Картограф (СИ) - Комаров Роман (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
- Как вы поняли? - спросил Филя.
- Знак увидел. Доктор пеленочку отвернул, я и подглядел. Не нарочно, глаз метнулся. Ты чешуйки не скобли, они теперь не сойдут. А оторвешь - втрое больше вырастет. Совсем запаршивеешь.
Филя почувствовал, как в горле встает плотный ком.
- Что же мне делать?
- Я вот что тебе скажу, - тихо и печально произнес Атлант. - В чудища коротка дорога, а обратно длинна и корява. Покаяние, строгий пост, молитва ежечасная. И добрые дела - милостынька, вспомоществование матушке-церкви. Соседям мал-помалу вещички раздавай.
- Вы смеетесь? У меня и так ничего нет! Гол как сокол.
Атлант задумался.
- Тогда в иноки иди.
- Не возьмут. Поп из церкви поганой метлой прогнал.
- Стало быть, нет тебе пути назад. И-их! Как же тебя угораздило с нечистым связаться?
- Я и не связывался, он сам прилетел. Что, думаете, мне хотелось этого? Иконы собирался писать. Чистой жизни алка... искал. А теперь вот чешуей обрастаю, - и Филя горько всхлипнул. - Скоро в зеркале себя не буду узнавать. Подойду в один прекрасный день - а оттуда рыло свиное покажется.
- Свиное-то вряд ли. А ящериное могет. Грехи человеческого облика лишают. Оступишься, колыхнешься чуток, и рога полезут, шерсть пробьется. Особенно за ушами, там слабое местечко. Был у нас в слободе кузнец, ох и злой, скотина. Жену свою в железный ящик замуровал, а себе новую сделал. Пошел я к нему как-то раз лошаденку подковать, а он ко мне выходит - козел козлом, борода до пупа, вся в репейнике. Лошадка вырвалась и бежать, я тоже дал деру. Первым домой пришел.
«Буффон доморощенный, - подумал Филя. - Порет чушь, не приходя в сознание».
- Правду говорю, все так и было!
- Конечно, конечно. Козлы, они известные мастера. Очень удобно в копыте молот держать.
Атлант замялся.
- Может, и не козел. Темно было, да я с пьяных глаз. Все одно - образина.
- А он так козлом и ходит?
- Кто ж его знает? Возьмет и обратно оборотится.
- Разве такое бывает?
- Бывает, - убежденно сказал Атлант. - Грех липкий. Одни сами наступят и измажутся, а другие - кроткие, смирные - мимо пройдут, плечиком чиркнут, и готово - тоже вляпались! Вот слушай. Был у меня корешок - душа человек, водки совсем не пил, ласковый, как котенок. И повадилась к нему летать птица-блядуница. Сядет ночью на окно и поет-заливается.
- Почему вы ее так называете? Чего в ней... гм, срамного?
- А того! С грудями она была.
Филя не удержался и захохотал.
- Ржешь? - обиделся Атлант. - Я тоже ржал, пока ее не увидел. А она как вцепится мне в морду, всю расцарапала, гадина. Мы решили ее подстрелить. Добыл я ружье, зарядили, как на утку. Притаились под кустом, ждем. В полночь она летит, крылья расправила, когти выпустила. Я прицелился. Жду, когда поближе будет, чтоб наверняка. А она возьми и пади наземь. «Ой, - кричит. - Худо мне, помираю». Мы к ней кинулись, корешок мой хлопнулся рядом с ней на колени и слезу пустил. Пожалел злодейку. Она встрепенулась и порх из рук! Я выстрелил и промазал. Только перышко одно упало.
Филя в недоумении посмотрел на Атланта:
- Слушайте, при чем здесь этот случай на охоте? Птичку и то убить не смогли. Что вы о грехе знаете?
- Погоди, паря. Это еще не конец. Перестала птица-блядуница летать, день не видно, два не видно. Корешок повеселел, в гости звал. А потом пропал. Я тогда на калым ездил, вернулся и к нему. Проведать, стало быть, решил. Подхожу к дому - дверь настежь. Окна перебиты, стекло прям кругом дома валяется. Я внутрь. «Кузя, говорю, ты где, ты живой?» Никто мне не отвечает. Я бегом в кухню - пусто, в комнату - там тоже. Обыскал все, полез на чердак. А под потолком пичужка малая вьется. Вроде воробья, только чепчик у нее голубенький. Завидела меня и села на плечо. Ручная, свистит! Я ее тарелкой прикрыл и домой понес, деткам показать. Клетку сообразили, семечек насыпали, воды в плошку налили. Веселая оказалась, щебетунья.
Филе начинал потихоньку надоедать этот поучительный рассказ про одомашнивание птицы. Он, не скрываясь, зевнул, но витийствующий Атлант и ухом не повел.
- Прожила она у нас до весны, уж больно дочка ее полюбила. Хотели выпустить, а она плачет. Не дам, говорит, никому, пусть с нами живет. Что ей в лесу делать? Куница поймает и съест. Вон уж, видно, пыталась - метка на крылышке видна. Я подслеповат стал, да и не присматривался никогда. Птаха и птаха, что с нее взять? А тут подсел с клеткой к окну и разглядел. На крылышке-то у нее пятно забавное - точь-в-точь наколка моего корешка. Я и обомлел.
Филю прошиб холодный пот. Какое-то небывалое, жуткое знание стучалось в его дверь. Он хотел закричать Атланту, чтобы тот не продолжал, но не смог открыть рот. Губы сомкнулись, как гранитные плиты.
- Я взял его на ладонь и говорю: «Кузя, ты, что ли?» Он как прыгнет, как зачирикает. Радуется, что я его признал. Посадил его обратно в клетку и пошел к ведуну. Так и так, мол, выручай, беда стряслась с корешком. Ведун помялся - он у нас степенный, важный такой - и говорит: веди мне живого барана, да пожирней, может, что и придумаю. Я привел. Не жирного, какой был. Последнего отдал, хотел на базаре продать, а вот, не случилось. Ведун увел барана в сторонку и давай шептать над ним молитву. Знамо дело, я испугался. Вдруг он меня испортит, или на детишек сглаз наведет. А Кузя в клетке так и бьется, так и бьется. Подошел ко мне ведун, взял за руку и молвит: ничего поделать нельзя. Быть ему птицей до скончания века. А почему, спрашиваю, это приключилось? За что несчастие? Ведун руками только разводит. Неисповедимы пути Господни, а верно, оченно добрый был Кузя мужик. Пожалел птицу-блядуницу и забрал себе ее грех. С тем и жить ему.
- Постойте, - сказал Филя дрожащим голосом. - Он что, до сих пор птица?
- В прошлом году помер. Кот добрался и сожрал, только крылышко и осталось. Дочка в обмороке валялась, прикипела к нему, и он к ней. Кота, гниду такую, я на заборе повесил.
Филю колотила дрожь. В голове билось только одно: «Настенька, Настенька, Настенька!» Тогда, в поезде, она пожалела краба - эту мерзость, отрыжку черного колдовства. И теперь за свою доброту она превратится в краба? О нет, нет, врет Атлант, это не может быть правдой. Филя запустил руки в волосы и с силой принялся их рвать.
- Ты что, ты что, сынок? Успокойся! Сестра, у него опять припадок.
Несколько человек вбежало в палату и схватило Филю, который орал и катался по койке. Он пинался, кусал чьи-то толстые соленые пальцы, выгибал спину дугой. Он не заметил, как игла вонзилась ему в бедро. Свинцовая тяжесть превратила тело в монолит, мышцы не слушались, крик затухал. «Куда меня? - думал он, падая в черноту. - Бежать! Настенька! Краб... не жалей... не надо...»
Он замер и больше ничего не чувствовал. Атлант поправил на нем одеяло и беззвучно лег на свою койку. Буква «Мыслете» на его груди засияла и превратилась в слово «Момон». Атлант блаженно улыбался.
Настенька
Филю выписали в середине декабря. Было не понятно, отчего его так долго держат в больнице, когда для срочных больных коек не хватает. Профессора отвезли в сумасшедший дом, молчальник Пашка тихо преставился, кислотный Петрович упорно жил в палате и с удовольствием хлебал баланду в столовой. Атланта забрала жена - блеклая женщина с повадками пищевой моли. Приносили новых пациентов - раненых, обмороженных, угоревших. Филя проводил дни, мрачно уставившись в стену. Он пытался в сколах краски разглядеть черты африканских зверей и птиц. Это занимало его гораздо больше, чем человеческая возня за спиной. Его водили на процедуры, бесстыдно стаскивали штаны и кололи уколы. Он стоически терпел. В больничной жизни была одна несомненная радость - сюда, в эти казенные стены, не залетал Додон. Ни разу Филя не слышал его противный голос в своей голове.
Витя приехал, чтобы отвезти его домой. Он принес смену белья и несколько апельсинов для обитателей палаты.
- К чему эти подачки? - пробурчал Филя. - Не в коня корм. Погляди, им бы в театре Кощея играть.
