Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (прочитать книгу .TXT) 📗
Замахнувшись из всех сил, Мечислав под народный «ах-х-х» вогнал орудие в воротину, обернулся к сотням глаз и, что есть мочи, крикнул:
— Никогда мы, кряжичи, не прятались друг от друга! Ворота и забор нужны нам для защиты от врагов! Посему, указ первый! Деревянные заборы ниже пояса — заменить коваными, ажурными. Плачу из казны! Ворота, пока мир, днём держать открытыми! В своём городе у нас врагов нет! Начать — с этого! — Князь дёрнул топор с такой лёгкостью, словно тот был воткнут в гнилую, а не дубовою рубленую доску. — Четвертаковского!
И начал рубить ворота с таким остервенением, словно колотил самого узурпатора. Успел сделать пять или шесть ударов, его оттеснили со словами, «негоже князю работным делом заниматься», толпа взялась ломать ворота и забор голыми руками. Разгорячённый, Мечислав отошел к ожидающему на ступенях терема брату. Расправил плечи, просунул большие пальцы под ремень:
— Как думаешь, дотемна справятся?
— Думаю, к пиру. Молодец, брат. Таких дел от тебя и ждали.
— Каких?
— Уничтожить следы Четвертака. И с каменными заборами ты хорошо придумал. Война, она каждому своя. Кому враг — беда, а кому и бунт черни — бой смертный.
— Понимаешь. Нет, брат. Второго изгнания я не допущу. Как вспомню, что эти самые люди гнали нас с матерью по Восточной, кидали объедками «в дорожку», да желали путь скатертью, прямо сейчас всех перебил бы, передушил своими руками.
— Отвертись, князь, тебя лицо выдаёт.
— Слёзы, боярин, не говорят, от радости они или от обиды.
— Отвернись-отвернись. Ты смотришь на них как коршун на мышей.
Мечислав поспешно отвернулся, хорошо, никто не заметил, все заняты делом. Твердимир, глядя на разогревшуюся толпу, бросил через плечо:
— Бояре будут недовольны.
— Собери их, поговори, посмотри, кто не предаст нас… сразу. Объясни — каменные стены — от бунта. Остальные пусть будут недовольны. Плевать.
— А ворота?
— Кому нравится, пусть свои фамильные оставит. Если они крепкие.
— А раскрывать днём зачем?
— А ты забыл, как Четвертак нас из терема достал? Дворня створки закрыть не смогла. Вот пусть теперь каждое утро раскрывают и вечером закрывают, чтоб мне спокойнее было — ворота в порядке, не подведут.
Мечислав сделал шаг к двери и резким движением пнул из всех сил. Послышался глухой стук и звук падающего тела.
— Вот так, братец, — сказал князь и, обернувшись, поманил рукой. — Давай посмотрим, кто нас тут подслушивает.
Тело мешало открыть дверь, но ещё не до конца протиснувшись, князь понял — девка из челяди. Совсем соплюха, впрочем, начинает входить в пору. Лежит без сознания, на лбу набухает шишка, нос разбит.
Твердимир протиснулся следом, наклонился, приподнял правое веко, посмотрел на белок закатившегося глаза.
— Ну, ты брат, даёшь! Хорошо — не убил. А то бы ничего не узнали.
Мечислав взял девушку, лёгкую как пёрышко, на руки. Её кисть — тёплая и нежная — легла на его плечо. Отнёс в просторную горницу, положил на лавку.
— Принеси воды.
Брат отлучился, девица, ещё без сознания, тихо застонала. На секунду открыла глаза, посмотрела на князя, счастливо улыбнулась и тихо-тихо, еле слышно, что-то прошептала.
— Чего? — не понял Мечислав.
— Мечислав…
— Я-то? Да, Мечислав. А ты — подслушивала?
— Ждала, — и закрыла глаза.
— Чего?
Пришёл Твердимир с лоханью воды, князь погрузил руку, побрызгал на лицо девушки. Она снова очнулась, посмотрела на него. Теперь тревожно, словно хотела сказать что-то важное.
— Чего ты ждала?
— Тебя.
— Что она говорит?
— Говорит, ждала.
— Ждала… ну вот и дождалась. Надо узнать, зачем ждала, может какая опасность?
Блиц
На десять лет мамка-ключница отпустила Ульку к отцу.
— Беги, доченька, беги. Ты уже совсем взрослая, шутка ли — десять лет. Скоро невестой станешь. Беги, покажись папке, соскучилась, небось. Да и он целыми днями на своей кузне, некогда и повидаться. Беги, доченька.
И подарила новое платишко, льняное, выбеленное, с вышивкой по вороту. Вышивка простенькая, но ведь — вышивка, не репейник!
На радостях побежала в деревню при Кряжиче, мигом нашла свой двор, запрыгнула на папку, он покружил её как всегда и… всё. Раньше что-то дарил, маленькое и милое. У неё в каморочке даже шкатулочка берестяная есть, куда, то камешек красивый в оправке спрячет, то расплющенный гвоздик, змейкой скрученный. Семь лет, семь подарков, а сейчас… даже фартук не снял, иди, дескать, погуляй, я скоро, ладно?
Ну, ладно. Пошла, погуляла. А потом так скучно стало: за столько лет привыкла что-то делать. Зашла в дом, мимолётно прибралась, заготовила яблошник в чугунке, поставила в печь томиться, благо, ключница научила. Папка придёт — пальчики оближет. Со всем справилась, а день только к полудню подошёл.
Вышла во двор. С кузни слышно молоточки, из трубы дым — папка всё занят. Ну и ладно, лето только началось, ещё земляника не отошла. Задумчиво направилась с лукошком к опушке на поляну.
Пока собирала, всё думала: что такое с отцом — раньше никогда не пропускал обряда защиты: всем известно — человек на день своего рождения слаб перед духами и должен провести его с самыми близкими людьми. Или один. Или папка решил, что в этот раз ей лучше одной?
Хотела пособирать ещё, но спугнул странный дядька, идущий по дороге со стороны Змеевой Башни. Змей, что ли? Испугалась, было, но сама на себя рассмеялась — все знают, что Змея не существует. В лесах и на дорогах сейчас безопасно, не то, что раньше, как старшие говорят, но на всякий случай с незнакомцами говорить не велят. Мало ли что. Ещё сглазит. Побежала к дому как можно беспечнее, вприпрыжку, мол, это она сама так решила, а никакой не дядька.
Все знают — вор через любой забор перелезет, а дух — и через приступок не перешагнёт. Потому и плетни делают низкими, чтобы лихачи не ломали. И вокруг могилок заборчики ставят, чтобы покойники себя в безопасности чувствовали. А дядька всё за ней идёт и будто не отстаёт совсем. Забежала в калиточку, накинула в петлю кованный папкой крючочек, уселась на лавочке, лукошко положила на колени и беспечно начала размахивать ногами. Теперь ничего не страшно: дух без спроса не перешагнёт, а она — ни за что не разрешит.
— А-а, так ты Улька, Улада — дочь кузнецова?
А это и не дядька вовсе. Старик. Совсем старый, как пенёк. Лицо сморщенное, нос крючковатый, одежда была бы чёрной, если бы не пыль. И глаза. Глубоко-глубоко. И как будто без бровей совсем. И голос как у тележного колеса.
И запах серы. Будто из преисподей пришёл.
Или из папкиной кузьни.
Не бойся Улька.
Дух не переступит, да ещё днём.
— Улька! — девочка с вызовом вскинула подбородок. — А ты кто?
— Зови дедом. Меня часто дедом зовут.
Старик остановился около калитки, скинул с плеч дорожный мешок, потоптался.
— Не пустишь?
— Не-а. Мне не велено.
— Это хорошо, это правильно. А земляникой угостишь?
— А земляника — для папки! Если разрешит — угощу.
Сухой треск оказался дедовским смехом.
— Тогда, может, воды принесёшь?
Не дух, отлегло от сердца. Духи воды боятся, а это — человек, точно! Да и в воде отказывать нельзя — боги не велят.
— Воды принесу. — Улька поставила лукошко на скамейку, побежала к кадушке с дождевой водой. Все знают — дождевая вода дана самими богами. Пока не прошла через землю — особенно сильна. Если дух, тогда точно растает. Перестраховалась, набрала в осиновую кружку, нашептала наговор, так чтобы дед не услышал. Мельком посмотрела на кузню. Нет, сама справится, главное — всё сделать правильно.
Старик принял кружку прямо так, через плетень, усмехнулся, наверное, кислую осину унюхал, начал пить. Голова запрокидывалась, показался ходящий кадык, по щекам полилось, намочило плащ. Отнял кружку, протянул Ульке, счастливо выдохнул.
— Спасибо, хозяюшка.
— Не за что! Воды только Змей не подаст!
— С чего взяла?
