Небо на плечах - Федорочев Алексей (читать книги регистрация TXT) 📗
Семь дней потребовалось Гольдштейну вместе с присоединившимся позже Хун Хунли, чтобы подобрать цепочку воздействий, приведшую к нужному результату. Технология была пока еще сырая и наверняка неоптимальная — вакцина вырабатывалась напрямую из крови одаренных, обладающих иммунитетом. Как и сам вирус, она была ограниченного срока действия — уже через несколько часов после производства полностью теряла лечебные свойства. И чем сильнее был одаренный, тем меньше манипуляций с его кровью требовалось совершить.
— Сыворотке, что у нас получилась, мы присвоили рабочее название «Гольдхун», — ревниво завершил Соломон Аронович свой рассказ о создании вакцины.
Для недовольства у ученого были причины: поспешив первым доложить императору о создании лекарства, он увяз в бюрократическом аппарате Кремля и был вынужден в конце концов отрапортовать министру здравоохранения. В предвкушении высочайшей благодарности и дождя из наград необходимость проинформировать меня — молодого выскочку-губернатора, который непонятно кто и неизвестно откуда взялся, он переложил на плечи китайского коллеги. К чести иностранного профессора, тот пытался отказаться от заслуженных лавров, но решительно настроенный Гольдштейн сумел его переубедить. И как-то так получилось, что, имея прямой выход на личный телефон императора, первым наверх об успехах отчитался я, опередив даже министра. Ох уж эти аппаратные игры!
При всем уважении к уму и таланту Гольдштейна, даже такая мелочь была мне на руку — в момент обнаружения заветного колечка на руке Земели ставки в игре ракетой взмыли ввысь, ставя на кон уже не карьеру, а жизнь. Был соблазн и лекарство как-нибудь переименовать — моя власть простиралась и на это, но тут уж пришлось себя одернуть, озлобленные ученые — такие… затейники!
— Поправьте меня, если я ошибся: в настоящий момент бесполезно организовывать поставки крови из ближайших не затронутых карантином районов, потому что за время пути кровь потеряет так нужные вам свойства?
— Да, пока это так. А заморозка вообще противопоказана.
— И сыворотка потеряет лечебный эффект по тем же причинам? То есть развертывать ее производство нам придется прямо здесь?
— К сожалению, вы правы, ваше превосходительство. — Ученый принял мой задумчивый тон за недовольство, и в голосе его появились заискивающие нотки. — Возможно, еще несколько дней исследований помогут решить эту проблему, но пока…
— Что вы, Соломон Аронович! — поспешил я его успокоить. — Ни в коей мере не хочу умалить вашей заслуги! В моем рапорте на награждение ваше имя будет стоять на первом месте! И вряд ли император оценит вашу работу меньше чем на Звезду, уж какую, простите, не ведаю, но я буду ходатайствовать о Бриллиантовой. А можно еще раз поподробнее про циклы облучения?
Воспрянувший духом Гольдштейн залился довольным румянцем и перешел наконец-то на нормальную речь, оставив научные выкладки, что пытался вложить в мою голову последние полчаса.
— Все очень просто: в организме сильного одаренного антитела и так подвергались мутации под воздействием собственного источника. И чем выше количество УЕ, тем меньше требуется обработки. Каждый цикл длится примерно час. Для крови обычного середнячка с показателями двести пятьдесят — триста УЕ потребуется восемь циклов. При наличии трехсот — трехсот тридцати — шесть. До четырехсот — четыре. Свыше — два-три, в зависимости от количества. С вашей… — ученый замялся, — с вашей кровью обработка займет всего один цикл.
Я, кажется, знаю, что станет самой популярной валютой Питера на следующие несколько дней.
— Сколько выйдет доз из ста миллилитров крови?
— Чуть меньше двухсот.
— Тогда не будем терять время! Где у вас процедурная?
Гольдштейн, гад, соврал и выкачал из меня явно больше оговоренных пятисот миллилитров. Как ни странно, но потерю крови одаренные переносили ненамного лучше обычных людей. Даже я, при всех своих талантах, восстановлю взятое только через несколько часов. Хотя, может быть, и раньше — звезда источника принялась пульсировать в запредельном ритме, прогоняя подкатившую слабость и шум в ушах. Честно говоря, моя нынешняя сила пугала меня самого: я как несмышленый ребенок уже дважды устраивал всплески. Только надо при этом учитывать, что источники малыша и взрослого, почти двухметрового парня очень и очень отличаются. Там, где детеныш максимум зажжет искорку, я мог наворотить многое. Да и черт с ним! Буду пока сбрасывать излишки на бусины, батарейки всегда в цене! А потом, глядишь, и устаканится.
— Двое дышат, но уже не жильцы! — доложил старшина, появившись из-за дымящей машины.
— Проклятие, где?! Веди! Кто здесь жилец, а кто нет, решать буду я!
Когда-то давно у меня сложилось ошибочное впечатление, что плоть по приказу целителя срастается сама собой. Действительность оказалась сложнее: что толку сращивать грязную рану, если потом пойдет воспаление? Или какой смысл заживлять перелом, если кость сложена неправильно? Но когда рука набита, все предварительные манипуляции для непосвященного зрителя как бы прячутся за кадром, а на виду остается чудо: на матросе, только что дышавшем с трудом и через раз, на глазах смыкались страшные раны.
Произнесенная тихим голосом матерная тирада, должная передать все восхищение одного из очевидцев, резко оборвалась на не слышанном раньше загибе от глухого тумака старшины. Дав только что умирающему бойцу время прийти в себя, я обернулся:
— Где второй?
— Здесь, ваше превосходительство.
У второго пришлось задержаться — досталось ему больше. Знал бы, начал бы с него, а так едва-едва успел. Зато теперь у нас было уже два свидетеля.
Новую валюту Питера я капитально недооценил. Платили за нее не деньгами — жизнями. Все три машины, развозившие по больницам первые партии вакцины, подверглись нападениям, хотя на их охрану я вроде бы не поскупился. Два конвоя отбились без потерь, третий — нет. Почти две тысячи ампул пропали в неизвестном направлении. Хотя какие две? Под ногами постоянно хрустело стекло, а значит, похитителям досталось гораздо меньше. Дичайшая ситуация, но я предпочел бы, чтобы грабители унесли груз целиком: даже если не найдем, на две тысячи заболевших в городе стало бы меньше.
— Чирковы, ваше благородие, — прохрипел все еще готовящийся к смерти солдат, явно попавший в гарнизон по набору последних дней — на это указывала его плохо подогнанная форма.
— Какое благородие?! — зашипел лежащему на асфальте бойцу косившийся на меня старшина. — Не видишь, с генерал-губернатором разговариваешь! Понаберут кого попало!
— К черту! — оборвал я его бурчание и обратился к солдату: — Ты кого-то узнал?
— Так я на них, иродов, работаю всю жизнь! Точно они! Ихний главный начальником охраны у нас на заводе год назад работал! И еще двоих я узнал — они это! Клянусь!
Не врал. Или истово верил в то, что говорил. Только для инсценировки слишком сложно: для этого налетчикам требовалось бы знать, что кто-то сможет опознать разыгранные роли и этот кто-то уцелеет… Бред! Значит, Чирковы…
— Фамилию-имя знаешь?
— Плахов-Чирков Вадим Игоревич… Он вообще-то путевый был начальник… зазря лишнего не требовал. — Простреленное легкое уже работало нормально, но мозг солдата еще не мог усвоить, что опасности нет, и продолжал экономить силы, заставляя хозяина делать между словами долгие паузы. — А вот мордовороты его… один вроде бы тезка его — тоже Вадим, фамилия простая какая-то, не вспомню сейчас. А второй то ли башкир, то ли татарин, имечко такое… на напильник похожее… а фамилию точно помню — Ахматуллин. Других я не видел.
Матрос никого из нападавших не узнал, да и немудрено: судя по говору — родом откуда-нибудь с Урала, служил в Кронштадте. Но главного у грабителей хорошо рассмотрел и брался опознать при встрече.
— Рус?
Францев, взятый на место перестрелки в качестве сыщика, моментально подскочил сбоку и выдал готовую справку:
— Вадим Плахов-Чирков из младшей ветви, нацелился на Василису Чиркову…
