на шапке Канкнурта, и вихревые складки извивались на вздуваемой парусом синеве его широкого кафтана. Сфагам знал, что никогда больше не окажется на этом берегу, по которому можно было бродить вечно. Теперь этот берег с его всезнающими камнями и серебристо-пенистыми волнами, несущими ритмы вселенной можно будет посещать только в глубоких медитациях. И это было, само по себе, немало. Но теперь хотелось бесконечно продлить каждое мгновение этого завораживающего полёта, навсегда слиться с шумящим в ушах ветром, растворясь в холодном пронизывающем воздухе.
Тронный зал выглядел немного по-иному. Сейчас, при более ярком освещении, в нём было больше торжественности, чем таинственности. На гладких стенах, среди разводов цветного мрамора, не было и следов каких-либо дверей, помимо главного входа.
Регерт действительно пребывал в ожидании, восседая на своём высоком троне в завесе голубоватого света. Сквозь эту мерцающую дымку виднелось его шитое золотом одеяние, отделанное мехом горного барса. На голове сияла золотая, с бесчисленными изумрудами, высокая трёхъярусная корона. Из-за неё выглядывал кончик фигурной костяной заколки, скреплявшей тщательно уложенные седые волосы. Руки монарха, унизанные драгоценными перстнями, размер камней в который поражал воображение, крепко сжимали головы-рукоятки. Неторопливым жестом император остановил поклон Сфагама и дал ему знак приблизиться.
— Итак, монах, получил ли ты ответы на свои вопросы?
— Сейчас мне это ещё не ясно. Но помощь твоя была неоценимой. Я буду благодарен тебе всю жизнь.
— Что ж, я принимаю твою благодарность. Сначала я просто послушал Канкнурта и позволил тебе войти в гробницу. Ты ему очень понравился, и он за тебя просил. Но потом мне и самому стали интересны твои вопросы. Поэтому я, вопреки обычаям, скажу тебе кое-что и сам.
Регерт вздохнул, подняв глаза вверх. Некоторое время под сводами тронного зала царила тишина.
— Когда человек смотрит на небо, небо смотрит на него. Но он этого не замечает. Каждая мысль меняет вселенную, не говоря уже о действиях, но заметить и понять эти изменения не может почти никто. Это потому, что человек с детства напуган той пропастью, которая разверзлась между ним и миром. Смотрит на мир, а видит пропасть… И заделывает её как может… Он убеждает себя, что мир внутренне похож на него, что в каждой вещи можно узнать себя, а не узнать — так сделать такую вещь своими руками.
Регерт говорил тихо, не торопясь, часто делая паузы, поднимая голову и устремляя взгляд к высоким сводам.
— Когда-то мир был таким, каким его видели животные. Для них он и сейчас такой. А люди видят мир человеческим. Глядя на него, они ДЕЛАЮТ его таким. Но чтобы увидеть, КАК ОН ДЕЙСТВИТЕЛЬНО МЕНЯЕТСЯ ОТ НАШЕГО В НЁМ ПРЕБЫВАНИЯ, ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН ПЕРЕСТАТЬ ВИДЕТЬ ЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ. Человек должен выйти за пределы человеческого. Ни больше, ни меньше. Овеществить свой собственный мир, заставить тьму отпавших вещей следовать законам и вере ОДНОГО — такое мало кому под силу. Раньше я бы сказал — никому из смертных. Раньше отдельный человек был ещё слабее, чем теперь. Даже чтобы просто бросить взгляд на мир, людям нужно было собираться всем вместе. Только тогда этот взгляд чего-то стоил, обретая силу и собственную жизнь, подчиняя себе волю каждого отдельного человека. Так люди овеществляют свою веру, и эта вера, становясь между ними и миром, управляет ими, подсказывая, как смотреть на мир и чем в нём заниматься. Они думают, что это и есть мост через пропасть. Бесконечный мост… — Регерт улыбнулся своим мыслям. — Но сейчас времена особые. Там, наверху, уже давно завидуют древней мудрости, умевшей жить, почти не замечая пропасти… Тот, кто овеществит свою веру, — изменит вселенную. И сделать это сможет один. Только один… Но довольно! Я и так многовато сказал… Твоё посещение было для меня небезынтересным. Канкнурт проводит тебя. А это — на память обо всём, что ты здесь увидел и понял. Рука императора указала на нижнюю ступеньку трона.
Сфагам не успел даже склониться в прощальном поклоне, как серебристая дымка на троне растаяла без следа. Там, где Сфагам оставил книгу и где затем появилось яблоко, теперь лежала маленькая вещица — амулетик в виде цветка, обвившего корнями камень. Едва притронувшись к амулету, Сфагам понял, что он, как и прикреплённая к нему цепочка, сделан из неизвестного наверху металла наподобие электра, но гораздо прочнее.
— Хоть ты и один, — Канкнурт ткнул в амулет коротким толстым пальцем, — но милость великого императора теперь с тобой. Ох, и повезло же тебе!
С самого утра этого семнадцатого по счёту дня Олкрину было особенно неспокойно. Неясные предчувствия ещё с ночи начали терзать его, и он то и дело подходил к неподвижно сидящему учителю, силясь обнаружить какие-нибудь изменения. Но изменений не наблюдалось. Тело Сфагама было всё так же неподвижно, и взгляд раскрытых глаз не менял своего пугающего мёртво-живого выражения. Олкрину доводилось немало слышать о чудесах глубокой медитации, не говоря уже об эффектах пилюли жизни-смерти. Рассказывали, например, о некоем монахе из монастыря на острове Ланхорт, который, будучи покрыт позолотой, просидел без малого пятьсот лет в глубокой медитации в одном ряду с золотыми статуями, стоящими в нишах монастырского реликвария. Считали, что в статуе живёт только его душа, и когда золотое изваяние вдруг ожило, это вызвало всеобщий испуг и удивление. Правда, выйдя из медитации, монах так и не вернул себе всей полноты рассудка и скончался через несколько месяцев. Немало удивительного рассказывали и о монахах-отшельниках. Теперь Олкрин жалел о том, что всегда с жадным интересом слушал эти истории. Его воображение навязчиво рисовало картины одна другой тягостнее. Мучительно борясь с наседающими тревогами, он пытался отвлечься работой — возился в шалаше, ходил за водой и дровами, долго упражнялся с мечом и, наконец, выбившись из сил, растянулся на плаще возле шалаша, забывшись беспокойным сном.
