Сыскарь чародейского приказа - Коростышевская Татьяна Георгиевна (книги без регистрации .TXT) 📗
— Может, и вообще не судьба вернуться. — В голосе шефа послышались дурашливые нотки. — Идите сюда, горюшко мое, попрощаемся хоть по-человечески.
Он сгреб меня в охапку и прижал к груди.
— На моем столе… — он зачем-то быстро поцеловал меня за ухом, — крестиком отмечено место. Подожди, пока меня увезут, пойди туда, осмотрись. Поняла?
Я кивнула и поцеловала шефов подбородок. А что, можно ведь?
Шеф погладил меня по спине.
— Возьми револьвер. Если что, зови Зорина, он прикроет.
Его высокородие разомкнул руки, как мне показалось, с неохотой, достал из внутреннего кармана какую-то блестяшку, в которой я с удивлением узнала злополучную свою букву «ять», но теперь она не украшала гнумово кольцо, а висела на витой серебряной цепочке:
— В случае опасности просто сдерни его с шеи и спрячься, жди подмоги.
Он осторожно надел на меня оберег, кончиками пальцев погладив по затылку.
— Внутри нашего приказа очень теплые отношения между коллегами, — пояснил Крестовский ошеломленным зрителям и пошел к выходу. А я еще пару минуточек постояла в опустевшем присутствии, держа руку у сердца.
Револьвера я прихватила даже два и ломоть хлеба с бужениной в дорогу. Место, куда направил меня шеф, я знала прекрасно, и меня мало волновало, что жевать на ходу барышне, а особенно приказной чиновнице, неприлично. Значит, Ванечка не успел канцлеру депешу отнести, или успел, но тот еще на нее не среагировал. А если шефа действительно арестуют? Будем вдвоем с Зориным служить?
Путь мой лежал в ту самую заброшенную церковь, у ограды которой мы пару дней назад, а кажется, что пару лет, отдыхали с шефом после встречи с Мамаевым. На улице, особенно в Мясоедском квартале, было уже многолюдно, несмотря на ранний час. Сновали поденщики и торговцы, хозяйки шли на рынок, а самые расторопные уже с рынка, нагруженные корзинами со снедью.
У самой разрушенной церкви я отряхнулась от крошек и, достав из кармана приказной магический монокль, осмотрелась сквозь его стеклышко. Ванины обережные руны были нанесены по всему периметру, в два ряда. Я переступала их с тщательностью, не желая порушить доброе колдовство. Провал церковного входа оказался непреодолим, дверь, забитая пудовыми досками, не поддавалась, я обогнула угол и спустилась по осыпавшимся ступеням к боковому окошку, оно было не заколочено и вполне подходило для проникновения.
Внизу, а оказалась я в подвале, никто меня не встретил, я поискала ход в основное помещение, под подошвами скрипнуло что-то, оказавшееся футляром для фотографических кристаллов. Видимо, Мамаев, когда здесь все осматривал, воспользовался моим же путем. Рисунок паука обнаружился в нефе, он был огромным, аршинов четырех в диаметре, и нанесен был по центру стены. В помещении, вопреки ожиданиям не затхлом, было светло. Мокошь-градское солнце заглядывало сюда сквозь пустые окна, под ногами хрустели осколки. На пути мне встретилась и оконная рама, почти неповрежденная, с целым стеклом. Видимо, местные опасались растаскивать что-то из проклятого места. Неподалеку от нефа лежала куча тряпья. Сердце защемило, но, разглядев повнимательнее, я поняла, что передо мной не человеческая кожа, как мне с перепугу показалось, а бежевое шелковое платье, в котором я видела Лялю в последнюю нашу встречу. Шляпа была здесь же, прикрытая бежевым подолом, а сверху на ткани лежала подвеска — оберег, изображавший тонкий серебристый серп луны с прислонившейся к нему звездочкой.
«Вот ведь нехристь басурманская», — подумала я про Мамаева с нежностью и, подняв его оберег, спрятала в карман. Эльдар был здесь, живой или мертвый; я, конечно, надеялась на первое, а теперь его нет, заброшенная церковь пуста.
Меня ослепил солнечный зайчик, я повернула голову. Лучик, попавший в глаз, солнечным вовсе не был, это разноцветно полыхал рисунок. Я схватилась за револьвер, потом, передумав, отскочила в сторону, ухватилась за оконную раму и поставила ее на попа, выставив между собой и оживающим пауком стеклянную преграду.
«Магический ход прямо в стене, — думала я лихорадочно, — Если из него что-то на меня полезет, я завсегда оружие выхватить успею, а вот если меня колданут оттуда с особым цинизмом, револьвер не поможет».
— Ловка ты, Попович, — высокий Лялин голосок поднялся к сводчатому потолку и отразился от стен звонким эхом. — Далеко пойдешь, ежели на мужиков отвлекаться не станешь.
Я пыхтела, придерживая раму на вытянутых руках, уперев нижний ее край в мрамор пола, но наблюдению это не мешало. Ляля выглядывала из стены, а скорее, из-за стены, паучий рисунок, исчезнувший совсем, превратился в плоскую мерцающую картинку. Ольга Петровна в ярко-алом платье с открытыми плечами широко улыбалась. Наряд ей не шел абсолютно, тем более что и плечи, и обнаженные руки девушки были столь худы, что виднелись каждая выпирающая косточка и вязь синих вен.
— Можешь опустить стекло, я не собираюсь тебя заколдовывать.
— Ничего, — спокойно ответила я. — Мне не в тягость, а ты от соблазна убережешься.
— Как знаешь. — Собеседница скривилась, отчего я заключила, что колдовать она как раз и собиралась. — Ты одна? Без Крестовского? Или он с верным Зориным за углом от меня скрывается?
— Одна.
— Не ценят они тебя, Гелюшка, не берегут.
— Зато доверяют.
Ляля смешалась, потом дробно захихикала:
— Тебе же доверие важнее любви. Правда, Попович? Трое здоровых мужиков тебя в хвост и гриву используют, подставляют на каждом шагу, а тебе все — божья роса.
— Вот только Бога всуе не поминай. Тебе это негоже.
— Чего так?
— Ты себя другим богам посвятила, мне неведомым.
— Осуждаешь или завидуешь? Знаешь, какая сила мне моими новыми покровителями дадена?
— Было б чему завидовать. Тебе ради этой силы людей жрать приходится. Вкусно тебе было, Лялюшка, мамаевских полюбовниц харчить? Или ты не Лялюшка? Точно. У тебя же наверняка настоящее имя имеется.
Ольга Петровна опять хихикнула:
— Так я тебе свое имя и сказала! Держи карман шире.
— Я же все равно узнаю.
— Мечтаешь Крестовскому в клювике его принести, чтоб он на тебя наконец взор свой сапфировый обратил? Думаешь, я не заметила, что ты за ним сохнешь?
— И что? — Мне стало чуточку противно. — Одобрение начальства искать — это нормально, а вот с женщинами милого дружка квитаться до смерти — это уже не по-человечески. Зачем ты их убила?
— Потому что мне забавно было смотреть, как на Мамайку все ниточки сходятся, как Крест его подозревать начинает, какую боль эти мысли ему доставляют. Он же хлипкий, Семушка наш, все горести мира на себя примеряет.
Перфектно! Я взопрела под своим стеклянным щитом, как мокрая мышь, а разговор ведется глупо-девчачий. Спрашивается, ради чего стараюсь?
— Ты окошко свое магическое здесь оставила, чтоб со мной посплетничать?
Ляля пожала костлявыми плечами:
— Надеялась, чардей Эльдарушку спасать прибегут. Ты же пустышка, не видишь, какими хитрыми магическими ловушками тут все оборудовано. Явись сюда Зорин, или Крестовский, или оба вместе, мертвы бы уже были, это тебе — с гуся вода. А дохлые чардей, Попович, самые вкусные, если их правильно приготовить. Сначала яд впрыснуть нужно, потом подождать, пока забухтит…
Эх, зря я себе в дорогу пожевать брала. Все съеденное неумолимо запросилось наружу.
— Да уж, не повезло тебе со мной.
— Мне с тобой больше не повезло, Попович, чем ты думаешь. У меня все уже слажено было: Мамаева я собиралась в обличье шансонетки заманить, Зорину представиться деревенской барышней, поповской дочкой, а Крестовскому — роковой женщиной с тайной в прошлом. Семушка-то у нас именно таких любит, роковых. Эх, было бы время, я б тебе столько про его приключения рассказать могла…
— Не интересует. Где Эльдар Давидович?
— Здесь, — Ляля развела руками. — Жив и относительно здоров.
Я хотела спросить про Палюлю, но потом передумала. Неклюд — это именно та косвенная улика, на которую опирается Крестовский. Это козырь, который разыгрывать надо с осторожностью. Ляля явно тянет время. Чего она ждет? Может, подельника? Может, она еще не знает, что он мертв?
