Ненаследный князь - Демина Карина (книги бесплатно без регистрации TXT) 📗

На всякий случай Евдокия отодвинулась от Аполлона. Он же маневра не заметил, увлеченный новой поклонницей, которая вилась вокруг, восхищаясь, трогая Аполлоновы руки, шею, кудри…

…Брунгильда Марковна явно знала толк в поэтах.

— А я еще другое могу… во! У бабы Нади рожа в шоколаде!

— Экзистенциально! — Вдова великого литератора вцепилась в Аполлонову руку, увлекая его за собой. — Какое меткое, точное разоблачение тяги местечкового панства к стяжательству… к пустому накоплению материальных ценностей, когда главное… душевное… остается позабыто.

Почему стяжательству, Евдокия не поняла. Она провожала престранную пару взглядом.

— Вы не имеете права молчать!

— Так я это…

— Мы должны донести до народа, что на небосклоне отечественной поэзии воспылала новая звезда.

Дребезжащий голос Брунгильды Марковны разносился далеко, и редкие нетопыри, которые приспособились ночевать в часовой башне, разлетались, видимо опасаясь быть опаленными сиянием оной звезды. Она же покорно шествовала, завороженная светом будущей своей славы.

Лихослав закашлялся и, покосившись на Евдокию, произнес:

— Знаете… неудобно как-то получилось, но если вам поэты по душе, я вас с братом познакомлю. Он у меня тоже… примитивист…

— Про коров пишет? — осторожно уточнила Евдокия, понимая, что двух поэтов-примитивистов зараз не выдержит.

— Нет, про любовь. И про кровь.

— Про кровь не надо. Крови не люблю…

— Я передам…

Этот затянувшийся день закончился в прохладном номере «Метрополя», где поздних гостей встретили со всей любезностью дорогой гостиницы, самый простой нумер в которой стоил злотень за ночь. С точки зрения Евдокии, маменькин выбор был пустой тратой денег, да и то дело, можно было бы на два дня остановиться в месте куда менее пафосном, но Модеста Архиповна уперлась, что называется, рогом. Однако сейчас Евдокия даже радовалась матушкиному упрямству.

Вежливый мажордом.

И улыбчивый коридорный, уверивший, что за багажом панночек пошлют немедля.

Прохладные покои, горячая ванна, мягкий халат, поздний легкий ужин и чашка горячего шоколада, окончательно примирившая Евдокию с действительностью. Забравшись в постель, она вдохнула пряный аромат свежего белья и закрыла глаза.

Заснуть не дали.

— Рассказывай, — потребовала Аленка, взобравшись на кровать. — Конфету хочешь?

— Есть в постели?

— Дуся, не занудничай. Шоколадная.

— Тогда хочу. — Евдокия вздохнула, понимая, что отделаться от сестры не выйдет. — Что рассказывать?

Шоколадный трюфель, обернутый золоченой фольгой, слегка подтаял, но оттого стал лишь вкусней.

— Про тебя и Лихослава.

— Что?

— Он в тебя влюбился. — Аленка облизала пальцы.

— С чего ты взяла? — Ее предположение было столь нелепо, что с Евдокии сон слетел.

— Там, на вокзале, он кидал на тебя такие взгляды…

…издевательские, Евдокия помнит.

— А когда с Аполлоном увидел, его вовсе перекосило!

— От смеха.

— Он не смеялся.

— Сдерживался. Вот и перекосило. — Евдокия разгладила фольгу и вздохнула: шоколад, как и все хорошее в жизни, имел обыкновение быстро заканчиваться. — На самом деле ему нужна ты. Точнее, твое приданое. Второй сын шляхтича, род беднеет, вот и решили поправить дела, подыскав богатую невесту. Ты ему показалась подходящей.

— А ты? — расставаться с мечтой о замужестве сестры Аленка не собиралась.

— А я… он думает, что я твоя компаньонка.

— Кто?

— Компаньонка, — повторила Евдокия. — Оберегаю твою честь от таких вот… умников.

Аленка задумалась, впрочем, ненадолго:

— Знаешь, по-моему, это будет очень романтично… он влюбится в тебя, и…

— С чего ты взяла, что он в меня влюбится? — Порой ход Аленкиных рассуждений ставил Евдокию в тупик. — Максимум снизойдет до легкого романчика, и вообще… он офицер.

Это было аргументом, который, впрочем, Аленка отмела с привычной легкостью.

— Дуся, — сказала она, выбираясь из-под одеяла, — нельзя же из-за одной сволочи всех военных ненавидеть?

С этим утверждением Евдокия могла бы и поспорить, но в пятом часу утра спорить у нее желания не было. В пятом часу утра все желания сводились к одному — выпроводить драгоценную сестрицу за дверь и заснуть наконец…

— Вот посмотришь, Лихослав совсем не такой! — сказала Аленка, вытаскивая из кармана еще один трюфель.

— Ну да… особенный. Есть сладкое на ночь вредно.

— Лови.

Второй трюфель упал и затерялся в складках пухового одеяла. Ладно, иногда женщина может позволить себе вредные мелочи… главное, норму знать. И уверенная, что уж она-то норму знает, Евдокия сунула трюфель в рот и закрыла глаза.

В сон она провалилась моментально, и был тот сладким, ванильно-шоколадным, слегка приправленный сладким сдобным ароматом… хороший, в общем, сон.

ГЛАВА 8,

повествующая о загубленной репутации и некоторых иных последствиях случайных событий

Дом Аврелия Яковлевича ненаследный князь покинул спустя сутки, на рассвете, в спешке великой, а потому на подозрительную троицу, ошивавшуюся у главных ворот, внимания не обратил. Голова слегка кружилась, но иных изменений в себе Себастьян не ощущал.

— Ты, друг мой сердешный, учти, — сказал Аврелий Яковлевич, поднеся высокую чарку с мятным отваром, — аура — она часть человека. Это как… шкуру для тебя сменить. Разумеешь?

От отвара, в состав которого, помимо мяты, входило десятка два ингредиентов куда менее приятных, на глаза слезы навернулись.

— Рукавом занюхай, — жестко велел ведьмак.

И еще корочку хлеба поднес, изувер штатный.

— Так вот, Себастьянушка, не мне тебе объяснять, что с чужою шкурой и чужие повадки берешь.

Себастьян кивнул, не способный зубы разжать.

Понимал.

И не любил эту часть своей натуры, когда сознание словно бы раздваивалось. И оставаясь собою, Себастьяном, ненаследным князем Вевельским, он меж тем обретал чужой характер, зачастую весьма скверный, отягощенный множеством дурных привычек, которые прилипали прочно, и после завершения задания от них приходилось избавляться уже князю.

— Потому не удивляйся, ежели в тебе вдруг проснется… этакое.

Аврелий Яковлевич сделал хитрый знак рукою.

— Какое такое «этакое»? — севшим голосом уточнил Себастьян.

От мяты першило в горле. Но по мышцам, по телу расползалось удивительное тепло.

— Этакое… девичье, — словно бы смутившись, сказал Аврелий Яковлевич. — Я б не упреждал, будь ты обыкновенным человеком, не заметил бы даже. Но ты ж метаморф, а вы — народец зело чувствительный. Аж занадто… [15]

— Девичье…

— Девичье… ну, гляди, сколько тебе годков? За тридцать уже? Аленушке — пять. Итого, плюсуем, потом делим пополам… в общем, девичье выходит… девицы этак осемнадцатилетней…

И усмехнулся этак, почти по-доброму…

— Экая у вас, Аврелий Яковлевич, арифметика забавная… — Девицей Себастьяну становиться претило вне зависимости от возраста оной.

С другой стороны… быть может, и к лучшему. До того женское обличье примерять ему не доводилось, поскольку помянутый начальством случай с познаньским душегубцем являлся скорее исключением, глупостью младшего актора, возомнившего себя самым хитроумным во всем Познаньском воеводстве.

…и глупость та не только ему дорого обошлась.

Об этом Себастьян и думал, добираясь домой.

Квартировался он у вдовы отставного полковника, женщины нрава вольного, веселого и ко всему напрочь лишенного что женского любопытства, что женской страсти к сватовству. За сии два качества Себастьян особенно ценил панну Вильгельмину, и та отвечала если не любовью, на которую, по собственному уверению, не была способна после двадцати пяти лет замужества, то всяко глубочайшей симпатией. Ныне же, несмотря на ранний час, она встретила постояльца сама и, прижав пухлые руки к сердцу, сказала: