Бешеный - Атеев Алексей Григорьевич Аркадий Бутырский (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗
Пока дети зачарованно разглядывали поломанный пулемет «максим», ржавые обломки клинков и револьверов, Олег со скуки просматривал схемы разыгравшихся сражений. Синие и красные стрелки, указывающие на развитие действий, окружения и контратаки, напомнили почему-то схемы эвакуации при пожаре, обычно висящие в общественных местах. Олег мысленно усмехнулся пришедшему на ум сравнению. Потом его взгляд перекочевал на участников самой эвакуации. Белая гвардия в этом вернисаже не была представлена вовсе. Единственным зримым свидетельством была копия древнего плаката, на котором бравый красноармеец пронзал штыком многоглавого дракона, на каждой из голов которого была написана фамилия какого-нибудь лидера белого движения. Сколько ни вглядывайся в драконьи головы, не найдешь в них орлиного взора адмирала Колчака или пенсне генерала Деникина. Все головы были на одно лицо. Оно и понятно. Карикатура!
Взгляд Олега перекочевал на галерею портретов красных героев. Тут тоже было не все ладно. Кроме выполненных маслом, несомненно, по заказу музея портретов Ворошилова, Буденного, Фрунзе и Котовского, непосредственного отношения к местной истории не имевших, был здесь и портрет Чапаева, единственного из галереи воевавшего в этих местах. Лихие усы и огненный взор Василия Ивановича радовали взгляд, но вот беда, только они да еще заломленная папаха сближали портрет с его прототипом, а так с холста на зрителя глядел знаменитый артист Борис Бабочкин.
Были здесь и другие портреты, в основном переснятые со старых фотографий, видимо, долгое время хранившихся в самых укромных уголках, настолько они были измяты и поломаны. С них-то и глядели на нынешнее поколение те, кто в свое время лихо рубал в этих местах белых, зеленых и прочую разноцветную братию. Лица на фотографиях были двух типов. Одни, с закаменевшими лицами, крепко сжатыми скулами и вытаращенными глазами, свидетельствовали о непреклонности, граничащей с идиотизмом.
Чувствовалось, что хотя эти люди едва умели читать, но с первого взгляда отличали врага от своего, а уж отличив, время на разбирательство не тратили.
С других фотографий смотрели грустные, задумчивые, а иногда бесшабашно веселые лица. Сквозь сетку трещин проступало страшное, но невероятно интересное время. И обладатели этих физиономий казались Олегу ближе и понятнее, чем те, чьи фотографии он ежедневно видел в газетах. Было одно общее, что объединяло эти две внешне непохожие категории людей. Почти все, кто пережил гражданскую, за небольшим исключением, имели одни и те же годы смерти: 1937–1938. Революция, как древний бог Сатурн, пожрала своих детей. Время уравняло истинных героев и злодеев. И все вернулось на круги своя.
Среди старинных фотографий Олег обратил внимание на одну, на которой был изображен человек, чья фамилия показалась ему знакомой. Из подписи под фотографией следовало, что Карауловский был одним из организаторов советской власти в Тихореченске, председателем уездной чрезвычайной комиссии в 1918 году.
«Тот или не тот?» — заинтересовался Олег.
Как-то в классе восьмом при сборе макулатуры Олег нашел в огромной куче старой пыльной бумаги пухлую растрепанную брошюру: стенографический отчет о ходе одного из процессов над троцкистскими предателями. В брошюре не хватало последних листов, и мальчик, бегло перелистав, хотел было ее снова бросить в кучу, но передумал и унес с собой. Дома отец, которому он показал брошюру, глянул на заглавие и, пожав плечами, сказал, что этот бред сегодня вряд ли кому интересен. Книжка пылилась без дела, засунутая в дальний угол домашней библиотеки. Но, учась на третьем курсе исторического факультета, Олег вспомнил про нее и внимательно проштудировал. Среди чудовищных обвинений и явного вздора попадались довольно интересные места, которые свидетельствовали, что не все обвиняемые растерялись, проявили слабость или откровенно подыгрывали судьям. Одним из таких был Казимир Карауловский, как можно было понять из текста, фигура, стоявшая достаточно близко к Троцкому. Казимир Карауловский занимал крупные посты в промышленности, на что он особенно напирал при своей защите. Он не отрицал, что некоторое время участвовал в деятельности оппозиции, но давно отошел от нее и целиком отдался делу индустриализации страны. Он никого не обвинял, вел себя независимо, хотя, если верить стенограмме, чистосердечно раскаивался в своих ошибках. Чем кончился процесс и каков был приговор Карауловскому, Олегу выяснить не удалось из-за отсутствия последних листов брошюры. После некоторого размышления Олег решил, что брошюра может лечь в основу будущей курсовой, и поведал о своих планах научному руководителю. Однако тот не выразил восторга. Он задумчиво пожевал губами, полистал затрепанную книжку и сказал, что курсовая может получиться интересной, но сама по себе тема нынче не очень актуальна, а дополнительные материалы о политических процессах начала тридцатых годов закрыты, и вряд ли удастся получить к ним доступ. Так что лучше не трогать эту скользкую тему, Олегу нечего было возразить, и книжка снова была засунута подальше.
Теперь, когда Олег увидел знакомую фамилию, в нем проснулось любопытство, не тот ли это Карауловский, личность которого в свое время так заинтересовала его.
Когда дети, взволнованные созерцанием исторических реликвий, шумно двинулись к выходу, навстречу попалась заведующая музеем. Она поинтересовалась, понравилась ли экскурсия. Дети весело загалдели, выразив восторг, а Олег в свою очередь спросил, нельзя ли переговорить об одном заинтересовавшем его вопросе. Та охотно согласилась, и Олег, проводив детей, вернулся в ее кабинет.
— Так что вас интересует, молодой человек? — задала она вопрос, с любопытством разглядывая Олега.
Он кратко рассказал ей о прочитанной когда-то брошюре, поинтересовался, не того ли это Карауловского фотография на стенде, который был близок к окружению Троцкого.
— Того, именно того, — воскликнула заведующая. — У этого человека интереснейшая судьба. В свое время, еще при царизме, он был сослан в Тихореченск, прижился здесь, служил на мукомольном заводе статистом. После семнадцатого года возглавил местных большевиков, а чуть позже ЧК.
Крутой был товарищ! — с неодобрением произнесла заведующая. — Долго его старики вспоминали. В конце восемнадцатого года Тихореченск захватили белые, и Карауловский был схвачен, но каким-то образом сумел бежать. Позже сблизился с Троцким и резко пошел в гору. Ну а финал вам известен, — сказала она. — Но самое интересное, что после процесса его опять сослали в Тихореченск. Тут он снова работал на мельнице, но уже инженером, тут и умер, а жена его дожила до наших дней, скончалась всего года два назад. Очень она хотела, чтобы имя ее мужа выплыло из забвения, хлопотала, ездила в Москву… Но увы! Дальше нашего музея его известность пока не шагнула. Я очень удивилась, когда вы вспомнили это имя. Тут где-то есть кое-какие личные вещи Карауловского.
Она порылась в шкафу и достала большую картонную коробку.
— Вот, смотрите, жена принесла незадолго до встречи с ним.
— До какой встречи? — не понял Олег.
— Ну, до своей смерти, — поправилась заведующая. — Я хотела сказать, до встречи с ним в другом мире.
Олег удивленно посмотрел на нее:
— Вы что же, верующая? Заведующая кивнула.
— А вы разве нет? — произнесла она в ответ. Олег неопределенно пожал плечами.
— Уж кому-кому, а вам вера необходима, — непонятно сказала она.
— Что вы имеете в виду? — воззрился на нее Олег.
Заведующая так же непонятно усмехнулась и подвинула к нему коробку. В коробке лежало несколько самых обычных вещей: костяной мундштук, очки, булавка для галстука, запонки, часы. Олег равнодушно перебирал предметы чужого быта и уже сожалел, что затеял этот разговор. Его немного заинтересовали большие серебряные карманные часы фирмы «Павел Буре». Олег достал их из коробки и начал рассматривать. На задней крышке имелась потертая гравировка, из которой следовало, что часы — награда Казимиру Карауловскому за храбрость, проявленную в боях с белополяками! Стрелки часов застыли на цифре пять.
