Пыточных дел мастер - Вулф Джин Родман (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
– Хотя был давно мертв?
– Этого сказать не могу – вода их держит свеженькими. Говорят, вроде как дубит человечью кожу. Выходит – не то, чтобы как голенище, но – вроде женской перчатки.
Агия ушла далеко вперед, и я пошел за ней. Старик погнал лодку следом, параллельно топкой тропинке среди осоки.
– Я им сказал, что – вот, для них-то сразу поймал, а Кае уж сорок лет не могу найти… Я обычно вот чем пользуюсь. – Он показал мне железную кошку на длинной веревке. – Вылавливателей разных полно, а вот Кае так и не нашел. Начал через год после ее смерти с того места, которое здесь обозначено. Ее там не было. Взялся я за дело всерьез, и через пять лет уже здорово забрал в сторону – так мне тогда казалось. Потом испугался – а вдруг ее здесь вовсе нет? И начал сначала. Так – десять лет. Все боюсь пропустить, и каждое утро первый заброс делаю в том месте, что обозначено на карте, потом плыву туда, «де остановился накануне, и обшариваю еще сколько-то… В обозначенном месте ее нет – я уже всех там знаю, некоторых раз по сто вытаскивал. А вот Кае моя гуляет где-то, не лежится ей на месте. Все думаю – может, вернется домой?
– Она была твоей женой?
Старик кивнул и, к удивлению моему, не сказал ничего.
– Зачем тебе вытаскивать из озера ее тело? Старик молчал. Шест его работал совсем беззвучно; ялик оставлял за собою разве что мелкую рябь, лизавшую берег, точно язычок котенка.
– А ты уверен, что узнаешь ее, когда найдешь? Ведь столько лет прошло…
– Да… Да! – Старик снова кивнул – вначале медленно, затем решительно и быстро. – Думаешь, я ее уже вылавливал, смотрел в лицо и бросал обратно? Нет, не может быть. Как же мне мою Кае не признать? Ты спросил, отчего я хочу ее выловить… Одна причина – память о том, как бурая вода смыкается над нею; глаза ее закрыты…Понимаешь?
– Нет. О чем ты?
– Они замазывают веки цементом. Вроде бы для того, чтобы глаза всегда оставались закрытыми. Но, стоит воде соприкоснуться с этим цементом, глаза открываются. Поди объясни… И это я вспоминаю всякий раз, когда ложусь спать: бурая вода смыкается над ее лицом, и глаза Кае открываются, синие-синие… Каждую ночь просыпаюсь раз пять-шесть. И я хочу, чтобы, прежде чем самому лечь здесь, была у меня в памяти еще одна картинка: как лицо ее поднимается к поверхности, пусть даже это я сам ее выловил… Понимаешь?
Я вспомнил Теклу, струйку крови, сочащуюся из-под двери ее камеры, и кивнул.
– И еще одно. Была у нас с нею крохотная лавчонка – большей частью клуазоне, безделушки из перегородчатой эмали. Ее отец с братом их делали, а нам устроили лавку посредине Сигнальной улицы, рядом с аукционным залом. Дом и до сих пор стоит на месте, только в нем никто не живет. Я ходил к тестю в мастерскую, приносил домой ящики, открывал их и расставлял товар по полкам, а Кае назначала цену, торговала и наводила чистоту. И знаешь, сколько времени мы владели этой лавочкой?
Я покачал головой.
– Месяца с неделей не дотянули до четырех лет! Потом она умерла, Кае-то моя… Недолго все это продолжалось, однако ж это была самая большая часть моей жизни. Теперь у меня есть угол на чердаке, где поспать до утра. Один человек – я с ним познакомился давным-давно, хотя Кае к тому времени уже много лет, как умерла – пускает меня ночевать. И нет у меня ни одной эмалевой безделушки или тряпки или даже гвоздика из бывшей нашей лавочки. Хранил я одно время медальон и гребенку Кае, да все это пропало куда-то. Вот ты теперь скажи: как я могу знать, что все это был не сон, а?
Казалось, со стариком происходит то же самое, что и с теми людьми в хижине из желтого дерева, и я сказал:
– Не знаю. Быть может, все это и вправду только сон. Я думаю, ты слишком уж мучаешь себя.
Настроение старика резко переменилось – такое я раньше видел только среди малых детей. Он рассмеялся:
– Да, сьер, несмотря на твое облачение, спрятанное под накидкой, ты совсем не похож на палача! Мне в самом деле жаль, что не могу переправить тебя с твоей милкой на тот берег. Но там, дальше, должен быть еще один парень, его лодка побольше. Он частенько захаживает сюда и ведет со мной беседы – вот как ты. Скажи ему, что я просил перевезти вас.
Поблагодарив старика, я поспешил за Агией, которая к тому времени ушла совсем далеко. Она прихрамывала, и я вспомнил, сколько ей сегодня пришлось ходить с поврежденной ногой. Я хотел догнать ее и подать ей руку, но тут случилась одна из тех неурядиц, что в данный момент кажутся прямо-таки катастрофически унизительными, хотя впоследствии над ними разве что смеешься от души. С нее-то и начался один из самых странных инцидентов в моей, безусловно, странной карьере. Я пустился бегом и слишком круто свернул за поворот, оказавшись в опасной близости от внутреннего края тропинки.
Примятая осока упруго прогнулась под ногой, я поскользнулся и оказался в ледяной бурой воде. Мигом намокшая накидка потянула меня ко дну. На какое-то мгновение мной вновь овладел и по сию пору памятный ужас тонущего, однако я тут же рванулся вверх и поднял голову над водой. Привычки, выработавшиеся во время летних купаний в Гьолле, вспомнились сами собою: выплюнув воду изо рта и прочистив нос, я сделал глубокий вдох и откинул назад намокший капюшон.
Однако успокаиваться было рано: падая, я выпустил из рук «Терминус Эст», и утрата меча показалась мне куда ужаснее возможной смерти. Я нырнул, не озаботившись даже скинуть сапоги, и принялся прокладывать себе путь ко дну меж густых волокнистых стеблей камыша. Эти-то стебли, многократно увеличивавшие угрозу гибели, и выручили мой «Терминус Эст» – если б не они, меч неизбежно достиг бы дна и оказался похоронен в иле, хотя в ножнах его и оставалась толика воздуха. В восьми или десяти кубитах от поверхности рука моя, отчаянно шарившая вокруг, нащупала благословенную, знакомую ониксовую рукоять.
Но в тот же миг другая рука моя коснулась предмета совершенно иного свойства. То была рука человека, тут же ухватившаяся за мое запястье, причем движение это совпало во времени с обнаружением меча столь точно, будто именно ее хозяин, подобно высокой женщине в алом, возглавлявшей Пелерин, вернул мне мой «Терминус Эст». Я ощутил прилив безумной благодарности, но сразу же вслед за этим страх мой усилился десятикратно: рука, вцепившаяся в меня мертвой хваткой, тянула вниз.
Глава 23
Хипьдегрин
Собрав, вне всяких сомнений, последние силы, я сумел выбросить «Терминус Эст» на примятую осоку плавучей тропинки и ухватиться за ее скользкий край прежде, чем снова погрузиться в воду.
Кто-то схватил меня за руку и потянул вверх. Я поднял взгляд, ожидая увидеть Агию, но это оказалась другая женщина – заметно младше, со светло-русыми волосами, развевавшимися на ветру. Я хотел было поблагодарить ее, но изо рта вместо слов вылилась вода. Она потянула сильнее, и с ее помощью я сумел вползти на тропинку, но тут силы мои иссякли окончательно.
Времени, которое я пролежал так, наверняка хватило бы, чтобы прочесть «Пресвятая Богородица…», – быть может, даже не один раз. Я чувствовал и усиливавшийся холод, и то, как осока прогибалась под моей тяжестью, пока я снова не оказался наполовину в воде. Изо рта и ноздрей моих текла вода; я глубоко и судорожно дышал, не в силах насытить воздухом легкие. Кто-то (голос был мужским, громким и явно уже где-то слышанным прежде) сказал:
– Перевернем, а то еще захлебнется.
Меня приподняли за пояс, и несколькими мгновениями позже я смог встать, хотя ноги дрожали так, что я едва не упал снова.
Передо мной стояли Агия со светловолосой девушкой, которая помогла мне выбраться на тропинку, и рослый толстяк с красным мясистым лицом. Агия спросила, что произошло, и я, хоть пришел в себя разве что наполовину, не мог не заметить, как она бледна.
– Подожди с расспросами, – сказал толстяк, – дай ему опомниться. А ты кто такая и откуда взялась?
Последние слова были обращены к девушке, похоже, чувствовавшей себя не лучше, чем я. Она открыла было рот, но из-за бившего ее озноба ничего не смогла сказать и тут же опустила голову. Девушка, с головы до пят была вымазана в иле, и одежда ее выглядела не лучше ветоши из мусорного ящика.
