Король и Королева Мечей - Арден Том Дэвид Рэйн (книга жизни TXT) 📗
— Верно. А она имеет наглость сохранять девичью фамилию.
— Какая дерзость!
— Ведь вроде бы с нее взяли слово, что она и носу не будет высовывать из той колонии! И вот теперь — это надо же! — она снова здесь, среди нас. И знаете, уже ходят кое-какие слухи.
— Правда? И какие же?
— Какие же еще? Опять интрижка!
И еще разговоры:
— Сэр Пеллион?
— Лорд Эмпстер!
— Старина, вы вернулись! А мы-то думали, вас не будет весь сезон. Но как вы себя чувствуете? Опасаюсь, что не очень хорошо! У вас в бороде поприбавилось седины... Ну, зачем вам было соблюдать этикет и являться во дворец?
— Это не такое уж пустое дело, лорд Эмпстер. Но знаете, здесь мне все-таки не так тоскливо, как в харионском поместье. Быть может, это глупо, но я почему-то решил побывать на этом приеме, о котором так мечтала моя бедная Пеллисента.
— Девочка была на пороге совершеннолетия! Какого прекрасного цветка лишился свет!
— О да, да! — В глазах сэра Пеллиона сверкнули слезы. — Но у меня остался ее брат, который очень похож на нее. Пеллем, подойди. Но ведь вы знакомы с лордом Эмпстером?
— Сэр Пеллион, мы действительно знакомы с вашим внуком. Господин Пеллем подружился с моим юным протеже, который не так давно приехал в Агондон из Чейна.
— Вот как? Как я посмотрю, внучек, ты тут даром времени не терял.
— Деятельность, дедушка, — враг безделья.
— Ах, как славно сказано, не правда ли, лорд Эмпстер? Похоже, у нашего юного Пеллема задатки поэта. Знаете, между прочим, Коппергейт тоже начинал как придворный острослов. Во времена моей молодости ему не было равных по остроумию. Пеллем, объявляю тебя его наследником.
Молодой человек весьма приятной наружности — ну разве что немного полноватый — с похвальной скромностью покраснел и обратился к лорду Эмпстеру:
— А Новы нынче вечером здесь нет?
— Господин Нова должен заниматься. Вы же знаете, Пеллем, он был лишен ваших возможностей. С вашей помощью он скоро избавится от провинциальных манер, но пробелы в образовании он способен восполнить только неустанными занятиями.
— Вы — строгий и требовательный учитель, милорд. Но надеюсь, вы станете хоть немного добрее в вечер первой луны нового сезона? Я уже все-все рассказал Нове об этом грандиозном событии, и теперь... Ну, словом, он только об этом и говорит.
Лорд Эмпстер улыбнулся.
— Не переживайте, Пеллем. Разве я сумею лишить молодого человека шанса полюбоваться свежестью юных красавиц в день их выхода в свет? Этот бал я склонен рассматривать не как отвлечение от занятий, а как, если хотите, экзамен. Ну а сегодня здесь самый обычный ритуал, не более того.
Пеллем мог бы с этим поспорить. Он был еще в том возрасте, когда все, что происходит при дворе, кажется необычным.
В это мгновение нежно прозвенел колокольчик, и придворные приготовились встречать короля. В соседнем зале зазвучали фанфары. На губах лорда Эмпстера заиграла улыбка. Распахнулись высокие двери, и Его Императорское Агонистское Величество король Эджард Синий торжественно и гордо прошествовал к трону.
Хотя... Пожалуй что, не совсем гордо и торжественно. Уж не пошатнулся ли он слегка, когда занес ногу над первой ступенькой? И уж точно, от него пахло ромом! Эмпстер сразу почувствовал, как сгустилась атмосфера в тронном зале. Его улыбка угасла. Долго ли король пребывал в уединении? Всего лишь на сезон... Но за то время, пока придворные резвились в Варби или Колькос-Каскосе или нежились на солнышке в загородных поместьях, король разительно изменился.
Безусловно, заговорить об этом никто бы не решился. Вот хотя бы в прошлом году... Стоило только юному принцу-электу Урган-Орандии (напыщенному провинциальному балбесу) отпустить кое-какие замечания по этому поводу, и его тут же вышвырнули из дворца, поскольку его высказывания услышал лично премьер-министр. Согласно слухам, этот дурачок теперь не имел права даже переступать порог своей виллы в Орандии и появляться перед собственными придворными! И уж конечно, со времени его странного исчезновения его никто не видел.
И все же не сказать ничего — нет, это было бы невозможно! Неужели это король? Эмпстер беспристрастным взглядом изучал постаревшего, обрюзгшего человека, который с трудом уселся — почти повалился! — на огромный, украшенный драгоценными каменьями трон. Глаза Эджарда Синего налились кровью и слезились, щеки обвисли, губы приобрели лиловый оттенок, по-рыбьи вытянулись и набрякли. Ни горностаевая мантия, ни золото не могли приукрасить этого человека, который так страшно изменился. Куда подевалась его стройность, мужественность, гордая монаршья посадка головы? На официальных портретах, которые рассылались в самые дальние уголки империи, король выглядел именно так. Ведь когда-то он именно так и выглядел на самом деле! Было время, когда Эджарда Синего никто не смог бы отличить от его брата, Эджарда Алого, хотя на самом деле он являл собой всего лишь не самое совершенное эхо. И вот теперь, как бы для того, чтобы воочию продемонстрировать, как глупы были те люди, что предпочли Синего короля Алому, время с жестокой безжалостностью срывало с узурпатора покровы, под которыми пряталась его истинная личина.
Но нет. Не всем дано было это увидеть. Простой народ никогда не узнает об этом. Простому народу суждено было любоваться парадными портретами короля, которые во множестве писались маслом, и бюстиками, которые один за другим отливались в придворных мастерских! «Но кто же, — гадал Эмпстер, — будет восседать на троне, когда минует новый цикл сезонов?» Жуткая разбухшая жаба, из слизистой шкуры которой будет сочиться яд? Подумать только, а они подыскивали супругу для этого чудища! Возле королевского трона стоял роскошный стул и поджидал жертву.
Вот какие мысли метались в голове у Эмпстера, пока он смотрел на монарха. Однако нельзя сказать, чтобы он смотрел только на короля. К слову сказать, согласно непререкаемым правилам придворного этикета, придворным запрещалось смотреть на кого-либо, кроме короля, в то время, когда он входил в зал, выходил из зала, брал слово, просил тишины, поднимал руку, щелкал пальцами и так далее. И все же Эмпстер не мог не обратить внимания на человека, который возник возле трона короля и встал рядом, словно некий таинственный фамилиар. Эмпстер знал, что не он один перевел глаза на этого человека. По обыкновению бесшумно и без церемоний премьер-министр выскользнул из маленькой двери за тронным возвышением, как только монарх рухнул на мягкое сиденье.
Большего контраста с королем трудно было и поискать. Рядом с подвыпившим, обрюзгшим королем, одетым в бархат, меха и каменья, премьер-министр казался истинным аскетом в своем белом монашеском балахоне. Белый Брат. Он наотрез отказался носить золоченое придворное платье премьер-министра, фасон которого не менялся со времен королевы-регентши. Он и парика не носил, а собственные волосы стриг очень коротко. Никаких украшений, пудры, румян. Премьер-министр сиял чистотой. Но приятно ли было на него смотреть? Вряд ли. От ледяных глаз веяло холодом.
Премьер-министра звали Этан Архон Транимель. Со времен правления Джегенема Справедливого, отца близнецов Эджардов, обязанностью Транимеля было оглашение королевских указов. Его статус Брата, закрепленный правилами придворного этикета, официально приравнивался к должности слуги, непосредственно исполняющего волю короля. На самом же деле его высокопревосходительство досточтимый премьер-министр слугой являлся настолько же, насколько является слугой для своих марионеток кукловод. Эмпстер знал о том, что даже во времена Джегенема находились люди, которые больше побаивались премьер-министра, чем короля. А во время краткого — слишком краткого — правления Эджарда Алого и вообще никто не сомневался, в чьих руках сосредоточена реальная власть.
Но умолкнем! Король желает что-то сказать!
Голосом одновременно механическим, но при этом вялым и дрожащим этот человек, обладающий множеством титулов типа великого правителя Тарна, повелителя Варбишира и Голлуха, священного императора Лексиона, великого магистра Тиралоса, верховного главнокомандующего Зензана, Ана-Зензана и Деркольда, а также Правителя Всего Света, верховного архимаксимата и Хранителя Веры, наместника бога Орока в Царстве Бытия, — обладатель этих многочисленных титулов обращается к придворным с очень короткой пьяной приветственной речью и погружается в забытье.
