Словенка (СИ) - Романовская Ольга (читать книги бесплатно полностью без регистрации txt) 📗
— В чём же вина моя, князь?
— Ослушался ты меня, ведь велел я тебе вниз по Соловке вслед за Славой ехать, ворогов наших погонять.
Не испугался кметь гнева княжеского, сказал:
— Моя вина, князь. Любое наказание приму.
— Ну, а тебе, Угрюм Первякович, не совестно ли? У отца с матушкой единственная ты отрада. Не видать тебе торговых ладьей, не плавать по Неву-морю.
Выбежала тут пред княжеские очи Матрёна, бросилась в ноги его коню.
— Не серчай ты на них, князь, одна я виновата, меня и наказывай. Из-за меня дрались, — говорила скороговоркой девка, а на глазах — слёзы. Ну, как тут не смилостивиться.
— Ступайте по домам, но впредь чтоб такого в Градце не было, — сказал так и к крепости поехал.
А Матрёна-то не к жениху бросилась, а к дроле своему, обвила шею его руками, зарыдала у него на плече. Недобро глянул на них Уварко, но промолчал, только кулаки сжал.
Разошёлся народ, девку неразумную осуждая, родным её сочувствуя.
8
Гореслава сидела на лесном берегу Соловки и бросала мелкие камушки, что отыскивала в песке, в воду; такие же они были, как бечета и ногат у Радости в жуковиньях. Сама не своя весь день была девка; что в руки ни брала — всё бросала. И пришла сюда, чтобы реке поплакаться. Так бы и повыдёргивала все волосья из её чёрной косы за очи тёмные, что ладо её прельстили! Но не посмела она, а потом подумала: зачем, не давал ведь он ей слова и не любит вовсе.
Уезжает он сегодня, князь светлый, людей лихих по лесам искать, а Радость — то эта Твёрдовна ждать его будет, на забрало по утрам выходить, вздыхать прилюдно. А ей, Наумовне, только здесь и выплакать своё горе можно.
Обвила девка руками коленки, прижала к ним головушку. За что, боги справедливые, так зло пошутили; мало ли ей смерти матушкиной, полона свейского? Вода, прохладная ещё, у ног плескалась; где-то недалече девки градские плескались, смеялись, и Заря с ними была, загорелая, стройная. Не понять ей, хохотушке, горя девичьего, любовного, ведь гуляет Власовна со статным чёрнобровым, и глядит он на неё так жарко да ласково…
Кто-то ехал берегом. Гореслава на ноги поднялась, слёзы утёрла.
Вершник, что её потревожил, оказался Ермилом. Остановил он коня супротив девки, спросил:
— О чём кручинишься, Гореслава?
— О доле своей девичьей; пустое всё. Скажи, Ермил, — сердечко в груди упало, — правда ли, что Светозар, князь наш, покинуть Градец сбирается?
— Правда. Сегодня ввечеру уедет. Весь Градец провожать будет.
— И она провожать придёт, — подумалось Наумовне.
Подойдёт Радость Твёрдовна к его коню серому, оберег князю свой отдаст, а Светозар её за то поцелует. Ох, не выдержит сердце девичье, не скрыть тогда думы тайной будет!
— И ты поедешь с ним, Ермил?
— Поеду, — с гордостью ответил парень. — Ждать будешь?
— Буду. Возвратиться вам всем живым.
Понял кметь, что не хочет девка дольше говорить с ним, повернул коня да и поехал своей дорогой.
…Весь день Гореслава вечера ждала, за окошко поглядывала: скоро ли солнышко зайдёт. За час где-то до заката отпросилась она пойти на улицу погулять, бросилась со всех ног к броду через Соловку. Сердечко бедное из груди выпрыгивало, но не от бега быстрого, а от предчувствия недоброго. Вернётся ли Светозар живым и невредимым — этого она не ведала. Нет, последней не Радости его повидать, а ей, Гореславе.
Притаилась Наумовна за ольховой порослей, до боли в очах в серую ленту дороги вглядывалась. И вот увидела: едет впереди прочих он, меч червлёный из-за мятля поблёскивает. А кметей — то с собой мало взял, на силу свою понадеялся: всего-то с дюжину с ним добрых молодцев. И зашептали сами собой уста девичьи поговорку-заговорку, которой бабы из их печища мужей своих на медвежью охоту провожали, только слова позабылись, да новые сложились:
— Ой, Перун, Небесная гроза, не гневися ты на ладо моего, не пускай в него стрелочки свои, а пусти в меня, неразумную. Ой ты, конь борзой, ты не спотыкнися дороженькой да вынеси ладу моего от ворогов. А ты, меч вострой, не затупися; ты, щит, не разломися. Возвратись ко мне, мой миленький, не покинь ты меня. Пусть стрелы мимо тебя пролетят, пусть ворогов твоих конь твой борзый потопчет, а меч верный порубит. А коли смерть за тобой придёт, то приманю я её к себе, лишь бы ты, мой ладо, жил да поживал, деток да славы наживал, не со мной, так с другой. Охрани тебя леший да водяной от людей и зверей; не оставь в милости его Свет — Солнышко.
Не услышал князь её шёпота, мимо проехал. А девка взглядом его долгим проводила и прошла вслед за ним несколько шагов, пока не затих в лесу стук копыт.
… Случилось так, что в конце хлебороста заболел Олежец. Поехал он к Неву-морю порыбачить; уехал здоровым, а возвратился хворым: вода холодная в море была, а тарок ветра лодку перевернул. Понадеялся на крепкое здоровье свой парень, одёжу мокрую не сменил — ну, и Огнея его и поймала… Зима Ярославовна уж и не знала, что делать, водила и к Банной матушке, да всё напрасно. Тут-то ей на помощь и пришла Гореслава. Сбегала девка в лес за берёзовыми почками, отыскала на пригорках душистую ромашку, заварила зерна овса и начала всё это парить да настаивать.
Голуба до того любопытна стала, что от печки не отходила, глазами большими следила за ловкими пальцами Наумовны.
И вылечила-таки девка парня, через неполную седмицу на ноги поставила. С тех пор стали звать её к тяжелобольным. Дивилась этому Гореслава: неужто в Градце нет старух-знахарок, которым леший открыл часть своих секретов потаённых?
— Уж не Лесная Девка ли ты? — как-то спросила Зима Ярославовна у Наумовны, когда та травы свои целебные в клети развешивала.
— Нет, — улыбнулась она, — просто с детства я полесовничаю. Люблю я лес, и он тоже меня любит. Но вы не пужайтесь: скоро уж уйду от вас.
— Куда же?
— Домой. Давно я родных не видала.
— И ты мне как родная. Знаешь, сердце моё материнское успокоилось бы, если б Олежец женился на тебе.
— Градец — город большой, невест в нём много лучше меня, но за похвалу спасибо.
— Знаю я, с кем сын мой гуляет. Славина — девка непутёвая, нитка под рукой её рвётся, узор под пальцами не вьётся. А у тебя всегда полотно браное, на вес золота. На лицо ты смазливая, нрава кроткого.
— Не могу я просьбу вашу уважить без согласия родительского, да и Олежцу я не мила.
С тех пор мысль страшная закралась в голову девичью: вдруг сосватают; отыщут избу её родную да и пришлют к родичам сватов. Что же делать тогда ей, бедной головушке, не хочется ведь ей быть женой нелюбимого. Лучше бы за кметя какого-нибудь пойти, хоть за Ермила, только не за угловатого Олежца. Угрюмый он (в отца пошёл) да умом не вышел. Охрани от беды, чур!
А сердце девичье с каждым днём всё сильнее билось; чуяло оно беду. Как-то раз проснулась даже Гореслава посреди ночи от страшного сна: привиделось ей, что убит её ясный сокол чёрной стрелой, не летать ему больше под небесами. И тряслась девка от ужаса беспричинного и боялась, что увидит кто её в тот час. Но спали все, а страх сам собой прошёл.
… Утро было серое, туманное. Гореслава вышла во двор, чтобы одёжу сохнуть развесить, когда услышала цокот копыт. Подошла к воротам, взобралась на чурку, выглянула на улицу и увидала Ермила. Повесил добрый молодец головушку, конь под ним спотыкался Окликнула его девка:
— А ну-ка, Ермил, подъезжай сюда да рассказывай, что приключилось.
— Послал меня князь за подмогой. Объявились в лесах наших урмане погорелые.
— Почему ж они погорелые?
— Корабли их сожгли мы у Коровьего брода, часть перебили, а часть разбежалась. Есть теперь между ними и свеи. Не тебе рассказывать, что за люди они.
— Но от чего голову ты повесил?
— Когда уезжал я, бой у нас с лихими людьми завязался. Не спокойно сердцу молодецкому.
— Езжай в крепость скорей! За подмогой же тебя послали, а ты…
Весь день Наумовна у ворот простояла, но не видала боле ни одного кметя. И казалось ей, что не досказал он что-то важное Ермил, утаил, чтоб не расплакалась. Знал ведь, кто её сердцу мил. Отчего ж не спешил молодец за гридней, если князь его за помощью послал; не от того ли, что спасать некого?
