Белый Волк - Геммел Дэвид (читать книги полные TXT) 📗
— Ну, умом я никогда не славился — потому меня, наверное, и не произвели в генералы. А зря. Я был бы просто загляденье в рельефном панцире и белом плаще гана. Проклятый тоже едет с нами?
— Не до конца. У него с Железной Маской никаких счетов нет.
— Мне как-то не по себе в его обществе.
— Понятно почему, — улыбнулся Друсс. — Вы оба воины, и тебя невольно тянет помериться с ним силами.
— Да, пожалуй. Он, по-твоему, испытывает то же самое?
— Нет, паренек. Ему больше ничего не надо себе доказывать. Он и так знает, на что способен. Ты отличный боец, Диагорас, но Скилганнон — это смерть.
Диагорас подавил вспыхнувшую в нем искру раздражения. Друсс всегда говорит то, что думает, невзирая на последствия. Молодой дренай усмехнулся, и обычное хорошее настроение вернулось к нему.
— Ты никогда не подслащиваешь лекарство, а, Друсс?
— Нет.
— А как насчет простительной лжи?
— Я не знаю, что это такое.
— Ну, скажем, женщина спрашивает тебя, какого ты мнения о ее новом платье. Твое мнение состоит в том, что платье делает ее толстой коровой. Скажешь ты ей это вслух или придумаешь что-то вроде «вам очень к лицу этот цвет»?
— Врать я не стану. Скажу, что платье мне не нравится, и все тут. Хотя ни одна женщина сроду не спрашивала меня, как она выглядит.
— Да что ты? Теперь понятно, почему тебя не прозвали Друссом-Сердцеедом. Ладно, поставим вопрос по-другому. Ты ведь согласен, что на войне врага приходится обманывать? Например, делать вид, что ты слабее, чем есть, чтобы он ринулся в атаку, не задумываясь?
— Разумеется.
— Значит, лгать врагу допустимо?
— Ох, паренек, ты вылитый Зибен. Он тоже любил поспорить и так все поворачивал, что все, во что я верю, начинало казаться полной чепухой. Ему бы политиком быть. Я, бывало, скажу, что со злом надо бороться всегда и везде, а он мне: «То, что для одного зло, для другого добро». Присутствовали мы как-то при казни одного убийцы, и Зибен твердил, что мы, убивая этого человека, совершаем не меньшее зло, чем совершил он. Убийца, мол, мог бы стать отцом ребенка, который стал бы великим человеком и изменил мир к лучшему. А мы, отнимая у него жизнь, тем самым лишаем мир спасителя.
— Что ж, может быть, он и прав был.
— Может быть. Но если следовать этой философии, то никого ни за что нельзя наказывать. Если убийцу не вешать, а просто посадить в тюрьму, он ведь все равно не встретится с женщиной, которая могла бы стать матерью его ребенка. Что же с ним тогда делать? Отпустить? Тоже не годится. Человек, сознательно лишающий жизни другого, должен расплатиться собственной жизнью. Все остальное было бы насмешкой над правосудием. Мне всегда нравилось слушать, .как Зибен с пеной у рта доказывает что-нибудь этакое. Он мог тебе внушить, что черное — это белое, ночь — день, а сладкое — горькое. Меня это забавляло, но и только. Способен ли я обмануть врага? Да. Способен ли обмануть друга? Нет. Как я это объясняю? А никак.
— Я, кажется, понял. Если твой друг — женщина, надевшая некрасивое платье, — спросит твоего мнения, ты скажешь ей правду и разобьешь ее сердце. Но если это платье наденет женщина, которая тебе враг, ты ей скажешь, что она в нем настоящая королева.
Друсс фыркнул и расхохотался:
— Ну, паренек, я начинаю с радостью предвкушать наше совместное путешествие.
— Хорошо, что хоть кого-то оно радует, — пробурчал
Сервай Дас был человек осторожный и все, за что брался, делал тщательно. Он давно понял, что именно внимание к мелочам обеспечивает успех любого предприятия. Будучи строителем, по роду занятий, он знал, что без фундамента самое прекрасное здание непременно рухнет, и служба в армии лишь подтвердила верность этого принципа. Только романтичные новобранцы могут верить, что для солдата главное — меч и стрелы. Сервай Дас быстро сообразил, что без хороших сапог и набитого провиантом ранца ни одна армия побеждать не
Сидя в наашанском посольстве, он смотрел на гавань и обдумывал приказ, который получил с почтовым голубем. Ему предписывалось быстро разыскать и убить одного человека.
До мелочей ли тут, если тебе приказывают сделать что-то быстро? С этой поспешностью всегда сплошная морока. В обычных обстоятельствах он последил бы за этим человеком несколько дней, узнал бы его привычки, получил бы представление, как работает у него голова. Так гораздо легче решить, от чего тот должен умереть — от яда, ножа или удавки. Сервай предпочитал яд. Следя за своей жертвой, он проникался к ней симпатией. Он не мог забыть купца, который всегда останавливался на углу, чтобы приласкать старую собаку. У человека, который жалеет никому не нужную дворнягу. Должно быть доброе сердце, очень доброе! Иногда купец кормил собаку чем-нибудь вкусным, что нарочно брал для нее из дому. Сервай вздохнул. С ядом тогда ничего не вышло, и купца пришлось умертвить удавкой. Воспоминание не из приятных. Сервай налил себе вина с водой, встал и распрямил свое тощее тело. Когда в спине щелкнуло, он переплел пальцы и хрустнул суставами. Нет, яд куда лучше. Тогда тебе не нужно наблюдать, как человек умирает.
Взяв со стола клочок пергамента, он в который раз перечитал: «Убить его как можно быстрее и взять мечи».
Приказ не доставил Серваю удовольствия. Это вам не какой-нибудь разжиревший политик и не мирный купец. Это Проклятый.
Сервай служил в армии во время Восстания и навсегда запомнил, как Скилганнон дрался со знаменитым бойцом Агасарсисом. Будучи простым солдатом, Сервай не имел понятия, что послужило причиной их поединка, но, по слухам, принца Балиэля крайне не устраивала близость Скилганнона с королевой. Его ревность вспыхнула с новой силой, когда Скилганнон чуть не погиб в битве у брода. Силы Балиэля тогда загадочным образом отошли назад, оставив Скилганнона с его конницей без всякой поддержки. После Балиэль утверждал, что не понял приказа. Королева сместила его с поста маршала правого фланга, и взбешенный принц стал говорить, что Скилганнон сам все это подстроил, чтобы ему навредить. Напряжение нарастало несколько недель, и наконец прославленный Агасарсис, приближенный Балиэля, под каким-то предлогом вызвал Скилганнона на поединок.
Агасарсис был далеко не первым. За два года Восстания уже семеро человек скрещивали мечи с Проклятым. Только один из них остался жив, потеряв при этом правую руку. Но Агасарсис был не чета другим. В тридцать один год за ним числилось шестьдесят дуэлей, и его мастерство вошло в легенду. В день их единоборства лагерь бурлил с самого утра. Вся армия королевы, насчитывавшая тридцать тысяч человек, при исторической схватке присутствовать никак не могла. Стали тянуть жребий, и счастливчику Серваю предлагали за его пропуск двадцать серебряных монет, но он отказался, не желая пропустить столь редкостное зрелище.
С утра шел дождь, и земля намокла, но к полудню проглянуло яркое солнце. Тысяча человек, получивших доступ на поединок, образовали широкий — круг около двухсот футов в поперечнике. Скилганнон первым прибыл на место боя. Он скинул камзол и проделал ряд упражнений для разминки мускулов.
Сервай уже тогда изучал людей и их поведение. Он следил за генералом во все глаза, но не заметил никаких признаков беспокойства. Появился Агасарсис. Он казался мощнее Скилганнона, и его обнаженный торс внушал трепет. Оба соперника носили на голове высокие гребни из волос, знак своего мастерства, но Агасарсис к тому же отпустил бородку в виде трезубца, которая делала его еще более устрашающим.
Он поклонился Скилганнону, и они стали разминаться вдвоем, как два танцора, повторяющие движения друг друга. Грянувшие внезапно трубы возвестили о прибытии королевы. На ней была серебристая кольчуга до бедер и высокие сапоги, украшенные серебряными кольцами. Она села на стул с высокой спинкой, поставленный для нее в кругу, и ее иссиня-черные волосы блестели на солнце.
Сервай стоял близко и слышал, как она спросила:
— Ты настаиваешь на своей глупой затее, Агасарсис?
