Силой и властью (СИ) - Ларионов Влад (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Борас уже на хранителя не смотрел, только глотал и глотал из бутыли, боясь протрезветь.
- ...десять лет ее, будто жену любимую, лелеял, а как мальчишку родила - мне отдал. Сказал, не знал, мол, что сука щениться вздумает...
И вот теперь пришли слезы: плачь, Борас... По пьяному лицу прошла судорога, голос сорвался в крик:
- Да сколько же ты, гаденыш, слушать-то будешь! Кончай, раз за этим пришел!..
Взмаха клинка он даже не увидел.
Хранитель выронил меч и, обхватив себя руками, упал на колени. Он долго сидел так, совершенно неподвижно, пока с востока не засветлело. Тогда он поднялся, сдернул с покойника плащ, завернул в него отрубленную голову и, перекинув через плечо, вышел из внутреннего двора на еще пустую улицу.
3
Весна года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), Серый замок ордена Согласия, Тирон.
Блестящая, с ярко-красными плавниками, рыбка поднялась к самой поверхности и клюнула один из лепестков, бледными лодочками покачивающихся на темной воде Кувшинкова пруда. Лепесток рыбке не понравился. Она сплюнула, отплыла чуть в сторону, клюнула снова, на этот раз хлебную крошку. Хлеб пришелся по вкусу - губастый рот с жадностью захватил уже начавший подмокать кусочек мякиша. Адалан бросил еще один, изрядно размятый, снова отщипнул от наполовину раскрошенной краюхи. Пальцы его катали и плющили хлебный шарик, а мысли были далеко и от пруда с рыбами, и от Серого замка, окутанного цветением весеннего сада, и даже от подруги, сидящей чуть поодаль под вишней в припорошенной розоватыми лепестками траве. Кайле усердно водила угольком по берестяной пластине. Время от времени она замирала, держала ладошку над рисунком или вскидывала быстрый взгляд, потом вновь погружалась в работу.
А Адалан думал, вспоминал. Он хотел точно знать, что за тайны спрятала от него неверная память, чтобы теперь каждую ночь изводить кошмарами.
И ведь какая несправедливость! Стоило ему забыть о страхе, увериться, что теперь-то наконец все хорошо, правильно, и он на своем месте, как судьба подстраивала очередной поворот, за которым мир менялся, подкидывая новые беды, а то и возвращая старые. Только-только Адалан обжился в Сером замке, привык к порядкам, научился терпеть белых магов, своих надоедливых соседей, и даже встретил солнечную Кайле, как магистр Дайран решил вывести его на пути силы и познания.
- Пути богов приблизят тебя к Творящим, - обещал он и сразу предупреждал, - но будь осторожен, мальчик: даром Закон и Свобода тайнами не делятся. Ты еще мал и я бы поберег тебя, если бы мог, но магию твою иначе не подчинить: или ты ее одолеешь и станешь подлинным властелином огня, или она возьмет верх и погубит многих.
Пути Творящих открылись легко, словно только его и ждали. Стоило научиться отделять обыденность и оставлять ее позади, как мир обнажил перед ним истинную суть: как прожилки на истлевшем листе дерева, проступили, высветились основные законы миропостроения. Связанный ими первичный хаос, всетворящий огонь бездны, наполнял мертвую конструкцию силой, движением, менял каждый миг, стремясь вырваться за предел клетки. Но клетка тоже неуловимо менялась, подстраивалась, гнулась и выворачивалась, не поддаваясь. Неистовая, непримиримая борьба двух начал завораживала, рокот и гул наполнял все существо мага. Одно только созерцание открытых путей заставляло его дар отзываться грозной, пугающей мощью - Свобода, родной Творящий орбинитов, был щедр на силу, и что он забирал взамен, Адалан так пока и не понял.
Другое дело Закон.
Чтобы удержать разбушевавшуюся магию, Адалан потянулся за знанием. Но жестокий бог словно посмеялся, вылив на него разом все, что он так усердно прятал, что старался забыть: ищи в самом себе, жалкий человечишка!
И в тот же миг страх вернулся. Маленькая гусеничка, так и не издохшая за все эти годы, теперь зашевелилась в его прошлом, обмоталась им, как коконом, и затаилась там, пухла, жирела, питаясь полузабытыми кошмарами. Каждой жилкой тела, каждым волоском, что дыбится от ужаса, Адалан чувствовал, как она растет, меняется: вот-вот кокон лопнет, и что-то оттуда вылезет.
Злая судьба вновь смеялась над ним.
Только вот судьба ли повинна в этом, жестокость ли Творящего Закона заставляет его так мучиться? Или есть виновники попроще - обычные люди? Они где-то ходят, едят и спят, быть может, даже смеются и наслаждаются жизнью. И думать не думают о нем, не знают, не помнят!..
С людьми можно и поквитаться.
Только нельзя просто ждать! Надо во всем разобраться: размотать липкие нити памяти, отыскать гнездо страха и придушить чудовище, пока оно еще слабо, пока ужас, боль и отчаяние, просыпающиеся ночами, не обросли броней и не сожрали его заживо.
За последние два года Адалан придумал подобие ритуала: вернуться к истоку воспоминаний, к самому началу сна и шаг за шагом идти... ключ к пониманию где-то там, в его прошлом, которое он теперь видит и слышит, но не может истолковать. Надо только собраться, отрешиться... Сосредоточиться...
Тихо, почти про себя Адалан запел:
Спи мой птенчик,
золотой бубенчик.
Спи мой мальчик,
светлый одуванчик.
Эту песенку Хафисы Адалан помнил и хранил свято, сам себе напевал каждый вечер - и покой гнезда в Поднебесье окутывал его, укрывал от невзгод, утешал и убаюкивал.
Темная гладь Кувшинкова пруда улыбнулась, посмотрела из глубины глазами даахи и будто ответила, вторя его словам далеким родным голосом:
Будет солнышко сиять,
Мы отправимся гулять,
Через лес высокий
Да на луг широкий,
Резвых козочек гонять.
Адалан почти заснул: глядя вглубь темной воды, видел не толкающихся ради хлебных крошек яркоперых рыбок, а смоляные косы мамы Хафисы, ее свободное платье в сине-серую полосу, нити разноцветных бус на шее и серебристо-родниковые глаза, искрящиеся улыбкой. Она протянула руки, обняла. Адалан зажмурился, всего на миг уткнулся лицом в желанное до щемящей боли тепло. А когда снова посмотрел на маму, глаза ее были уже не серо-прозрачными, а лазурными, как весеннее небо, и светлое золото волос текло по плечам, по белому кружеву сорочки, свиваясь на концах в тугие крупные кольца.
Потом грубая рука схватила его, оторвала от родного тепла, бросила на холодный пол. Боком и затылком он ударился обо что-то твердое, больно подвернулась рука. Но больнее всего был страх: как ножом резанул крик, и в лицо брызнуло горячо и ярко. Красные пятна на стенах, красные лужицы у ног, липкие пальцы, липкие от красного пряди, медно-рыжие... нет... золотые.
«А он? Ты не хочешь забрать его? Это же твой сын...»
«Сын? Старик, да ты из ума выжил! Он мне не нужен».
Опять рука, чужая, сильная и страшная, дергает его вверх.
«Хотя... интересно будет, что из этой личинки вырастет. Может, оно того стоит - на рынке нет рабов-орбинитов. Пробей ноздрю и найди какую-нибудь няньку...»
- Лан! Перестань!
Голос Кайле разорвал видение, выдернул из мертвого знобящего ужаса путей Закона в весенний сад, полный солнца, аромата цветов и птичьего щебета. Адалан вздрогнул, выронил в воду хлеб и сам чуть не свалился следом. Рыбки радостной стайкой набросились на угощение: хватать краюху беззубыми ртами, дергать друг у друга, чтобы вскоре утащить куда-нибудь на середину пруда.
- Сам на себя не похож! Не человек, а демон зимней ночи, и смотришь так... я думала, в пруд кинешься. Опять лезешь, куда не велено? Ты же говорил, что Могучий строго-настрого...
- Не твое дело! - огрызнулся Адалан.
Он с трудом оторвал взгляд от пестрящей бликами воды и задышал глубоко, мысленно раздувая над прудом легкие пушинки. Бешеные скачки сердца начали понемногу утихать, выравниваться.
- Я тебя с собой не звал, а уж раз пришла - не суйся. Все равно тебе не понять...
Еще не договорив, он осознал, что грубит зря: Кайле не виновата ни в его страхах, ни в том, что он ничего не может вспомнить как следует. Счастье, что Кайле была не из обидчивых. Она бросила в траву свою работу, подбежала, оттащила от воды, вытянула из-за пояса расшитое цветными нитками полотенце.
