Высшая ценность - Лоскутов Александр Александрович (книги онлайн полные версии txt) 📗
— Почему? — осторожно спросил я.
— Потому что именно грех является основным побудительным мотивом человека. Стремление к телесным радостям, свободам и удовольствиям — это грех. Жажда власти — грех. Деньги — тот самый всеобщий эквивалент, который является мерой всех остальных жизненных благ — еще больший грех. Даже самые положительные с точки зрения человеческой морали действия: созидать, творить, работать, путешествовать, учиться, проникать в тайны мироздания, — с позиции Бога это все грех. И если убрать их, что нам останется?
Я пожал плечами:
— Наверное, ничего кроме нирваны. Один из принципов индуизма гласит: только тот, кто не творит кармообразующих поступков, останется неизменным при вращении колеса Сансары. Может быть, Бог хочет от нас именно этого.
— А вот тут ты не прав. Идея реинкарнации давно уже запрещена церковью как изначально несовместимая со Святым Писанием. И недеяние — это, между прочим, тоже грех.
— То есть, — я недоверчиво прищурился, — делать что-либо — это грех? Но и не делать ничего — это тоже грех?.. И как же тогда быть?
— Молиться. Смывать первородный грех. Всю жизнь просить прощения у Господа за то, что он тебя создал. — Хмырь хохотнул. — Я мыслю, следовательно, я грешен.
Не знаю почему, но эти безобидные, в общем-то, слова вдруг резанули мое ухо. Я поморщился.
— Что-то не о том мы говорим.
— Не о том, — тут же покладисто согласился Хмырь. Вздохнул: — Не о том…
Пару минут мы сидели молча, старательно сопя под нос и думая о чем-то своем. Я, например, пытался представить, куда может привести меня та дорожка, на которую я столь неосмотрительно ступил, допустив в душу тьму… Каким образом развивались мысли Хмыря, я не знал. Но, похоже, примерно так же, потому что, едва я успел подумать о том, как к моему присутствию отнесутся местные старожилы, он вдруг сказал:
— Если у тебя есть что-нибудь ценное — спрячь.
— Куда? — невесело хмыкнув, я обвел взглядом пустую комнату, в которой, кроме стен да обшарпанной и местами вздувшейся пузырями штукатурки, ничего не было. — Да и зачем?
— Да есть тут такие ребятки, — туманно пояснил Хмырь. — Любят заходить на огонек. Заберут все, что понравится.
Я невесело мотнул головой. Знаю о таких штучках. Наслышан.
— И кто же эти «ребятки»?
— Да так… — неровно передернув плечами, он отвернулся. — Просто местные.
— Понятно…
Искоса взглянув на меня, Хмырь медленно кивнул.
— Ну, если понятно, тогда я, пожалуй, пойду. Я тут на чердаке живу. Заходи, если что.
— А… разве комнат пустых мало? Почему именно на чердаке-то?
— Там чище и тише. — Он ухмыльнулся, но не слишком весело: — Хотя и течет порядком… Счастливо оставаться.
Прикрыв за гостем расхлябанную покосившуюся дверь, я вернулся на старое место. Откинулся назад, удобно взгромоздив ноги на покосившуюся деревянную раму, столь кстати оказавшуюся в нужном месте. И приготовился немного вздремнуть, так как подозревал, что сегодня ночью спать мне много не придется.
Пистолет я заранее пристроил на коленях.
«Ребятки» пришли ближе к вечеру, когда солнце уже сползло к горизонту и по грязному двору поползли длинные тени. Топот доброго десятка ног и возбужденные голоса я услышал задолго до того, как они остановились около моей двери. А услышав вздохнул и сунул пистолет под ремень, прикрыв его от посторонних глаз рубашкой.
Впрочем, если повезет, пистолет мне сегодня не понадобится…
Ба-бах!.. Я осуждающе покосился на повисшую на одной петле дверь и нехотя слез с подоконника. Ну что за дурная привычка — открывать двери пинком?.. Я вообще-то и сам этим порой увлекаюсь. Но только в старом городе, где некому на меня обидеться.
Входить же в чью-то комнату, вынося дверь ногой, — это значит напрашиваться на драку с хозяином. Господа, вы так уверены в своих силах, что не боитесь возможных последствий?
Да. Господа, похоже, были уверены. Впрочем, господами их назвать было трудно. А вот характеристика «морды» была вполне подходима.
Шесть морд, неприятных даже на первый взгляд.
Одутловатые, пустые, похожие на застывшие лица мертвяков, они расползлись вдоль стен, в упор разглядывая меня и посмеиваясь.
Сокрушенно покачав головой, я выхватил пистолет… Мысленно, конечно, потому что устраивать пальбу пока не собирался… Первым делом снять толстяка. Именно он здесь, похоже, верховодит, а без вожака стадо сразу потеряет решимость. Потом — крайнего слева. Что там у него под курткой топорщится? Не обрез ли? Следующий — вон тот дылда, единственный среди всей этой честной компании с искрой интеллекта в глазах… А остальных, как в тире. По порядку…
— Привет, ребята. — Я постарался улыбнуться. Не уверен, правда, получилось у меня или нет, но попытка была стоящей. — Чем обязан?.. Кстати, прежде чем мы начнем беседу, может быть, представитесь?
Толстяк хмуро посмотрел на меня. Перекатил языком в другой угол рта зажатую в зубах спичку. И нехотя, будто делая мне величайшее одолжение, процедил:
— Жирдяй.
— А что, — немедленно согласился я, сохраняя на лице все ту же приветливую улыбку, — похож.
Из рыбьих глаз толстяка повеяло холодком. Стоящие по бокам морды обменялись быстрыми взглядами.
— Обидеть хочешь? — тихо и ласково спросил Жирдяй. — Нарываешься?
— Упаси Господи! Как вы только могли такое обо мне подумать? Чтобы я на кого-то нарывался? Да ни за что в жизни я не стал бы нарываться на таких крутых парней, как вы.
— Тогда говори, что тебе здесь надо?
— Эй, это вы только что ворвались в мою скромную комнату. Так что это я у вас должен спросить: ребята-октябрята, что вам от меня надо?
— Парни, похоже, он над нами издевается, — наконец-то сделал очевидный вывод толстяк.
— Умница, — похвалил я его. — А теперь, раз такой умный, быстренько освободи это помещение, пока здесь не случилось что-нибудь плохое.
И я демонстративно потянулся, будто бы невзначай демонстрируя им рифленую рукоять заткнутого за пояс пистолета.
Они не вняли.
Сразу трое — толстяк, дылда и еще один тип, до сих пор ничем не выделявшийся, — рванули вперед. Парень, которого я опасался больше всех, полез под куртку и вытащил оттуда… нет, не обрез, как я сначала опасался, а всего лишь короткий обрубок трубы.
Я лишь вздохнул…
Спустя десять минут, когда все незваные гости были препровождены за дверь, а следы короткой, но весьма ожесточенной драки полностью ликвидированы, я вновь вернулся на подоконник. Потер гудевшую челюсть. Все-таки удар у того дылды поставлен неплохо.
Вот только удар — это еще не все.
Уверен, никто из тех шестерых ни разу не дрался за свою жизнь, не сражался, когда на весах были не сладость победы и стыд поражения, а жизнь и смерть. Для меня же это было нормой. И хотя низменным рукоприкладством как таковым я почти не владел (в Управлении рукопашному бою не учат, справедливо полагая, что кулак — не самое лучшее оружие против мертвяков или оборотней), но победа все же осталась за мной.
Потому что в отличие от тех шестерых я дрался насмерть.
Только я никого не убил. Все шестеро морд остались в живых. Хотя я и не мог быть уверенным в том, что кто-то из них сможет без посторонней помощи встать на ноги в ближайший час.
Очень трудно биться за свою жизнь, поставив при этом перед собой задачу не убивать своих врагов. Бить их, швырять, получать ответные удары, но сдерживать, сдерживать, сдерживать вколоченные в учебке рефлексы. Поэтому я и провозился так долго.
Пистолет за поясом, завернутый в куртку меч в углу, завернутый в грязно-серую тряпицу кинжал… Я не хотел их убивать. Я не мог убивать людей.
Сквозь узкие щели в заколоченном фанерой окне я смотрел на косо расчерченный лучами заходящего солнца двор. Там, в тени соседней многоэтажки, знакомый мне любитель костров готовил себе на ужин что-то неопределенное, но по запаху, очевидно, мясное. При этом я готов был поспорить, что нанизанные на тонкую проволоку кусочки мяса никогда не принадлежали свинье или корове и не были куплены в мясной лавке.
