Сказки Бернамского леса (СИ) - Ершова Алёна (читаем бесплатно книги полностью TXT, FB2) 📗

Отец пришел, когда солнце целиком скрылось за холмами. Принес связку перепелов и принялся их ощипывать.

— Сегодня славный день. Две дюжины птиц на королевскую кухню поставил и четыре для себя приберег. Закоптить можно, да на ярмарке сбыть. Я за лето шкурок заячьих да бобровых собрал. Пледы твои продадим. Если хорошо сторгуемся, выберешь себе сукно на платье, любое какое понравится. А после дня почитания Пчелиного Волка мне надо будет отбыть сопровождать королеву в дни большой охоты. Похозяйничаешь одна. Но надеюсь, ее величество, как и раньше позволит мне промышлять в Бернамском лесу не только ради ее обеспечения, но и для собственного пропитания.

— Ддоообро ппааапа.

Корвин решила ничего не сказывать о лесном происшествии, да и что спрашивается говорить? Как мух да мошек испугалась? Смешно. Дома у очага, так вдвойне смешнее. Так и легла спать. А ночью ей снился полет. Словно она не то птица, не то дева крылатая да черноперая. Красивая, гибкая, легкая, сильная. Ветер ласкал крылья, и она неслась сквозь вересковые пустоши. Её черные перья превращались в белоснежные пальцы, сжимающие смоляную гриву, стремительного коня. Соленые брызги летели в лицо и хотелось кричать от счастья: «Я превращаюсь в королеву!!!»

«Или королева превращается в тебя», — пророкотал в голове чужой, задумчивый голос. И Корвин проснулась.

Сида открыла глаза. Поднялась рывком, заозиралась. Задышала тяжело, загнанно. Где она? Как сюда попала?

Сквозь грубо замазанные стены торчала черная солома. На полу разметался грязный песок. Маленькое приземистое окно, затянутое овечьим пузырем, пропускало убогое подобие света. Все это вместе, да еще закопчённый очаг в придачу, наводили на мысли о человеческом жилище. Но этого просто не могло быть. В морок или собственный бред верилось проще, чем в то, что она провела ночь среди людей.

— Проснулась золотце! Ну и напугала ты меня. Всю ночь в бреду металась. Застудилась что ли? — здоровенный, бородатый незнакомец с ассиметричным лицом протягивал ей теплое молоко. Оно пахло мёдом, луговыми травами, и заботой. Непривычные, чужие запахи раздражали.

Мужик тем временем, заботливо погладил ее по голове, лопатоподобной лапищей.

«Пошел вон, трэлл!» — сида хотела залепить пощечину, выбить дурацкую кружку из рук, и разметать к ётунам все кругом, но вместо этого ее рот произнёс:

— Спасибо, папа, доброе утро!

«Папа», казалось, опешил сильнее самой сиды. Продолжая смотреть на нее круглыми, словно блюдца глазами он слегка отстранился, потянулся к поясу и медленно достал кресало, но не простое из болотной руды скованное, а самое настоящее, чистого холодного железа. Сида с ужасом наблюдала, как чужак на раскрытой ладони протягивает ей смертоносную дрянь.

«Нет!» — страх парализовал, но вопреки воле, собственная рука уже тянулась к кресалу.

— Спасибо, — девичьи пальцы сомкнулись на ядовитом железе. Но ожидаемая боль не пронзила тело, не заставила отшвырнуть вещицу к дальней стене. — Я не права была, что отказывалась брать в лес железо. Впредь буду слушаться.

Мужик вздохнул с облегчением, и хоть продолжал прожигать ее взглядом, но прежнего ужаса в нем не было. Напротив, в глазах блестела радость.

— Накрывай завтрак золотце, произнес он и поднялся с пыльного мешка, служившего постелью.

Сида недоуменно смотрела на лежащее в своих руках кресало, потом обратила внимание на неестественно скрюченные пальцы, на обломанные ногти с темными полумесяцами грязи. И ужас окатил ледяной волной.

«Не может быть! Нет, нет, нет! — смятение, ярость, паника всё смешалось внутри, лопнуло и растеклось едкой горечью понимания, — Я заперта в человеческом теле! В немытом, калечном человеческом теле».

Между тем, существо внутри которого обнаружила себя сида, готовилось к завтраку. Оно, покачиваясь и ковыляя чесало рыжие патлы, одевалось, ставило щербатые миски на стол.

Омерзению сиды не было предела. Всё чего касалась человечки выворачивало наизнанку: старый беззубый гребень, засаленная ложка, грубая льняная рубаха, грязное по подолу платье, выгоревший на солнце чепец. Ни единой изящной вещи, прямой линии или чистой поверхности. Но самое страшное людской смрад. Эта невыносимая смесь подгнившей капусты, мокрой псины, пота и жженого торфа. Хотелось содрать с себя кожу вырваться и бежать прочь со всех ног.

— Пап, я к реке воды принесу! — Корвин сама не понимая собственной спешки схватила ведра и вылетела за порог.

Сида, сидящая внутри, задохнулась от ярости: «Чтоб я, Кам Люга, туата нечестивого двора, сельскому мужику ведра таскала!».

Безумное неистовство затопило сознание. Внезапно ноги Корвин развернулись и понесли совсем в другую сторону. Несколько раз она падала, не в силах совладать с собственным телом. Вскоре грязная, с содранными в кровь руками она обнаружила себя на опушке леса. Щеку обожгла пощечина. Следом другая. Голова разрывалась от криков.

«Говори, девка, как ты это сделала⁈ Отвечай негодница! — разорялся каркающий голос, — Какой магией меня приманила?»

— Никакой! — взвыла девица, пытаясь совладать со своими же руками. И откуда спрашивается столько силы взялось? — Как проснулась, с батюшкой сидела! — Корвин трясло, слезы текли по пылающим щекам, нос раскис и превратился в вареную свеклу, — Не бейте меня госпожа, я и так калека!

Неистовый вопль, вырвавшийся из собственного горла, разорвал лесную тишину в клочья. Сознание покинуло Корвин, и она упала на землю.

III

Очнулась Корвин от того, что ворон бил клювом кожаную заплатку на плече. Перевернулась на спину, разглядывая небо через решето листвы. Вдохнула аромат дикой мяты и лесного меда. Чужие мысли в голове стихли. Даже страха не было. На душе сделалось спокойно, словно давно потерянное, нашлось вдруг на самом видном месте. Она ведь всегда не была такой, как все. Странностью больше, странностью меньше, пожалуй и не заметит никто. А госпожа в голове, пусть живет. Если, конечно, кричать и драться больше не будет. Тем более, благодаря ей, речь ровная стала, без колдобин. Так что нет худа без добра.

Дни потекли по-старому, голос больше не появлялся, и Корвин стала забывать тот ужас, что пережила на поляне. Но урок озвученный однажды и не выученный, спешит повториться вновь.

Накануне дня почитания Пчелиного Волка отец взял ее в Бренмар на ярмарку. Корвин уже и позабыла как там громко. После деревенской тишины, где треск пламени в очаге, овечье блеяние да звон глиняной миски, упавшей на каменный порог, самые громкие звуки — город оглушил. Корвин не представляла, как мать могла жить здесь деть ото дня и не сойти с ума. Слушать конский топот, человеческую болтовню, мычание волов, собачий лай, звон колокола на высокой башне, сообщающий, что твоя жизнь стала короче еще на один час.

Корвин прижалась к отцу. Вместо детской радости, впервые она почувствовала страх. Страх перед мощью города.

— Здесь всегда так?

— Нет, что ты! — Отец потрепал Корвин по голове, — Просто сегодня самая большая ярмарка в году. Спасибо родичам твоей матушки, впустили на ночлег, даже сена в хлеву не пожалели, а то сегодня бы полдня в воротах простояли. А пошлину за место я градоправителю еще в прошлом месяце отдал. Так что сейчас разложимся и беги смотреть. Потом расскажешь. Я слышал, как король Гарольд говорил, что расщедрился на акробаток из Иудеи. Они нагие под удары барабанов будут исполнять танец Саломеи.

Корвин подняла хмурый взгляд на отца. И стоило тащиться из деревни, ночевать в обнимку с немытыми козами, ради того, чтобы поглазеть на голых девиц. Да их у реки каждый вечер, хоть ковшом черпай!

Место у отца оказалось не плохим. В середине ряда. Даже жерди имелись на которые можно накинуть ткань и спастись от жгучего осеннего солнца.

Корвин помогла отцу разложиться, сунула за щеку пару медяшек на сладкую булочку и пошла гулять. Постепенно сквозь темные тучи дурного настроения стали пробиваться лучи любопытства.