Прости меня - Дружков Юрий (мир бесплатных книг .TXT) 📗
На меня смотрел я сам.
Прошло пять минут. Самое главное, самое жуткое то, что картинка шла за моим искателем. Я вел гражданина, вел себя самого, как ведут киносъемщики, поворачивая камеру вслед идущему. Я вел даже не в след.
Я шел рядом с собой.
Ни одну картинку я не мог раньше проследить по-настоящему. Они гасли так же быстро, как появлялись. Теперь...
Я переключил диапазон, и я, то есть гражданин, вдруг оказался метров за двести позади своего движения.
Картинка повторилась!
Я шел по набережной, повторяя все мои только что виденные жесты.
Я (не тот, на экране, я - здешний) переключал опять и опять. Я повторял изображение, "прокручивал" снова, как самую завлекательную киноленту. Я мог бы это делать (я знаю теперь!) сутки, месяц, год. Я мог увеличить на весь экран мои глаза, руки, ботинки, пуговицу на пальто. Ведь мои картинки управляемы, это я помню!
У них была паника. Я просил найти Шефа немедленно. Кто-то бегал в аппаратные, в буфет, во двор. Шефа нигде не было. Я торопил их, настаивал, грозил, они отыскали его, кажется, в городе.
Он приехал, кивнул мне от самой двери, подвинул кресло поближе к экрану и сел.
- Ты меня, пожалуйста, не перебивай, - попросил я.
Он засмеялся.
- Понимаешь, я даже не собирался тебя перебивать.
- Пойми, это серьезно.
- Выкладывай.
- Но будет похоже на бред.
- Я готов.
- Мы видим прошлое.
- Не понимаю.
- Самому трудно поверить. Наши картинки - это виды прошлого... Того, что было... ушло. Мы это можем видеть... Я видел себя таким, каким я был раньше...
Глаза у него были веселые, как у человека, понимающего шутку.
- Тогда, значит, мы увидим и тетради великого деда? Может быть, и самого деда, и он сам расскажет о своих формулах?
- Не смейся, я говорю серьезно. Можно будет. Можно, поверь. Только не сразу...
Я, наверное, кричал. Он сказал:
- Ты не волнуйся. Говори.
- Кажется, я понимаю тайну фразы "от самого себя". Пока хорошо принимаются только те картинки, что связаны с персоной сидящего у аппарата. На других колебаниях они, как прежде, непослушны и почти неуправляемы. Тебе ясно?
- Говори.
- Я не знаю, как дальше. Но если мои предположения верны, то уцелевшая формула деда в самом деле связана со второй точкой склонения наших лучей.
- С точкой в Лахоме?
- Да, с ней. Мне кажется, если там поставить один аппарат, можно будет найти остальные формулы.
- Формулы управляемости?
- Да, формулы абсолютной управляемости всеми картинками прошлого, не только от самого себя.
- Ты предполагаешь, в бумагах деда потерялись формулы управляемости?.. Это похоже на правду.
- А все остальное разве не правда?
- Вылетай обратно, поговорим дома. Я пришлю смену. Там теперь и без тебя управятся.
- Когда же ты мне поверишь?
- А вот разгадаешь формулы деда - увидим.
- Я покажу тебе тетради самого деда! Я покажу тебе, как он их пишет. Сам пишет.
- Но только не сразу.
- Да, я пока не могу.
- А мне трудно поверить, понимаешь меня. Каждый нормальный человек усомнился бы.
- Ты никогда не был нормальным человеком.
- Спасибо.
- Ну до свидания.
- До скорой встречи... Постой, передай Археологу мое спасибо! Ты постарайся как-нибудь ему доказать мое великое восхищение, мою благодарность. А еще попроси, пускай пришлет мне все, какие он хочет, исторические загадки. Может быть, я увижу их и разгадаю.
- Не увлекайся. Рано...
- Будь здоров.
Кто не слышал такие слова: "прогулка в прошлое". Но в мире никто еще пока не гулял по-настоящему в прошлое, кроме, конечно, меня. Я, по-моему, самый первый путешественник в прошлое. Мистика, не правда ли? Но я начинаю привыкать к таким понятиям: вижу год назад, вижу пятнадцать лет назад.
Меня словно перестала удивлять фантастическая мысль: можно видеть бумаги давно утраченные, можно видеть людей, писавших эти бумаги, людей давно умерших. Можно, все можно!
Я нашел необычную цепную реакцию в моих наблюдениях.
Как только диапазон менялся, картинки начинали прыгать с хаотической быстротой. Но стоило мне поймать изображение моей особы в любом возрасте, потом переводить плакатор на человека, появившегося рядом со мной (на картинке), вести за ним, переходить на людей, встреченных этим человеком, а потом на людей знакомых тем людям... Словом, я могу по такой цепочке уходить в бесконечность места и времени. Картинки слушаются меня, пока не нарушается та загадочная цепь. Как ни верти, выходит "отъ самого сЪбя"...
Это уже много. Можно увидеть их: давние события, потерянные бумаги.
Сам в глубине души удивляясь, почти не веря себе, я начал искать бумаги деда, и этот еще примитивный поиск увел меня далеко-далеко в сторону. Я заглянул в мои давние годы. Мне трудно писать о них. Я не знал, как это больно, видеть прошлое. Но записывать надо. Если пошел - не останавливайся. Ты пока единственный...
Первые ласточки полярной зимы, вихревые колкие метели закружили поселок, спрятали в подушки. Ветер над крышами выл не переставая, жалобно и нудно. С людьми на улице он был свиреп, яростен, жесток, а тут скулил, не умея раздуть сугробы снега над моей головой.
Раздраженный ветер вдруг налетел, упал на домик, завалив на него могучий сугроб, наглухо запечатав меня с моими невеселыми думами, с негаснущим, почти живым экраном...
Я увидел мальчика, смешного, головастого, ушастого. На щеках у носа конопушки, голос как у девочки. Рядом с ним тоненькая молодая женщина с удивительно добрым лицом.
Они жили в доме рядом с большим городским кладбищем. Когда-то дом этот был кладбищенской конюшней. Потом хозяйственные люди пришли, осмотрели деревянный сруб, настелили новые полы, врезали окна, поставили новую крышу, дали тоненькой женщине ключ и сказали: "Вот жилплощадь. Будьте здоровы, живите богато".
Женщина с добрым лицом усадила их за раздвижной деревянный стел, накрытый белой скатертью, поставила тарелки с кружочками колбасы, с нарезанными солеными огурчиками, поставила графин с водкой, налила в рюмки. Гости были довольны, хвалили женщину, солидно жевали огурчики, пели. Потом они встали, пожали руку женщине, потом, наклоняясь у входной двери, чтобы не задеть шапкой притолоку, вышли па улицу. Вот они потопали вдоль ограды кладбища, говоря друг другу: "Хорошая баба и одинокая..." - "Ну, муж-то есть..." - "Все равно хорошая..." Вот они сели в пятнадцатый номер трамвая, вот они поехали. Пока не погасла картинка.
Мне пришлось опять найти в хаосе лучей фигурку головастого мальчика, чтобы вернуться в домик при кладбище.
Тоненькая хозяйка домика была очень рада жилью. Почти каждый вечер она мыла, скоблила новый пол в горнице. Белый, душистый, он стал ее маленькой гордостью. Серая дорожка ложилась на полу настоящим ковром.
Она купила на радостях в магазине в центре города своему ненаглядному головастику синий костюм с морским воротником, с якорями на блузе. Она хотела, чтобы все видели, какой он красивый, маленький головастик.
Она звала его необычно - Седуля. Потому что виски у него были белесыми, как седина у взрослого человека. Мальчишки называли его Чижиком. За писклявость, малый рост и торопливую речь. Она слушала их и улыбалась, потому что все, связанное с ним, казалось ей значительным, добрым и нежным.
Когда он, обиженный, плакал, она садилась рядом с ним и рисовала ему смешных зайчиков. Без улыбки смотреть на них мальчишка не мог.
Она работала на заводе с красивым названием "Динамо". Приходила поздно, потому что хотела заработать больше денег.
Я видел, как спит в углу комнаты взъерошенный, маленький, в конопушках. Рядом открытая тетрадка с нарисованными зайцами, ружье на веревочке. А на улице, в палисаднике, рядом с домом, горит фонарь, уличный фонарь, п она стирает в корыте мальчишкины рубашки. На воздухе, при свете фонаря, чтобы не разбудить.
