Принцесса с дурной репутацией - Первухина Надежда Валентиновна (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
Я никогда не видела этой картины, — повторила Оливия.
— Верю, — сказала я. — Маленькая белокурая девочка на ней — это ты?
— Я не знаю, — Оливия почему-то перешла на шепот. — С меня никогда не писали портретов. И насколько я помню, я не была белокурой.
— Ну, такая малышка могла этого и не запомнить… Сколько здесь тебе лет? Не больше полутора, по-моему…
— Но в то время отец был в военном походе, Десятилетняя война. Отец здесь очень, очень молод… Его почти не узнать.
— Если б твоя мать была жива, она тоже оказалась бы на картине. А тут какой-то мрачный мужик в плаще вроде тех, которые столетья назад носили Чистильщики Чумы. Да он и похож на Чистильщика! Только маски нет.
— Я ничего не понимаю…
— А в галерее есть портреты твоей матери? Другие портреты отца?
— Я не помню… Не уверена.
Мы принялись осматривать все картины. Портретов имелось много, но все это, судя по подписям, были давние предки Оливии, чуть ли не все родословное древо Монтессори.
— Вот, — остановилась Оливия.
Этот портрет герцога Альбино был, видимо, написан не так давно — герцог уже не улыбался, глаза его были холодны и лицо надменно. И шрам. Тот, которым низость герцога пометил благородный Фигаро. На портрете великий поэт всех времен стоял, опершись на бюро, где лежали свитки бумаги и перья. Одежду герцога составлял черный глухой плащ.
— Какой это год? Должна быть подпись…
Но у картины не было подписи. Как и у той — с белокурой девочкой.
— Знаешь, здесь что-то не так, — молвила Оливия. — У меня нюх на грязные семейные тайны. Что-то гадкое случилось в роде Монтессори, что-то, о чем все молчат.
— Давай спросим у Фигаро про эти картины.
— Нет, — отрезала Оливия. — Ему сейчас не до того. Разберемся сами. Родовые книги герцогства Монтессори должны быть в библиотеке. Мы посмотрим их, вообще все, что связано с моим родом. Никто и не заметит, где мы пропадаем, все будут толпиться около теодитора, и кто знает, может, мы что-нибудь нароем… Кстати, ты заметила? Девочка на портрете не выглядит так, словно у нее изуродован позвоночник.
— Заметила.
— Так, может, это не я? Может, это моя сестра, умершая во младенчестве? Нет, слишком попахивает романами для чувствительных дамочек. Идем в библиотеку.
Как я уже упоминала ранее — библиотека не была популярным местом посещения среди челяди и гостей замка. Но все-таки было заметно, что и в ней недавно прибирались. Завалы из книг и журналов, остатки наших с Оливией картонажных безумств, — все исчезло. В библиотеке пахло очистителем для мебели, книги на стеллажах стояли ровными рядами, как солдаты на плацу. Каждый стеллаж был снабжен алфавитным указателем находящихся на нем книг. Мы миновали все до указателя «Монтессори», но там были только многочисленные собрания сочинений герцога Альбино. Под указателем «Родословные» обнаружились родословные книги самых древних родов Старой Литании, но рода Монтессори среди них не было. Стеллаж «Герцоги, графы и пр.» был забит до отказа томами в потемневших кожаных переплетах, но и там о роде великого поэта не имелось ни одной записи.
— Не понимаю, — сказала Оливия. — Такое впечатление, что Монтессори просто не существуют в природе. Исключая тех дальних родственников, что гостят в замке и объедают нас на приличные суммы.
— Есть только произведения Альбино Монтессори. Поэта. Если же он все-таки герцог, должна быть карта родословного древа. Герб-то есть, вон орифламму вывесили!
— А что, если это герб не Монтессори, а какого-то давно исчезнувшего рода? И папаша его просто присвоил? Или герцог Альбино Монтессори вовсе не тот, за кого себя выдает?
Мы бродили по библиотеке и ломали головы над обрушившейся на нас загадкой. Так было до тех пор, пока мы не дошли до низенького шкапчика с надписью «Документы на право собственности».
Раньше на меня такое словосочетание подействовало бы, как хорошее снотворное, но сейчас я поняла: именно здесь хранятся бумаги, подтверждающие права рода Монтессори на поместье ди ла Перла, на все его бескрайние поля пшеницы и ржи, на вересковые пустоши, на два озера, полных потрясающей рыбы, на охотничьи угодья и прочая, прочая. Если такие бумаги существуют, значит, официально существует и род Монтессори.
Шкапчик был небольшим, скорее, он даже напоминал сундук, поставленный на попа. И самое интересное — у шкапчика нигде не было замочной скважины. Только на дверце имелся выпуклый диск, испещренный непонятными символами.
— Как же его открыть? — нахмурилась Оливия.
Я тронула диск. Оказалось, что он вертится во все стороны, но это никак не помогает нам в реализации наших намерений. Шкапчик был неприступен.
— А давай кувалду из кузницы принесем, — вдохновилась Оливия, она терпеть не могла, когда на жизненном пути появлялись вещи, не подвластные ее капризам.
— Тут нужна не кувалда, а хороший нож с тонким и прочным лезвием. Вводишь в щель меж дверцей и стенкой, отжимаешь, и дверца поддается. Во всяком случае, в пансионе Святого Сердца я таким образом не раз открывала сейф матери-казначейши. Она потом просто диву давалась, куда девались кошельки с пожертвованиями богатых прихожанок. Так что… Побудь здесь, а я быстренько смотаюсь на кухню и незаметно стащу подходящий нож.
— А если тебя засекут?
— Как будто я не смогу соврать, что моей госпоже срочно понадобился стакан теплого молока. Или корзинка печенья, или интимные услуги младшего поваренка…
— Люци!!! Мерзавка!
— Ой, как я люблю вот это выражение на твоем лице! Мне кажется, от него моментально сдохнет все живое на Планете.
— Только вот ты не сдыхаешь!
— У меня выработалось привыкание. И потом — я же тебе нужна. Хотя бы для того, чтобы открыть этот вот шкапчик. Пошла на кухню, вернусь с победой, жди.
— Слушай, тогда и уворуй там кастрюлю с оливье, если есть. У меня, кажется, тоже выработалось привыкание — к этому салату.
— Заметано.
Я шла в кухню обычным путем — через галерею первого этажа, потом — двадцать ступенек вниз и по коридору в цокольный этаж, где размещались не только кухня и столовая для прислуги, но и — еще ниже — вход в винные погреба и морозильные подвалы для мяса.
Я чувствовала себя прекрасно и уже подходила к дверям кухни, как вдруг земля подо мной качнулась. Это неверно, не только земля, все вокруг словно сместилось относительно меня, словно я была осью всего окружающего. Я совершенно четко ощутила, что одномоментно иду в кухню и прошу молока для Оливии, и я стала кольцом на своем же пальце, и, будучи этим кольцом, я существую в измерении, которое только что создал мессер Софус для того, чтобы мы могли приватно поговорить.
— Здравствуйте, мессер.
— Здравствуй, дорогуша. Извини, что вверг тебя в такое двусмысленное положение. Мне срочно понадобилось связаться с тобой, а так как я нахожусь сейчас в хронопространственном парадоксе Клейна — Воннегута, получилась такая вот петрушка.
— Ничего, я в порядке. Только немного смущают ощущение глаз под мышками и наличие пяти десятков ног в спине.
— Не обращай внимания. Это твое пространственное восприятие пытается себя осознать. И чтобы лишний раз его не мучить, давай сразу к делу. Как насчет вторженца?
— Похоже, он обнаружил себя, мессер. — И я рассказала Софусу о том, как Себастьяно узрел прекрасную незнакомку, кормившую свиней, и разжился стеклянной туфелькой, которая на самом деле являлась живым и разумным организмом.
— Туфелька… — протянул мессер Софус. — Похоже, это один из видов мозгового паразита из подпространства галактики У700-Z. У них перепроизводство органических паразитарных форм, оказывается, и сюда добрались.
— А где эта галактика?
— Правильнее спросить: когда эта галактика? Она самоуничтожилась примерно пять миллиардов световых лет назад. Но ты же знаешь, что ни материя, ни энергия не исчезают бесследно. С гибелью галактики возникло подпространство, а в нем прекрасно размножаются паразитические органические формы.
