Песнь крови - Райан Энтони (книги полные версии бесплатно без регистрации txt) 📗
– Вот и все, – сказал им Джестин под вечер. – Мечи ваши. Носите их с честью.
Это был единственный раз, когда он вел себя почти как другие мастера. Сказав это, он снова отвернулся к горну и не произнес больше ни слова. Мальчики остались стоять в нерешительности, держа в руках мечи и гадая, надо ли что-нибудь говорить в ответ.
– Э-э… – сказал Каэнис, – спасибо вам за наставления, мастер…
Джестин снял с наковальни недоделанный наконечник копья и принялся раздувать меха.
– Проведенное здесь время стало для нас очень… – начал было Каэнис, но Ваэлин ткнул его в бок и указал на дверь.
Когда они уже уходили, Джестин снова подал голос:
– Баркус Джешуа!
Они остановились. Баркус обернулся. Лицо у него сделалось настороженное.
– Да, мастер?
– Эта дверь для тебя всегда открыта, – сказал Джестин, не оборачиваясь. – Помощник мне пригодится.
– Извините, мастер, – сказал Баркус бесцветным тоном, – боюсь, мои занятия не оставляют на это времени.
Джестин отпустил меха и положил копейный наконечник в горн.
– Ну, когда устанешь от крови и дерьма, я по-прежнему буду здесь, и кузница тоже. Мы будем ждать.
Баркус пропустил вечернюю трапезу, чего на их памяти не случалось еще ни разу. Ваэлин отыскал его на стене после того, как навестил Меченого на псарне.
– Вот, принес тебе кой-каких объедков.
Ваэлин протянул ему узелок, в котором лежал пирог и несколько яблок.
Баркус кивнул вместо «спасибо», не сводя глаз с реки. Вниз по реке, к Варинсхолду, шла баржа.
– Ты хочешь знать, в чем дело, – сказал он, помолчав. Его тон, против обыкновения, не был ни шутливым, ни ироническим. Ваэлин похолодел, обнаружив в нем еле заметный оттенок страха.
– Только если ты сам захочешь рассказать, – ответил он. – У всех нас есть свои тайны, брат.
– Вроде того, почему ты так бережешь этот платочек? – Баркус указал на платок Селлы, который Ваэлин носил на шее. Ваэлин затолкал платок под одежду, похлопал Баркуса по плечу и повернулся, чтобы уйти.
– Это впервые случилось, когда мне исполнилось десять, – сказал Баркус.
Ваэлин остановился, ожидая продолжения. Баркус по-своему мог быть не менее скрытным, чем все остальные. Он либо станет рассказывать, либо нет, понукать и уговаривать его бесполезно.
– Отец приставил меня к работе в кузнице, когда я был еще маленьким, – продолжал Баркус, помолчав. – Мне там нравилось, нравилось смотреть, как он кует металл, нравилось, как светится в горне раскаленное железо. Некоторые говорят, будто ремесло кузнеца полно тайн. Для меня все это было так просто, так очевидно. Я все понимал с ходу. Отцу меня даже и учить-то особо не приходилось. Я просто знал, что делать. Я видел, какую форму примет металл, еще до того, как опустится молот, сразу знал, будет лемех резать землю или станет застревать и не отвалится ли подкова с копыта всего через несколько дней. Отец мною гордился, я это знал. Он у меня был не особо разговорчивый, не то что я, я-то в мать пошел, но я знал, что он гордится. Мне хотелось, чтобы он гордился мною еще сильнее. В голове у меня роились идеи: я представлял себе ножи, мечи, топоры, которые только и ждут, чтобы их выковали. И я точно знал, как их сделать и какой именно металл для этого потребуется. И вот однажды ночью я пробрался в кузницу, чтобы выковать одну вещь. Охотничий нож, безделицу, как мне казалось. Подарок для отца к Зимнепразднику.
Он помолчал, глядя в ночь. Баржа уходила все дальше вниз по реке, фигуры матросов на палубе выглядели смутными и призрачными в свете носового фонаря.
– И вот, значит, ты сделал нож, – подсказал Ваэлин. – Но твой отец… он рассердился, да?
– Да нет, не рассердился, – с горечью ответил Баркус. – Он перепугался. Клинок был прокован в четыре слоя, чтобы вышел прочнее, лезвие достаточно острое, чтобы разрезать шелк или пробить доспех, и такое блестящее, что в него можно было смотреться, как в зеркало.
Легкая улыбка, появившаяся было у него на губах, тут же исчезла.
– Он выкинул его в реку и велел мне никогда никому об этом не рассказывать.
Ваэлин удивился.
– Но ведь ему бы следовало гордиться! Его сын сделал такой нож! Чего же он испугался?
– Отец многое повидал в жизни. Он путешествовал с войском лорда, служил на купеческом корабле в восточных морях, но никогда еще не видел ножа, откованного в кузнице с холодным горном.
Ваэлин удивился еще сильнее.
– А тогда как же ты…
Но что-то в лице Баркуса заставило его остановиться.
– Нильсаэльцы – замечательные люди во многих отношениях, – продолжал Баркус. – Закаленные, дружелюбные, гостеприимные. Но больше всего на свете они боятся Тьмы. У нас в деревне жила когда-то старуха, которая умела исцелять прикосновением – по крайней мере, так говорили. Ее уважали за ее труды, но всегда боялись. И когда пришла «красная рука», она ничего не смогла сделать, чтобы ее остановить. Десятки людей умерли, каждая семья в деревне кого-нибудь потеряла, а она сама даже не заразилась. И ее заперли в доме и дом подожгли. Развалины так и стоят на прежнем месте, ни у кого не хватило духу там построиться.
– Но как же ты сделал тот нож, Баркус?
– До сих пор не знаю. Я помню, как ковал металл на наковальне, помню молот у себя в руке. Помню, как насаживал рукоятку. Но, хоть убей, не могу припомнить, чтобы я разжигал горн. Как будто, стоило мне взяться за работу, я потерял себя самого, словно я был всего лишь орудием, вроде молота… словно что-то иное работало моими руками.
Он потряс головой: это воспоминание явно его тревожило.
– После этого отец меня в кузню больше не пускал. Отвел меня к старому Калусу, коннозаводчику, сказал, что, уж как он ни бился со мной, а кузнеца из меня не выйдет. И обещал ему по пять медяков в месяц за то, чтобы он обучил меня своему ремеслу.
– Он пытался тебя защитить, – сказал Ваэлин.
– Да я знаю. Но для ребенка это все выглядело совсем иначе. Как будто… как будто он испугался того, что я сделал, и боится, как бы я его не опозорил. Я даже подумал, вдруг он мне завидует. Ну и я решил ему доказать, показать ему, на что я способен на самом деле. Я дождался, пока он уехал на летнюю ярмарку, торговать, и вернулся в кузню. Там и работать-то было особо не с чем, старые подковы да гвозди. Большую часть запасов отец увез с собой на ярмарку. Но я взял то, что он оставил, и сделал нечто… нечто особенное.
– И что же? – спросил Ваэлин, представляя себе могучие мечи и сверкающие топоры.
– Солнечный флюгер.
Ваэлин нахмурился.
– Это как?
– Ну, как обычный флюгер, только вместо направления ветра показывает на солнце. Где бы на небе оно ни находилось, ты всегда будешь знать, сколько времени, даже если небо в тучах. А когда солнце садится, он показывает на землю и следит за ним под землей. Я его еще и красивым сделал, с пламенем, вырывающимся из оси, и все такое.
Ваэлин мог только догадываться, сколько должна стоить такая штука и сколько шуму она могла наделать в деревне, где все боятся Тьмы.
– И что с ним стало?
– Не знаю. Наверно, отец его пустил в переплавку. Он возвращается с ярмарки, а я стою и показываю ему, что я сделал. Очень я был собой доволен. Он велел мне собираться. Мать была в гостях у тетки, так что ему не пришлось с ней объясняться. Вера знает, что он ей сказал, когда она вернулась и увидела, что меня нет. Мы три дня провели в дороге, потом сели на корабль до Варинсхолда и оттуда приехали сюда. Он какое-то время поговорил с аспектом и оставил меня у ворот. Сказал, что если я хоть кому-нибудь проболтаюсь, что я умею делать, меня точно убьют. Сказал, тут я буду в безопасности.
Он коротко хохотнул.
– Трудно поверить, что он думал, будто делает мне добро. Иногда я думаю, что он просто заблудился по дороге к Дому Пятого ордена.
Ваэлин отмахнулся от воспоминания о топоте копыт и, вспомнив историю Селлы, сказал:
– Он был прав, Баркус. Никому не рассказывай. Может, и мне-то рассказывать не стоило.
