Тотем (СИ) - Винд Шерил (читать книги онлайн полностью без регистрации .TXT, .FB2) 📗

— Дед, — сказала Этна, словно прочла её мысли. — Дед был резчиком по дереву. В годы молодости рукастый был… такие вещи чудесные создавал… душа пела и глаз радовался, — она вздохнула с горечью на сердце. — Ослеп ещё молодым, но Лисанна его больно любила. Не бросила, — улыбнулась росомаха. — Туго было. Былое дело не процветало. Из славного мастера стал никем, а люлька… последняя его работа, — Этна с какой-то особенной любовью погладила краешек люльки. — Сам её выстрогал. Одному Зверю известно, как он это сделал, не видя ничего, но сделал, когда Лисанна понесла. И дочь называл своими глазами, а девчонка хорошая уродилась… красивая, добрая, ласковая, да с глазами как у него один в один, когда ещё не посерели от слепоты.

Этна притихла, посмотрела на Кайру. Лисица стояла в молчании и всё смотрела в пустое нутро люльки.

— Ты не подумай, лиска, — Этна коснулась её руки. — Ничто не оправдывает того горя, что ты вынесла по вине её глупости, но я знаю в Стронгхолде каждого ещё с тех времён, когда они в одной распашонке по двору бегали и смешили родителей. Добрая она была, пока…

Росомаха притихла, словно знала, что дальше ещё слово и она раскроет старую тайну.

— Горе и лишения меняют нас, — докончила Этна, посмотрев на люльку.

— Я понимаю.

Этна погладила княжну по плечу и вышла из комнаты, услышав на пороге няньку. Молодая кормилица не нашла в себе смелости переступить порог и потревожить княжну без разрешения — та представлялась ей злобной Марой, а попасть ей под руку — навлечь беду на себя и весь свой род.

Кайра не тянула руки, чтобы взять чужого ребёнка. Этна сама его умелыми руками перехватила и опустила в люльку заботливо и нежно. Мальчонка крутил головой, будто пытался рассмотреть всё ли на месте. Маленькие ручонки всё пытались чего-то коснуться, а, едва дотронулись до вырезанной на стене люльки надписи, как он успокоился, перестал хныкать и так быстро уснул, что Этна удивилась.

Кайра отошла от люльки и села на постель, бутон кувшинки она не отпускала.

***

Сэт не надеялся, что чужой ребёнок заменит Кайре собственного, но не ожидал, что по возвращению заметит лисицу в покоях за вышивкой. Ребёнок спал в люльке удивительно спокойно, и тихо посапывал. Ножка болотной кувшинки оплела его палец будто дорогая сердце погремушка, и поначалу Сэт удивился, как Кайра доверила такую драгоценность чужому ребёнку, но потом понял…

Дети видят больше них. Для него то, что другие могут счесть колдовством, — всего лишь такой же маленький брат, запертый в лепестках кувшинки. День-два и она отцветёт, подарив ему настоящий покой, а до того времени он купался в любви, которой не имел, и познавал жизнь, которой лишился.

Подивившись тому, как всё сложилось, Сэт убедился, что поступил правильно, вверив судьбу сына в руки жены. Сколько бы грязи не лилось на лису, сколько бы боли она не вынесла, душа Кайры оставалась чистой. Не было в ней мстительности и злобы в ответ на все несправедливости мира, и оттого ещё тяжелее находиться рядом с ней, зная, что он и есть источник всех бед.

***

Пепелище.

То, во что люди князя превратили Фарног, уже не походило на некогда счастливое и беззаботное место. Зайцы были добрым и открытым народом. Среди них воинов не найдётся, да и кому бы понадобились их скромные землянки? Взять с них особо нечего. Сэт сам не торопился к ним с предложением дружбы, потому как славились фарногорцы трудолюбием, обширными полями да любовью ко всему живому. Но Князь Вар нашёл, что взять. Он сделал из них рабов, а, кто не подчинился, остался здесь, на родной земле, поить её кровью и кормить костями.

Землянки не смогли сжечь. Зайцы строили их на совесть, но вглубь зелёных холмов, будто норы, оставляя наверху лишь вход да несколько круглых окон. Ставни покосились, двери выбиты и раскурочены. На главной площади покосился столб, украшенный в честь праздника цветами и разноцветными лентами. Обуглилась золотая Матерь Зайчиха, а старосты и следов не осталось.

— Мать Ведунья погибла или тоже в рабство угодила? — воевода проходил по Хутору, с горечью в сердце рассматривая тела убитых — среди них были и женщины и немало детей. Больше детей, чем стариков. Князь рассудил, что не желает кормить бесполезные рты, а Зайцы всегда славились размерами семей. Здесь, в отличие от Стронгхолда, в каждой семье насчитывали, по меньшей мере, пятеро детей, когда же росомахи приводили в мир двух-трёх отпрысков от силы, а чаще и вовсе одного.

— Мы нашли её у Древа, — отчитывался воин, шагая рядом с воеводой. — Она пыталась помолиться за души умерших, чтобы не стали они мороками.

Воевода кивнул и пошёл по наставлению воина к Древу. Местный алтарь выглядел иначе, чем у росомах. Старое дерево — дуб, к которому зайцы сносили все подношения, выглядел таким же празднично наряженным в ленты с деревянными табличками, где с одной стороны выжгли по дереву Мать Зайчиху, а со второй — желание, которое хотели. У корневища складывали и дары для Зверя — кукурузу, овощи и фрукты — что-то ещё с зимних драгоценных запасов, что в такое время года не найти, но на то дары и считались чем-то дорогим — и достойной платой Зайчихе.

Ведунья была здесь. Под деревом, как и говорил воин. Зайчиха была уже не молоденькой девочкой, но ещё не состарилась. Воевода знал её ещё тонкозвонкой девицей, когда и сам был золотобородым юношей.

— А ты не изменилась, Лета, — сказал он с теплом, опускаясь на траву рядом с ней.

— Не дави из себя улыбку, старик, — бойко ответила зайчиха, открыв глаза. Каждый вдох давался ей с огромным трудом. — Я знаю, что умираю.

— Все когда-то умрут.

— Думала, ты пойдёшь к Зверю раньше, я-то ещё ничего, — зайчиха усмехнулась, но поморщилась от боли, стараясь сдержать стон.

Воевода прислонился спиной к дереву и неотрывно смотрел на зайчиху. Наряд Ведуньи пропитался кровью, на бледном обескровленном лице — такие же алые мазки, но чужие. Кто-то умер на её глазах. Десятки детей, вверенных ей Зверем.

— Я так и не женился, Лета.

— Да кому ты нужен, старый дурень, — весело усмехнулась зайчиха, и в её колких ответах воевода узнавал девушку, которую знал.

— Сама не моложе.

— И то верно, — зайчиха вздохнула.

Она уже не чувствовала пальцев, когда воевода накрыл её руку, а иначе бы отвесила ему затрещину.

— Ты что это, решил на смертном одре мою честь опорочить?

— А что, до меня никто не порочил?

— Да у кого столько глупостей в голове будет. Не сыскала другого дурака, чтоб по всей деревне от моего ковша бегал.

— Зато как розовели твои щёки.

— И твой затылок.

Воевода усмехнулся.

— Оно того стоило.

— Стоило… — повторила зайчиха.

— А помнишь, как я к твоему отцу пришёл? Просить за тебя? — воевода смотрел перед собой и видел то беззаботное прошлое, которое уже не вернуть назад. — Каким дураком я был… Надо было сразу тебя, по-нашенски, в мешок и домой. Там бы женился и сейчас не встречал бездетную старость в холодном доме гордого воеводы… Слушай, Лета, а может…

Он снова почувствовал себя дураком.

Зайчиха наклонилась к нему, положила голову на его плечо. Глаза её были закрыты, но грудь ещё вздымалась.

— Может…

Он сжал её пальцы в своей руке, коснулся губами макушки Ведуньи и ласково тронул щеку, вытирая с некогда румяной кожи следы крови. Прикрыв глаза, воевода пустил слезу. Улыбка любимой ранила его сердце и грела. Он никогда и никого не любил так сильно.

***

— Прокляла! Отравила!

Нянька подняла такой крик и шум, что Сэт вынужденно отвлёкся от сборов. Он уже седлал коня, когда во двор, едва не путаясь в юбке, бежала нянька, которую он приставил к сыну. Переполошив весь двор, она бросилась в ноги к князю, хватая его за рукав.

— Кого прокляла? Кого отравила? — боярин Крут одёрнул няньку за рукав. — Говори, что за беда случилась и какая змея тебя укусила!

— Беда, князь, — горячо выдохнула она, смотря на росомаху широко распахнутыми глазами. — Княжич умирает.