В погоне за утром - Роэн Майкл Скотт (книги онлайн полностью .TXT) 📗

Но это был жажда чего-то большего, чем пища: это был быстрый взгляд в цивилизацию, разумную жизнь или, по крайней мере, то безумство, которое я знал. Но возьмут ли они здесь мои деньги? Я пошарил в карманах. Во внутреннем кармане я нашел несколько маленьких монеток, очень тяжелых – это было золото, но такого я никогда не видел: на монетах были какие-то странные надписи и слоны. Должно быть, это были деньги Джипа. А все мои обычные деньги находились в карманах моей собственной одежды, на борту, и я стал ощущать себя очень неспокойно. Мне пора было возвращаться. Но я не мог удержаться, чтобы не заглянуть в окно – посмотреть, что за люди сидят в кафе. Они были такими же, как я, точно такими же; они могли приехать из любой страны мира, ну, почти из любой. Большинство из них были молоды, несколько кавказского типа, но хватало и черных, и людей с Востока – жизнерадостная космополитическая толпа, так оравшая в попытке перекричать джаз, что я не мог разобрать, на каком языке. А вывеска на кафе гласила: «Au Baratria». Баратрия – это где же?

Из кафе вышла молодая пара, и, чувствуя себя последним идиотом, я подступил к ним. Лицо девушки, раскрасневшееся и хорошенькое, исказилось; лицо юноши потемнело, и он резко оттолкнул ее. Я пожал плечами и дал им пройти. Ну и манеры у них здесь, нечего сказать. Я пошел по дороге. Здесь была все еще освещенная витрина книжного магазина, и, клянусь Богом, все названия были на английском! Только для меня все бестселлеры на одно лицо. Я покупаю «Тайм» и «Экономист», так что это мне тоже ничего не дало. Затем шел магазин мужской одежды, набитый черной кожей и называвшийся – вы не поверите – «Геббельс». Это доказывало только, что дурной вкус – явление универсальное. После него – видеомагазин, но там виднелись только две-три кассеты. Названия были английскими, но несколько специфическими: «Хорошенькие персики», «Пусси-ток», «Мастерская тела». Ну, да. Где же это все находится, черт бы побрал, в Коста Брава? Еда пахла для этого слишком аппетитно.

Мимо проходил еще один человек, которого можно было спросить – крепкий чернокожий мужчина, но как только я раскрыл рот, мне его чуть не заткнули кулаком. Прошедшие день-два научили меня не очень-то подставлять другую щеку, но я сдержался: наживать сейчас себе неприятности было бы неправильно. В отдалении по тротуару спешил более респектабельный горожанин, толстый и средних лет. Я подошел к нему, чтобы перехватить, но не успел я произнести: «Простите, сэр…», как он сунул что-то мне в руку и удалился со скоростью, для которой его телосложение было явно не приспособлено. Я смотрел ему вслед разинув рот, потом взглянул вниз на свою ладонь. Несколько серебряных монет; я взял две самые крупные и увидел на них орла, стершегося от долгого употребления. Четвертаки, двадцатипятицентовики – разрази меня гром, я был в Америке.

Я стоял, беспомощно хихикая про себя. За ночь и день – причем большую часть последнего мы дрейфовали – я ухитрился пересечь Атлантику. Если бы я когда-нибудь понял, каким образом, я мог черт знает что натворить в экспортном бизнесе, это точно.

Или… а сколько в действительности это заняло у меня времени? Все происходит во времени. И вдруг мне вспомнились детские сказки про короля, вернувшегося из-под холма. А здесь, в конце концов, была страна Рипа ван Винкля [10].

Неожиданно я перестал хихикать. Несмотря на все тепло этой ночи, я почувствовал себя измученным и замерзшим, как возвращающееся привидение – жалкая тень, в звездном свете заглядывающая в тепло жизни, из которой его так давно вырвали. Теперь мне надо было знать, в каком времени я нахожусь, а не только в каком месте. Я бросил голодный взгляд на кафе, но подавил эту мысль – на пятьдесят центов нельзя было купить и воды для кофе, если здешний город был вроде Нью-Йорка. Плоская синяя коробка на противоположной стороне улицы была газетным автоматом; вот что мне поможет! Я поспешил назад, на ту сторону улицы – и остановился как вкопанный на середине. Теперь я знал, почему люди сторонились меня.

Так же, как я сам сторонился бродяг, пьяниц и отщепенцев. И вот я стоял, отражаясь в витрине магазина одежды, – гротескное привидение, парившее над прямыми манекенами внутри. Головорез с разинутым ртом, волосы всклокочены, весь в саже, небритый, одетый в облегающую кожу, обнаженные руки покрыты ожогами и шрамами, безвкусная цветная повязка, как у бандита, на лбу и четырехфутовый меч, свисающий вдоль ноги – видит Бог, сам я бы просто удрал. Может, Джип был прав, и, по крайней мере, меч они не заметят, но то, что было правдой для Него, было не совсем так для меня. Я был слишком частью этой жизни.

Затем на меня с ревом помчался грузовик, даже не пытаясь притормозить, и я отскочил на тротуар, как электрическая лягушка. Я сделал жест водителю, потом вспомнил и поднял вверх один палец – это они здесь все понимали. Не то чтобы я особо винил его, разве что за обидчивый характер чернокожего. Я выглядел просто психом и опасным, как черт. Я поспешил к автомату, выудил монеты и сунул их в прорезь. Как раз хватило – я вытащил газету и уставился на нее. «Нью-Орлеанз Стэйтс Айтем», издано четвертого…

На следующий день после того, как я уехал. Новый Орлеан. День и ночь – правильно. Вот и все. Я почувствовал, как у меня задрожали колени. Значит, это правда… Я выпустил из рук газету, повернулся и побежал туда, откуда пришел, прочь от огней и кафе, ароматов креольской кухни и чугунных балконов, помчался: как сумасшедший, к реке и причалу.

Я добежал до площади, уверенный в каждом повороте, и выскочил прямо у собора, на полной скорости пересек сады, пугая запоздалых прохожих, и, задыхаясь, нырнул в улочку, откуда пришел. Здесь все было просто – за каждый поворот, как я и запомнил, и память подвела меня не больше одного раза. Пешком таким образом идти было легче, можно было постоять, отыскивая приметы, не нужно было принимать быстрые решения, где сворачивать. И все же я вздохнул с облегчением, когда, наконец, вышел на ту дорогу, где меня подцепил тот лживый призрак, и увидел широкую реку, поблескивавшую темной медью под неясной луной. Миссисипи, не больше, ни меньше. Что ж, в любом случае, мне найдется о чем спросить Ле Стрижа.

Отсюда я шел уже спокойно, восстанавливая дыхание. Я не слышал стука молотков; может быть, они сделали перерыв на ночь. Я не мог их за это винить; две ночи подряд – это было бы слишком для кого угодно. Я свернул за угол к верфи; а потом я остановился как вкопанный и схватился за стену здания, словно бег неожиданно схватил меня за ноги и превратил их в воду.

Это было не то здание. Это была не дранка, ее здесь вообще не было, ни в одном, ни в другом конце широких бетонных причалов, тянувшихся по обе стороны реки. Это была современная стена из гофрированного железа, точно такая же, как другие стены, которые я видел по всей верфи. У некоторых причалов стояли и корабли – большие грузовые суда, и ни одной мачты, ни одной трубы между ними, зато с современными контейнерными кранами или бункерами для зерна и минералов, и огни их прожекторов прорезали тонкие клинья в ночи. От «Непокорной», от всего того, что привело меня сюда, не было и следа.

Я мог бегать по этим верфям взад-вперед, разыскивая их; я не стал этого делать. Я слишком хорошо знал, что случилось. Я боялся этого с той минуты, как увидел газету, эту дату, хотя к тому времени могло быть уже поздно. Может быть, это произошло, когда взошла луна. Мои предположения, мои воспитанные Сердцевиной основные инстинкты переплелись с реальностью, которая привела меня сюда. Но я слишком спешил, вернулся назад в Сердцевину, увидел слишком много из того, что не хотело меня отпускать. Валет, несомненно, считал, что так и случится. И та глубинная часть меня, отчаянно рвавшаяся выполнить свою цель, что завела меня так далеко и так быстро, отступила туда, где ей было лучше, и вычеркнула все остальное. Она выбросила меня на берег в чужой стране, без документов, паспорта, денег и даже разумного объяснения, почему я здесь оказался. Она оставила меня совершенно голым на безлюдном берегу. Отрезала меня от «Непокорной», от Молл и Джипа, от всякой надежды на помощь.