Вторая клятва - Раткевич Сергей (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗
— Шкуру снимут. Одна надежда, что эти проклятые карты были у капитана с собой. Мне страшно даже представить, что они могли попросту сгореть, что этот болван их не нашел, не заметил! А девушку как жаль…
— Становишься сентиментальным? Стареешь? — ухмыльнулся третий.
— Болван ты, — коротко сказал его собеседник. — Такие вопросы задаешь… Потому ты и рядовой исполнитель, а я — старший группы.
— Не понял?
— Вот и я о том же… Не понял. Представь на миг — карты сгорели, их больше нет. Что нам остается?
— Выжать информацию из капитана, — не задумываясь ответил третий.
— Верно, а как его лучше всего прижать? — спросил второй.
— Девушка? — догадался третий.
— Дочь, — подтвердил второй. — А теперь… если карт все-таки нет… если они погибли в огне… я даже не знаю, как нам заставить капитана говорить. Особенно если он свяжет нас с гибелью дочери.
— А вот эту работу предоставь мне, — обронил третий. — у меня все говорят. Даже немые от рождения. Люди обычно даже представить себе не могут, до какой степени они разговорчивы… и сколько всего, оказывается, помнят.
— Боюсь, это не тот случай, — покачал головой второй. — Я уж не говорю, что этот его пожар… — Он с ненавистью покосился на мертвое тело. — Эти его фаластымские склянки… секретная служба Олбарии недаром ест свой хлеб, они мигом окажутся поблизости.
— Значит, нанимать местного исполнителя было ошибкой, — подытожил третий.
— Распоряжение сверху не может быть ошибкой, — поморщился второй. — Это значит, что я совершил промашку, выбрал не того.
— И каков же выход?
— По уму, надо бы сообщить наверх о провале миссии. Тогда с нас снимут шкуру, а взамен пришлют более квалифицированных специалистов, которые и закончат операцию, если ее вообще еще можно закончить. Капитан, если помнишь, нездоров, заморская лихорадка — дело нешуточное. Что, если он уже не знает свои карты на память? Что, если они сгорели в этой проклятой гостинице? Что, если это окончательный провал?
— А не может быть так, что люди сэра Роберта перехватили их раньше нашего? — спросил третий. — Что у капитана и вовсе не было этих карт с собой?
— Я думаю, ты и сам понимаешь, что исключить такую возможность нельзя, — протянул второй. — Но… за капитаном следили очень плотно. Карты должны быть у него. Конечно, если тот подонок их не сжег!
— Так что же нам делать? Жаль как-то расставаться со шкурой. Я к ней, признаться, привык.
— Управиться самим, — ответил второй. — И аккуратно. Очень аккуратно. Беседовать с капитаном ты станешь не раньше, чем выяснится, что все остальные способы не работают.
— Понял, — кивнул третий.
— Тогда разберись с трупом и приступим, — приказал второй. — Времени у нас в обрез. Дня три-четыре, не больше.
— А потом?
— А потом прибудет связной, и если к тому моменту у нас все еще не будет карты…
— Понял, — вздохнул третий.
— Тогда пошевеливайся!
— Наставник, я не запомнил, какого цвета у нее глаза! — потрясенно признался Эрик, заканчивая свое повествование.
— Знаешь, Эрик, это, пожалуй, самое приятное, что я слышу за сегодняшний день, — сказал Шарц, самолично угощая Эрика очередным куском пирога.
— Я перестаю быть профессионалом, утрачиваю навыки мастерства… и это — приятное? — тихо спросил юноша.
— Это — приятное, — кивнул Шарц, пристально глядя на ученика. — Ты представить себе не можешь, насколько приятное… да ты кушай пирог, кушай…
Дрогнувшей рукой Эрик поднес кусок ко рту и остановился… Усилием воли заставил руку опуститься. Мышцы напряглись. "Взять и запустить этим куском в наглую морду гнома!"
— Эрик, если ты бросишь пирог в меня, я поймаю, — заметил Шарц. — Если в Джека — он не поймает, но он и не виноват.
Медленно выдохнув, Эрик опустил пирог обратно на блюдо. И посмотрел в глаза наставнику.
— Хорошо, Эрик, очень хорошо, — кивнул Шарц.
— Что… хорошо? — охрипшим голосом спросил юноша.
— Все, что с тобой происходит, — хорошо, — ответил Шарц. — Знаешь, наверное, я должен бы был предоставить тебе право самому разобраться, что тут к чему. Увы… ты можешь бросить не только пирог, и не только в меня… кто-то другой может и не поймать. Поэтому придется поторопить события. Ты согласен услышать то, что я тебе скажу?
— Да… — медленно ответил Эрик. — Я согласен.
И, вздрогнув, сообразил, что, пожалуй, впервые не назвал Шарца ни «учителем», ни "наставником".
"Бунт?! — взвыл лазутчик в его голове. — Бунтовать против учителя?"
"Ты же сам всегда подговаривал его убить, — устало откликнулся Эрик. — Сам всегда говорил, что он меня с ума сводит, что он и не учитель вовсе, а самый настоящий враг. Разберись-ка с собой, сделай одолжение. А до той поры заткнись".
Шарц молчал, выжидающе глядя на ученика. Он то ли не заметил, то ли не пожелал прокомментировать его внутреннюю борьбу.
"Не заметил? Он? Вот еще!"
— Я слушаю, — молвил Эрик.
— Возможно, дело в том, что гномы более упрямы, нежели люди, — задумчиво начал Шарц. — Или в том, что мне повезло… я все-таки помню своего отца…
Шарц медленно вздохнул и посмотрел на Эрика как-то очень понимающе. Не проницательно, а именно что понимающе.
— Моя мать умерла, рожая меня, — промолвил он. — У гномов тогда это случалось часто, слишком часто, чтобы кто-то особенно горевал. Это было в порядке вещей. Считалось, что так и должно быть. Мой отец… он был другим. Он… он и в самом деле любил ее, понимаешь? Он довольно быстро умер, не пережив разлуки, а я был усыновлен одним из лучших наших наставников, тайным главой петрийской секретной службы. Я слушал речи наставника о величии гномов, об их исторической миссии и вспоминал заплаканное лицо отца. Я был слишком мал, чтобы понять, слишком мал, чтобы запомнить, но я запомнил и понял. Не сразу, это случилось не вдруг, я приходил к этому постепенно, вот только… загораясь восхищением от речей наставника, я всегда помнил заплаканное лицо отца. Оно мешало мне поверить в абсолютность возвещаемых им истин Ни одна из его речей не отменяла смерти моей матери, и одна из них не могла утешить моего отца. Он, мертвый, продолжал плакать в моем сердце. Я смог утереть его слезы, когда спас первую в своей лекарской практике роженицу. Когда же у меня самого родился первый сын, а жена осталась в живых, он улыбнулся. Когда родилась дочь, я услышал, как он смеется от счастья.
Шарц отхлебнул пива. Его руки чуть заметно дрожали.
Эрик сидел напряженный, как струна. Он еще не знал, в чем дело, но был убежден: творится нечто очень важное. Джек молчал как покойник, кажется, даже не дышал, а ведь давно должен был что-нибудь эдакое ляпнуть. Джек — он такой. Джек, да чтобы не ляпнул? И ведь ничего еще не сказано. Совершенно ничего. Это всего лишь начало. Только подготовка.
Так что же случится, когда наставник наконец скажет? И что такое он скажет?
Я стал старше, быстро учился, я был лучшим во всем; — наставник передавал мне все, что знал и умел сам. Все, кроме искусства самому принимать решения. Ведь оно сделало бы меня личностью, мастером, или, как у вас здесь наверху говорят, человеком… а ему нужен был исполнитель.
Последнее слово задрожало и повисло в воздухе. Наставник произнес его иначе, чем прочие слова. Настолько иначе, что от этого даже больно сделалось. Эрик дернулся, словно его пырнули ножом. Что-то в глубине его сути истошно завопило от ужаса. Он как-то вдруг, вне всякой связи с тем, что говорил учитель, понял, что больше всего на свете всегда боялся сломать позвоночник. Остаться совсем беспомощным, недееспособным, навсегда прикованным к чьей-то чужой жалости и помощи. Быть неспособным выполнить задание. Неспособным… неспособным… неспособным…
Перестать быть исполнителем!
"Да у тебя и не было никогда никакого позвоночника, — безразлично произнес в голове чужой голос. — Твоим позвоночником был приказ, твоей оболочкой — легенда".
