Горы Маджипура - Сильверберг Роберт (читать книги .txt) 📗
Может быть, Тойкелла замыслил какое-то предательство под конец пира?
И именно этим объясняется странное задумчивое настроение и ощущение напряженности, исходившее от него в течение всего вечера?
— Твой отец — что его сегодня тревожит? — шепотом спросил Харпириас у Ивлы Йевикеник.
Девушка заколебалась в поисках нужных слов — Ничего его сегодня не тревожит, — наконец ответила она.
— Он сам на себя не похож.
— Он устал. Он… да, именно в этом дело. Он устал.
Она даже не старалась придать убедительности своему ответу.
— Нет, — возразил Харпириас. Он сердито уставился на кончики пальцев и проклял ограниченность своего запаса отинорских слов. Затем, пристально глядя ей в глаза, потребовал:
— Скажи мне правду, Ивла Йевикеник. Что-то тут не так. Что именно?
— Он… боится.
— Боится? Он? Чего?
Длинная пауза.
— Тебя. Твоего народа. Вашего оружия.
— Но он не должен бояться. Теперь у нас есть договор. Мы гарантируем безопасность и свободу отинорам.
— Ты гарантируешь их, да, — ответила девушка. Горечь в ее тоне и ударение на слове «ты» объяснили Харпириасу все.
Король действительно был испуган. И сердит, и унижен; а прежде ему были незнакомы эти чувства. Тойкелла наконец понял, с каким противником он в действительности имеет дело, и это понимание заставило его невыносимо страдать.
Возможно, Ивла Йевикеник передала отцу некоторые рассказы Харпириаса о величии и великолепии Маджипура, его описания сверхобильных урожаев и богатств его быстрых рек, поведала ему о миллиардном населении, о двух мощных континентах, усеянных бесчисленным множеством огромных городов, и самое главное — о безмятежном величии Замковой горы и громаде королевской обители на ее вершине.
Все, что она поняла из его рассказов, — и, очень вероятно, умноженное и искаженное ее собственным безграничным воображением так, что подлинно великолепное превратилось в невероятно грандиозное, — все это Ивла Йевикеник рассказала Тойкелле, у которого и так голова шла кругом.
А затем он увидел энергометы в действии: как острые каменные утесы распадались под ударами лилового света, вылетающего из металлических трубок в руках маленькой армии Харпириаса, как, словно блохи, бежали ненавистные эйлилилалы, а вокруг них рушились скалы…
Неудивительно, что король впал в мрачное расположение духа. Впервые в жизни он столкнулся с силой, которую никак нельзя было заставить отступить, сколько бы он ни бушевал и ни грозился. Он начинал понимать правду о мире: у его маленького королевства нет никакой надежды устоять против мощи обширного неведомого царства, лежащего где-то за его заснеженными границами. Он постепенно осознавал, что могучий Тойкелла не больше чем блоха на теле Маджипура; и сама только мысль об этом причиняла ему боль. Ох, как же, должно быть, он страдает!
Харпириас понял, что ему искренне жаль этого неистового старого монстра, что он и правда полюбил Тойкеллу и не испытывает ни малейшего желания стать причиной его падения.
Он оглянулся в поисках Коринаама и подозвал его к себе. Ему необходимо было сказать нечто весьма и весьма деликатное, и он не мог выразить это на своем неуклюжем и не правильном отинорском языке.
— Я хочу, чтобы ты передал Тойкелле, — обратился он к метаморфу, — что мы в Маджипуре будем считать договор, который только что подписали, священным и нерушимым, что его статьи будут вечно охранять независимость отиноров.
— Он и так уже все это знает, — заметил Коринаам.
— Не важно, что он уже знает и чего не знает.
Скажи ему. Скажи, чтобы доверял договору и мне. Скажи, что мы никогда не причиним вред его народу.
— Как прикажете, принц.
Коринаам повернулся к королю и долго говорил; насколько Харпириас мог судить, метаморф точно передавал все то, что ему было поручено.
Но, кажется, это только ухудшило дело. Тойкелла нахмурился еще сильнее; король жевал нижнюю губу, сжимал кулаки и стучал друг о друга узловатыми костяшками пальцев; его ноздри раздувались, а щеки втягивались от растущего раздражения.
Отвечая, Тойкелла смотрел не на Коринаама, а на Харпириаса, и речь его была краткой, а тон сардоническим, и в нем явно звучала ярость:
— Приношу благодарность. Очень признателен за вашу милость.
Харпириас без труда понял слова короля и тот смысл, который был в них заложен. Тойкелла ясно сознавал, что его власть будет зависеть от снисходительности владык Маджипура, а ему нелегко было с этим примириться.
И все же Харпириас испытывал потребность выразить свое сочувствие и подбодрить правителя отиноров.
— Ваше величество… мой добрый царственный друг…
Тойкелла ответил рычанием:
— Уезжайте! Сейчас же! Покиньте эту землю.
И пусть никто из вас не возвращается сюда — ни вы, ни другие подобные вам люди.
Коринаам начал переводить по собственной инициативе. Но Харпириас взмахом руки заставил его замолчать. Он не сомневался в значении сказанного королем.
Харпириас протянул ему руку Тойкелла взглянул на нее так, словно это было что-то грязное.
Он излучал ледяной холод оскорбленного королевского достоинства, холод самого темного дня отинорской зимы.
— Мы не боимся, — надменно произнес Тойкелла. — Пусть империя проявит себя с худшей стороны — мы будем готовы. Даже если вы пошлете против нас двести человек! Триста человек!
Харпириас ничего не смог ответить. Лучше оставить все как есть, подумал он. По крайней мере, гордость Тойкеллы не пострадала. И возможно, через некоторое время раны, нанесенные их посещением, заживут, и в старости он будет похваляться, как когда-то заставил короналя Маджипура приползти к нему и молить об освобождении ученых исследователей и как в качестве платы за освобождение захваченных им пленников получил от короналя ребенка королевской крови.
Пусть так и будет, подумал Харпириас. В конце концов Коринаам оказался прав: что пользы в том, чтобы рассказать Тойкелле всю правду, а погубить можно многое.
Он официально простился с королем. Тойкелла, с каменным лицом, ответил весьма высокомерно. Затем Харпириас повернулся к Ивле Йевикеник, чтобы еще одно полное любви и слез мгновение побыть с ней. Но что он мог ей сказать? Что в самом деле он мог сказать? Несмотря на все приобретенное на Замковой горе красноречие, сейчас ему ничего не приходило в голову. Она с грустью смотрела на него, но в ответ на его улыбку тоже выдавила из себя некое ее подобие. Щеки ее были мокрыми и блестели от слез. Она пыталась стереть их тыльной стороной ладони.
Харпириас не мог поцеловать ее на прощание — здесь не было обычая целоваться. В конце концов Харпириас взял ее руку, задержал на мгновение в своей и отпустил.
Она тоже взяла его руку и нежно приложила ее к своему животу, словно давая ему почувствовать зарождающуюся внутри новую жизнь. Затем отпустила его и отвернулась.
Харпириас собрал своих людей, жестом позвал за собой освобожденных пленников и покинул пиршественный зал.
