Поворот Колеса - Уильямс Тэд (список книг .txt) 📗
— Я оставляю здесь еду для тебя, — крикнула она. Оборванное привидение скрылось за поворотом, ничего не сказав. — Я оставлю ее и уйду. Я буду делать так каждый день. Тебе вовсе не нужно разговаривать со мной!
Когда замерло эхо его шагов, она дала кошке маленькую порцию вяленого мяса, и та начала жадно жевать. Большую миску с мясом она поставила в пыльную нишу, где ее не сможет достать кошка, но зато легко найдет живое пугало, если только наберется смелости вернуться.
Все еще не очень понимая, в чем заключается ее цель, Рейчел подняла фонарь и пошла обратно к лестнице, которая вела к верхним, более знакомым частям замкового лабиринта. Теперь дело сделано, и отступать уже поздно. Но зачем она сделала это? Теперь ей снова придется рисковать, поднимаясь на верхние этажи, потому что ее запасы были рассчитаны на одну экономную женщину, а не на двух взрослых и кошку с бездонным желудком.
— Риаппа, спаси меня от моей собственной глупости, — проворчала Рейчел.
Может быть дело было в том, что только так она могла приносить хоть кому-то благо в эти ужасные дни? Она никогда не стремилась к благотворительности, считая большинство попрошаек здоровыми людьми, бегущими от любой работы. Но сейчас ей хотелось помочь Гутвульфу. Времена изменились, и Рейчел изменилась вместе с ними.
А может быть она просто не может выносить одиночества? Рейчел фыркнула в свой адрес и поспешила по коридору к лестнице.
7 ЗВУК РОГА
Несколько странных событий произошло в первые дни после того, как принцесса Мириамель и ее спутники прибыли на Сесуадру.
Первым, и наименее значительным, была перемена, произошедшая с Ленти, гонцом графа Страве. Насупленный пирруинец провел первые дни в Новом Гадринсетте, расхаживая по местному рынку, приставая к женщинам и затевая драки с торговцами. Он всем показывал свои ножи, давая понять, что не побоится использовать их, если будет приведен в соответствующее настроение.
Как только прибыли герцог Изгримнур и принцесса, пирруинец немедленно удалился в отведенную ему палатку и некоторое время вообще не выходил оттуда. Его пришлось долго уговаривать покинуть сей безопасный кров даже для того, чтобы забрать ответ Джошуа его хозяину Отраве, а уж когда Ленти понял, что герцог Изгримнур собирается при этом присутствовать, размахивающий ножами посланник ослабел в коленях, так что ему пришлось сидя выслушивать инструкции принца. Очевидно — по крайней мере в таком виде рассказывали эту историю на рынке — он и Изгримнур уже встречались раньше, и Ленти не нашел это знакомство особенно приятным. Получив ответ Джошуа, пирруинец поспешно покинул Сесуадру. Никто, включая и самого Ленти, особенно не жалел о его отъезде.
Вторым, куда более поразительным событием было заявление герцога Изгримнура, что высокий старик, которого он привез с юга, на самом деле бы Камарисом са-Виниттой, величайшим героем эпохи короля Джона. По всему селению ходили слухи, что когда Джошуа сообщили об этом в первый же вечер после возвращения герцога и принцессы, он упал перед стариком на колени и поцеловал ему руку — а это выглядело вполне веским доказательством того, что Изгримнур говорил правду. Как ни странно, однако, предполагаемый сир Камарис ни капли не был тронут жестом Джошуа. В Гадринсетте немедленно стало известно, что старик был ранен в голову, сошел с ума от пьянства, или колдовства, или огромного количества других причин, и принял обет молчания.
Третьим и самым печальным происшествием была смерть старого Таузера. В ту ночь, когда вернулась Мириамель, бедный шут умер во сне. Большинство согласилось на том, что его старое сердце не выдержало такого возбуждения. Те, кто знал, через какие ужасы прошел Таузер вместе с остальным ближайшим окружением Джошуа, были не так в этом уверены, но в конце концов шут был очень старым человеком, так что в его уходе никто не находил ничего странного. Двумя днями позже на похоронах Джошуа очень тепло говорил о нем, напомнив немногочисленным провожающим о долгой службе Таузера королю Джону. Однако некоторые заметили, что несмотря на эту хвалебную речь, Таузера похоронили рядом с погибшими в последней битве, а не вместе с Деорнотом в саду за Домом Расставания.
В память о том, как Таузер учил его основам музыкального мастерства, арфист Сангфугол проследил, чтобы вместе со стариком похоронили лютню и потрепанный шутовской наряд. После того, как могила была зарыта, Сангфугол и Саймон вместе разбросали по темной земле первые подснежники.
— Говорят, что он должен был умереть, когда вернулся Камарис. — Мириамель плела ожерелье из собранных для нее Саймоном подснежников. — Один из немногих людей, которых он зная в прежнее время. Они так и не успели поговорить. Правда, я думаю, Камарис вряд ли что-нибудь сказал бы ему.
Саймон покачал головой.
— Таузер говорил с Камарисом, принцесса, — он помолчал. Ему все еще казалось странным называть ее этим титулом, особенно когда она сидела так близко к нему, живая, дышащая. — Когда Таузер увидел его — еще прежде чем Изгримнур сказал, кто это, — он побелел. Он сложил руки вот так, постоял молча, а потом прошептал: «Я никому не говорил, лорд, клянусь!» И ушел в свою палатку. Я думаю, никто кроме меня не слышал, как он это сказал. Я не знал, что это может значить — и не знаю до сих пор.
Мириамель кивнула.
— Я думаю, теперь уж мы никогда не узнаем, — она взглянула на Саймона и быстро опустила глаза.
Саймон подумал, что сейчас она красивее, чем когда-либо. Ее волосы снова стали золотыми, краска стерлась. Они были по-мальчишески коротко подстрижены, но Саймону скорее нравилось, как они подчеркивают твердую линию ее подбородка и зелень глаз. Даже слегка более серьезное выражение лица, появившееся после путешествия, только делало ее еще привлекательней. Он восхищался ею, вот нужное слово, и ничего не мог поделать со своими чувствами. Ему хотелось защитить ее от всего на свете, и в то же время он прекрасно понимал, что она никогда не позволила бы обращаться с ней, как с беспомощным ребенком.
Саймон чувствовал, что с Мириамелью произошли еще какие-то изменения. Она по-прежнему была доброй и вежливой, но появилась некоторая отдаленность, которой он не помнил, и даже замкнутость. Хрупкое равновесие, выкованное ранее между ними, сейчас было нарушено, но Саймон не совсем понимал, что же пришло на его место. Мириамель была немного отдалившейся и в то же время знающей о нем больше, чем когда-либо раньше. Казалось, он чем-то пугал ее.
Он не мог отвести от нее глаз, и благодарил Провидение за то, что внимание Мириамепи в этот момент было полностью сосредоточено на цветах, лежащих у нее на коленях. Прошла неделя после ее возвращения, и первая неловкость исчезла, но между ними все равно оставалась какая-то брешь. Даже тогда, в Наглимунде, где он впервые увидел ее в подобающем ее титулу королевском наряде, она не была так далека от него.
Саймон рассказал ей — не без гордости, конечно — о некоторых своих приключениях за последние полгода, и к своему удивлению обнаружил, что переживания принцессы были немногим менее безумными и невероятными, чем его собственные. Сперва он решил, что пережитых ею кошмаров — килп, гантов, смерти Динивана и Ликтора Ранессина, а также не совсем понятного заключения на корабле какого-то наббанайского вельможи — вполне достаточно, чтобы объяснить выросшую между ними стену. Теперь он не был уверен в этом. Они были друзьями, и даже если он никогда не сможет рассчитывать на большее, это была настоящая дружба, верно ведь? Что-то случилось, и это что-то заставляло ее вести себя с ним по-другому. Может быть, дело во мне? думал Саймон. Может быть, это я изменился так сильно, что больше не нравлюсь ей?
Он задумчиво погладил бороду. Мириамель подняла глаза, поймала его движение и насмешливо улыбнулась. Ему стало тепло: сейчас она была почти прежней Марией, девушкой-служанкой.
— Ты, конечно, гордишься ею, верно?
— Чем? Моей бородой? — Саймон внезапно обрадовался, что не стал сбривать ее, потому что она скрыла предательский румянец. — Она просто… вроде выросла.
