Когда прольется кровь - Колодзейчак Томаш (читать книги без txt) 📗
— Но… но ведь у тебя был план, господин.
— План есть и сейчас. Только теперь, после того что мы увидели, я начинаю в нем сомневаться. Все вокруг нас как-то странно, даже для моего ума. Рождение моего брата — Листа, его смерть от стеклянных кинжалов, большой бунт в Даборе, ну и, наконец, этот огневик.
— Ты думаешь, господин, что слишком много таких событий случилось сразу?
— Именно. Слушай, Магвер. Я все равно не могу вернуться в Дабору, пока у меня борода не отрастет. Но было бы хорошо, если б там кто-нибудь сидел и видел все, что надо. Давай разделимся. Ты возвращайся в город. Здесь сейчас будет толпиться масса народа. Здесь земля опасна, сожжена, пуста и лежит на пути войска.
— А ты?
— Я спрячусь, лес мне поможет, не бойся. Я пошел бы в Гай спросить обо всем Священные Деревья, но это дальний путь. Да и пока я не смою кровь брата, я не могу войти в Гай. Зато Круг близко…
— Круг?!
— Да. Попробую до него добраться. Не смотри на меня так, словно лесной пожар выжег из меня весь разум. Не бойся, я не совершу глупости. Если будет много народа, я вернусь. А при случае посмотрю, почему Гвардия все еще не двинулась на помощь бану и сколько там набралось народу. В армии.
— Легко погибнуть.
— Сейчас война. Погибнуть легко везде. Может, Круг даст мне какой-то ответ и совет. В Даборе я все равно сейчас не нужен. Бан сидит в Горчеме, вылезет только, когда придет Гвардия.
— Разве что белые захватят крепость.
— Не очень-то я в это верю.
— Да, господин.
18. СОКОЛЬНИК
Прошел день, как Дорон расстался с Магвером. Все это время он продвигался на запад, осторожно обходя обрабатываемые поля. Человеческое жилье могло означать, что он уже подходит к Кругу. Внимательность была необходима — здесь легко можно столкнуться с солдатами. Особенно теперь, когда, как предполагал Дорон, начался набор в армию.
Самой густонаселенной частью Лесистых Гор были близлежащие к Даборе районы. Там очень тщательно были «нарезаны» территории отдельных кланов. Бану же принадлежали большие поля, на которых работали холопы. Вдали от столицы люди селились все реже. Роды держали огромные площади земли. Каждый год выжигали новые поля, перемещали дома, села ползли по пуще, словно черная лава. Зато спустя тридцать лет, когда люди возвращались на покинутую землю, она уже не только заросла вновь, но и была свежей, плодоносной, готовой одарить хозяев урожаем.
На западе, в районах Круга, поселений становилось больше. На поддержание квартировавшего в Круге войска приходилось работать многим холопским деревням. Вблизи Круга Мха осело много крестьян из Города Ос, приведших сюда своих слуг и холопов.
Обычно здесь стояло триста гвардейцев и в два раза больше наемных солдат, завербованных в основном на приграничных землях. К этому добавлялась оброчная пехота бана, рекрутируемая из холопов. Все вместе две тысячи обученных и вооруженных воинов. Количество достаточное, чтобы задушить бунт еще несколько дней назад. Однако силы повстанцев все увеличивались, теперь в Даборе можно было набрать до десяти тысяч вооруженных людей. В большинстве — земледельцев. Здесь имело значение количество рук.
Именно этого Дорон не понимал. Если бы Гвардия двинулась на Горчем сразу после получения голубиной почты, она наверняка задушила бы бунт в зародыше.
Неужто сведения о восстании так и не дошли до Круга? Или погибли все голуби, а гонцов поймали белые? Дорону приходила в голову и еще одна возможность: что, если гвардейцы, узнав о бунте, вовсе не спешат на помощь бану? Да и зачем? Пусть даборцы изойдут кровью в бессмысленных боях. Правда, с каждым днем прибывают новые бунтари, но разве это солдаты? Земледельцы и ремесленники. Все, конечно, знакомы с оружием, но владеют им не слишком умело. К тому же с каждым днем их все больше и, значит, все труднее с провиантом, а каждый неудачный штурм приносит новое разочарование. Стало быть, надо переждать, а потом явиться и огнем выжечь ослабших телом и духом бунтарей.
Обо всем этом размышлял Дорон, направляясь к Кругу. Понемногу он начинал ощущать приближающуюся силу Земли Родительницы, силу, пронизывающую все живое и мертвое, дарящую и отнимающую жизнь. Дорон шел к Кругу, пытаясь в пути отыскать решение мучающей его загадки.
Сны посещали его уже давно. Есть люди, верящие в то, что сон — часть жизни, столь же истинная, как и явь, но Лист знал, что во сне проявляется сила Родительницы — порой оживляющая воспоминания, порой показывающая будущее, иной раз извлекающая тайны из глубочайших закоулков памяти.
Сны Дорона были отмечены знаком смерти.
Ему предстояло умереть. Это неизбежно — так говорило пророчество. Он не боялся смерти, ведь смерть — начало другого существования. Он только опасался, что не исполнит свой долг, что неверно использовал дар Гая за эти годы, что не решил задач, ради которых призывали его Священные Деревья.
Смерть — угрюмая властительница, почитаемая дикарями с запада, утешение страждущих. Смерть — самый строгий сборщик.
Такой он видел ее во снах — туманной тенью, раскинувшейся по небу паутиной, покрывающей землю и деревья, облепляющей человека. Смерть проклятая — ибо отбирала плоть и жизнь. Смерть благословенная, ибо отдает плоть Земле Родительнице и цикл начинается заново.
Итак, он видел сны. Видел зерно, засеиваемое в землю. Видел, как оно лопается, как тонкие паутинки пробираются между песчинками и камушками, переплетаются, разрастаются. Вверх устремляется стебель — тонкий, осторожный, он упорно пробивает землю, вырастает, мужает. Вода, нагнетаемая корнями, пульсирует в жилах дерева, солнце насыщает своим светом его листву. Но дерево зачахнет, если рядом не будет человека. Потому что где ему взять силы, откуда — упругость, откуда рост, что велит ему устремляться к небесам?
Вот человек — рождается, созревает, стареет, умирает, а его жена калечит себе кожу так, словно и ее пробила колючка Розы. Сыновья и дочери состригают волосы. Четыре дня умерший лежит будто выходец с того света, старухи умащивают тело пахучими настоями. Потом его закапывают. В некоторых кланах ему вбивают в глазницы осиновые пробки, на юге — отрубают голову и кладут ему между ног, чтобы, раз умерев, человек не пытался встать.
И вот корни деревьев нащупывают человеческие останки. Касаются их, неуверенно отступают, но в конце концов возвращаются. Врастают в них — и тогда дерево созревает скорее, крона его становится раскидистее, кора тверже, листья зеленее. Человек отдал брату-дереву свою мощь и силу, а сам живет в его стволе и ветвях, в шуме листьев, шелесте крон. Они снова становятся единым существом, как некогда до начала мира.
Все это Дорон видел во снах, постоянно был свидетелем рождений жизни и смерти, этого непрерывного, вечного ряда. Еще недавно картины эти были далекими и слабыми. Теперь, по мере приближения к Кругу, они набирали красок и силы. Уже скоро он поклонится Земле Родительнице и попросит ее дать ему исполнить месть. И смерть будет все ближе.
В лесу Дорон слышал и понимал звуки, незаметные обычному человеку. Дерево шумело, тронутое ветром, а Лист знал, здоровое ли оно или больное. Он мог услышать крота, роющего ходы под землей, рысь, скачущую по ветвям, зайца, пробирающегося меж кустами. Много таких звуков — обычных и таинственных, тихих и громких, отрывистых и протяжных — улавливали уши Листа. Вначале он вслушивался в них внимательно, каждому придавал какой-то смысл, отгадывал происхождение. Потом единичные звуки сложились в мелодию леса — спокойную и тихую, напеваемую деревьями, расцвеченную птичьими призывами, ритмичную, вызванную пробегающими животными. Наконец Дорон перестал замечать и этот звук, приглушил его, отторг так, что в ушах звучал только тихий шум. Однако если что-то необычное врывалось в мелодию леса, он слышал это в сотни раз громче и четче. Именно так достигал ушей Дорона шум ручья, гул падающего дерева. Эти звуки, нарушающие или изменяющие лесную песню, обычно не означали ничего опасного.
