Год багульника. Тринадцатая луна - Коруна Джен (читать хорошую книгу txt) 📗
Сам Круг песен представлял собой довольно большую утоптанную площадку под кроной древнего дуба, растущего в парке. С того времени, как это место облюбовали поклонники песен — а было это настолько давно, что никто уже и не помнил когда — к нему успели протоптать едва ли не десяток тропинок с разных сторон, так что теперь оно стало похоже на маленькую площадь. По вечерам в центре пространства разжигали большой костер — вокруг него и рассаживались пришедшие, кто просто на земле, кто на принесенных с собой покрывалах или подушках. Так как слушателей было много, садились в несколько кругов, расширявшихся по мере удаления от костра. У завсегдатаев были свои места, как правило, в первом ряду; остальные же старались прийти пораньше, чтобы занять место поближе к центру.
Не был исключением и этот вечер — как ни торопились солнечный эльф и маленькая веллара, когда они добежали до священного дуба, под его ветвями уже и яблоку было не упасть. Эльфы радостными криками приветствовали Моав, в мгновение ока в ближайшем от костра ряду образовалось место, достаточное, чтобы усадить двоих гостей. Моав счастливым взором окинула море направленных на нее синих, голубых, карих глаз. Среди пришедших было много краантль — общительные от природы, дети солнца никогда не упускали возможности повеселиться; были и скромные лесные эльфы с каштановыми волосами и глазами, зелеными, точно молодые листья — но большинство гостей составляли все же эллари.
Наконец, все уселись, и первый певец вступил. Моав жадно впитывала каждое его слово. Сколько же лун она не слышала задумчивых эльфийских баллад! Закончив, певец встал с места и, подойдя к Моав, с поклоном протянул ей гнутую арфу. Все присутствующие затаили дыхание — давно уже не звучал голос Суотэллар под ветвями священного дуба… В тишине Моав вышла в центр круга.
Она пела звонко и страстно, как всегда, четко выговаривая слова своим резковатым голосом. Пущенной стрелой летел он над головами притихших эльфов, то снижаясь почти до шепота, то звеня холодной сталью, проникал в сердца детей солнца и луны, срывая их, словно двери с петель, пробуждая неведомые чувства. Много песен спела веллара, а слушатели все требовали продолжения. Влюблено глядел на нее прекрасный сын солнца, и сердце его таяло. Когда же она, наконец, запела о лесной деве, взгляд Кравоя стал особенно теплым и бархатистым — ему всегда нравилось, как Моав поет эту старинную песню. Слушая ее страстный голос, он ясно ощущал печаль покинутой красавицы, превратившуюся в грусть самой природы, чувствовал, как год за годом проходит ее жизнь. Чувствовал так, словно это была не чья-то далекая судьба, а жизнь его любимой Йонсаволь!
Взгляды их встретились — на какой-то миг Кравою показалось, что синеглазая эльфа поет лишь для него одного! Пульс забился в нем, как сумасшедший — всем телом он ощущал, как звуки протягиваются между ними тонкой звенящей нитью. Любимый голос коршуном когтил горячее сердце Кравоя, и от этих ран ему становилось так сладко, как никогда в жизни… Ему казалось, что после подобной песни нельзя продолжать жить обычной жизнью, есть, пить, спать, как обычно, что все должно перемениться раз и навсегда! Но это длилось всего миг — в следующее мгновение Моав быстро опустила глаза, а в ее голосе зазвучала злость. Совсем сбитый с толку, молодой краантль не мог понять, что так разозлило его подругу. С горящими щеками и колотящимся сердцем он тоже потупился и больше не смел взглянуть на нее.
Наконец, утомившись, Моав отняла пальцы от струн и отдала арфу подошедшему молодому краантль. Кравой бросил недовольный взгляд на певца, с робкой улыбкой принявшего инструмент, но в следующее мгновение его лицо снова стало открытым и веселым — он любил песни своих братьев не меньше, чем звонкий голос Моав! Точно в ответ на песню синеглазой эльфы, солнечный певец запел любимую всеми краантль балладу о Хелеме, молодом князе солнечного города, много тысяч лет назад покинувшем престол и свою кейнару — прекрасную дочь луны — Совиле, ради странствий по просторам Северного моря. Ясной и чистой была ее мелодия, юная удаль сквозила в каждом ее слове:
Уж сколько лет скитался свет, со светом заодно
Скитался Хелем, солнца сын, ища добро и зло.
Корабль плыл по воле волн, не ведая куда,
Но всколыхнула тишину высокая вода.
Канаты, струпья, паруса, команда, рулевой
Все в диком вихре унеслось с соленою волной.
Но через страх и крик друзей, отчаянье и вой
Прекрасной девы голос вдруг позвал: «Вернись домой!»
И Хелем из последних сил вбил острый меч в корму,
И, зацепившись, прокричал: «Любимая, приду!»
К утру все стихло, и вода спокойна и нежна
По воле волн уже несла остатки корабля.
И окровавленной рукой за лезвие меча
Держался краантль молодой на кончике плота.
«О, дочь луны, о Совиле, залог мечты моей,
Чей образ чище и нежней самой Эллар лучей!
Прошу тебя, ты песню спой, любимая моя,
Чтоб разобраться в море волн, где милые края».
И зов его услышан был там, где шумят ручьи,
И песня нежная вела его, как свет в ночи…
Певец допел, слушатели благодарно зааплодировали — эту песню всегда хорошо принимали. Но вот краантль откинул назад золотистые волосы и снова положил пальцы на струны. На этот раз его напев был не о подвигах на морях и не о любви. Он пел балладу о далеком городе — Рас-Кайлале, пел на языке солнечных эльфов, звонком и смелом, как крик сокола. Пел о славе великого города, и о том, кто когда-нибудь придет спасти его, и каждое слово его было отчетливо и звонко, точно удар клинка:
Не вечна тьма, не вечен сон, и то, что скрыто до поры,
Явится вновь навстречу дню, пройдя незримые миры.
Наступит день, и он придет, и будет тень его светла,
И будет взор его очей — как пламя, и рука тверда;
Сияя золотом волос, разрубит цепи прежних дней
Тот, кто узреет лик Его в сияньи солнечных лучей;
Рука коснется янтаря, и золото яв?ит свой блеск
Глазам, что смотрят, не таясь, в огонь, струящийся с небес.
И солнца луч порвет туман, играя в золоте шпиля,
И сам Кайлал воздест тогда фиал заздравного вина.
Из крови прорастет цветок, и жизнь со смертью сменится местами,
Покой и свет вернутся на восток, и смерть последняя настанет.
И звоном разольется медь, когда вернется он домой -
Тот, кто разорванную нить связал меж небом и землей.
В звенящей тишине раздавался его голос — гости Круга умолкли; притихла и Моав. Она тоже всегда охотно слушала гордые баллады о городе на востоке, чьи башни из желтого, словно солнце, камня вздымаются в небо, острыми шпилями ловя первые лучи рассвета, а со стен можно видеть море. Пламенная удаль солнечного города оживала в песнях краантль, хранивших его в своей памяти.
Задумавшись, внимал этим напевам Кравой. Давным-давно, еще совсем ребенком, он тоже видел город Солнца — стройные башни Рас-Кайлала с нанизанным на них синим небосводом навсегда пронзили его сердце. Через много лет они являлись ему во снах — бесконечные, как сияющие нити, натянутые между небом и землей. Да еще колокола — ах, какие колокола были в Золотом городе! — на центральной башне, на сторожевых вышках у ворот, на каждой, даже самой тесной площади! Каждый день в полдень они оживали, и их оглушающий, гулкий звук мчался по улицам города, врывался в каждый дом, славя солнце в пике своего света, и вместе с колокольным звоном разнося эту славу далеко за пределы города… Но не только их звук помнил Кравой: до сих пор в его сердце звучал другой звон — звон мечей, а вместе с ним — крики убиваемых эльфов, среди которых был и крик его матери — златокудрой Хаисэль. Все это было до боли живо в молодом краантль — оттого-то так и волновалось его сердце при звуке гордых песен, а их слова еще долго звучали в его душе после того, как певец умолкал!
