Дань псам (ЛП) - Эриксон Стивен (библиотека электронных книг txt) 📗
Он был уверен: это им не понравится. Особенно Воркане. Их хрупкий союз (увы, он неизбежно окажется хрупким) может умереть в момент рождения.
«Ох, Барук, будь откровенным, будь честным с ними. Спроси их. Просто спроси».
Но как только он увидел, как стена пошла пятнами, словно бы тая, как из нее медленно и осторожно шагнула фигура, понял: не сможет. Не должен.
«Осталось трое. Недостаточно, чтобы остановить возвращающегося Тирана. Даже с помощью Рейка.
Что означает: один из нас может решить, что выгоднее предать. Заручиться его доверием. Он возвращается. Так ублажим его. Поторгуемся, чтобы остаться в живых — так будет точнее.
Кто-то из нас может предать остальных. Возможно, Дерудан. Возможно, вот эта.
Боги, может, я сам?!»
Он встал в тридцати шагах. Глаза пристально взирали из-под капюшона на плохо освещенные ступени «Гостиницы Феникса». На старые ступени, на потрепанную вывеску, до сих пор косо висящую над входом. Он выждал сто ударов сердца, наблюдая, как люди входят и выходят — ни одного знакомого, словно за время отсутствия все старые приятели пропали, растворились, и только чужаки сидят там, где когда-то сидел он сам. Хватаются за кружки, которые держал он. Улыбаются спешащим служанкам, бросают фамильярные приветствия.
Резак вообразил, как входит внутрь, вообразил негодование на своем лице при виде доброго десятка захватчиков, оккупантов памяти — каждый толпится вокруг него, пытается вытолкнуть наружу. Туда, в новую жизнь, проходящую вовсе не в «Фениксе» и даже не в Даруджистане.
Вернуться невозможно. Он сознавал это все время, хотя бы чисто интеллектуально; но лишь теперь, стоя здесь, он удостоился полного понимания — и был сокрушен тяжестью эмоций. Разве не верно, что человек в его голове тоже совсем не тот, кем был несколько лет назад? Можно ли думать иначе, пройдя через все, что он прошел, что увидел, что перечувствовал?
Сердце колотилось в груди. Каждый гулкий удар, понял он вдруг, затихает и больше не возвращается. Даже постоянство сердцебиения — иллюзия, фокус подобия. Утешайся тем, что машина сердца неизменна, что каждое сокращение, каждое завихрение идентично, что человек может скакать назад и вперед в уме своем и все, что он помнит, не меняется. Фиксировано… как сама уверенность.
Грубые камни сырых стен. Оттенок желтого света, сочащегося сквозь неровные стекла. Даже шум голосов, крики, стук оловянных и глиняных сосудов, смех из открытых дверей. Все казалось Резаку горьким как желчь.
Остался ли там кто-то, кого он сможет узнать? Лица стали чуть старше, плечи чуточку осунулись, глаза окружены морщинистыми картами увядания. Загорятся ли они, когда заметят его? Узнают ли вообще? Но, даже если они будут хлопать друг друга по плечам и спинам, не увидит ли он в их глазах оценивающее выражение, не станут ли голоса слишком вежливыми… не начнет ли с каждым мгновением натянутой встречи увеличиваться расстояние между прежними знакомцами?
Едва различимый стук башмаков в двух шагах сзади. Он развернулся, низко приседая; кинжалы уже блестели в руках. Левый клинок смотрит вниз, рука приподнимается в защитную позицию… правая летит вперед, блокируя…
… чужак отпрянул, удивленно вздохнув. Нож — тьялак выскочил из-под плаща, столкнувшись с его кинжалом…
Резак повернул руку, парируя выпад, глубоко оцарапав скрытую перчаткой ладонь нападавшего, и одновременно присел еще ниже, проводя кинжалом в левой руке по голени чуть ниже коленной чашечки.
Пытаясь избежать такой атаки, чужак должен был упасть прямо в объятия Резака, поэтому он поспешил скользнуть влево, нанося удары обоими кинжалами в бедро и бок незнакомца. Как ни странно, тяжелый тьялак отражал каждый выпад — а в другой руке незнакомца появился второй кривой нож, подставленный так, чтобы отразить возможное нападение сзади. Резаку пришлось резко изогнуться, чтобы не налететь на этот нож; качаясь на одной ноге, он метнул левый кинжал прямо в скрытое тенями лицо противника…
Полетели искры: чужак — невероятно! — успел отбить клинок.
Уже вытащивший новый нож Резак изобразил, что готов к нападению — но вместо этого отскочил и встал в оборонительную позицию. Незнакомец ринулся в атаку, выписывая тяжелыми ножами затейливый узор.
«Эти клинки… Это же…»
— Погоди! — закричал Резак. — Погоди! Раллик? Раллик!
Тьялаки опустились. Кровь капала из пореза на левой ладони. Из-под капюшона блестели темные глаза.
— Раллик… это я. Рез… Крокус! Крокус Свежачок!
— Я подумал было, — пророкотал Раллик, — но тут же изменил мнение. Но теперь это явно ты. Старше — боги, я действительно давно не был дома.
— Я порезал тебе руку… жаль…
— А мне жаль еще сильнее. Крокус, так ты теперь в Гильдии? Кто тебя учил? Точно не Себа Крафар. Я вообще стиля не узнаю…
— Что? Нет, я не в Гильдии. Все не так, Раллик. Я был… погоди, ты сказал, что был не здесь? Уезжал из Даруджистана? Куда? Долго? Не с той ли ночи у имения Коля? Но…
— Да, — оборвал его Раллик, — ты прав.
— Боги родные, как же хорошо тебя увидеть, Раллик Ном. То есть знай я, что это ты, сразу… не нужно подкрадываться к людям вот так. Я мог бы тебя убить!
Ассасин стоял и смотрел на него.
Внезапно задрожав, Резак спрятал ножи и начал озираться, отыскивая брошенный. — Два этих свинореза — кто еще мог бы работать ими? Нужно было сообразить, едва увидел первый… Мне так жаль, Раллик. Инстинкты взяли верх. Они просто… сработали.
— Значит, мои советы тебе не нужны.
Эти мрачные, сердитые слова прозвучали годы назад, и Резаку не потребовалось спрашивать: «Какие советы?» Он помнил все слишком хорошо. — Лучше бы я прислушивался, — сказал он, на время прекратив искать кинжал. — Правда, Раллик. Я ушел с малазанами, понимаешь? Апсалар, Скрипач, Калам, четверо нас — мы уплыли на Семиградье. И там все… изменилось.
— Когда ты вернулся, Крокус?
— Сегодня ночью. — Он уныло поглядел в сторону входа «Гостиницы Феникса». — Я так и не вошел внутрь. Ну… все изменилось — да, эти слова прямо гонятся за мной. Думаю, надо было ожидать именно… Где, ради Худа, может быть проклятый кинжал?
Раллик прислонился к стене. — Тот, что ты нацелил мне в горло?
— Я… мне…
— Да-да, тебе жаль. Ну, на земле ты его не найдешь. Попробуй в моем левом плече.
— Ох, кровяная гуща! Даружистан и сто тысяч его сердец, каждое из коих стучит единственно ради одного благополучного и весьма доброжелательного обитателя «Гостиницы Феникса», сидящего здесь, за самым большим из столов — хотя, конечно же, Миза могла бы уделить внимание подкосившейся ножке — нет, не моей, хотя это было бы поистине чудно и далековыходяще за пределы обычного сервиса вышеупомянутого заведения… и… о чем это говорил Крюпп? О да, с явного упадка духа падкой до утех компании начинается сия ночь! Скажите прозорливому Крюппу, названные друзья, почему сияние лиц омрачено отведением глаз? Разве Крюпп не обещал благоизобилие? Бремяизбавление? Паникоотвращение? Кошели, раздутые от сверкающих пузырей? Выпьем — о, нижайшие извинения, мы закажем еще, очень скоро — мое на редкость постоянное обещание, так не пора бы провозгласить тост, тот или этот?
— У нас новости, — проговорил Скорч и, казалось, удивился собственным словам. — Если бы ты закрыл пасть, то услышал бы их.
— Новости! Что ж, Крюпп — сама персонифицированная новость! Подробности, анализ, реакции обычного уличного люда — все за одно моргновение ока и одно пыхтение вздоха. Кто смог бы лучше? Еженедельно мы должны отныне лицезреть новейшее безумие, это колыхание надутых джутовых мешков, пунцовых типчиков, транжирящих пустопорожнюю болтовню. Что ж, они подобны тряпкам тряпичника, подтиркам задоподтирщика или даже кляксам кляксопромокальщика, благословите боги бабскую хитрость — Крюпп восстает против преувеличения их собственного значения! Всякие хлыщи ныне называют себя профессионалами, словно брехливые псы нуждаются в сертификатах, удостоверяющих правомочность рабьих рычаний и повизгиваний! Что стало с общественными приличиями? С приличной общественностью? Почему приличие считается почти антиобщественным — а это достаточно верно, иначе извращенная ирония не становилась бы колючкой поперек глотки! Что, вы не согласны? Крюпп мог бы, будучи излишне уступчивым…
