Волки и вепри (СИ) - Альварсон Хаген (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
А люди, простые, живые люди, что становились волей случая на пути мёртвым ратникам, падали ниц, походя задетые клинком. И плакали их близкие.
Лишь за час до рассвета прекратилось побоище — бескровное, но от того ещё более жуткое. Беспокойные покойники, обликом схожие с сынами людскими, возвращались — одни на курганы, другие — на берег. Никто не видел, куда они скрылись. Некому было следовать за драуграми. Все охочие поглазеть на диковинку остались лежать в грязи.
Так и повелось. Каждую ночь, когда месяц изволит почивать, не выезжая на небо, с Курганных Полей спускается туман на город Гримсаль. Тогда все люди прячутся по домам и носа не кажут. Ибо во мгле рокочет рог, мёртвые восстают из могил и сходятся на рыночной площади, словно на поле битвы, чтобы крушить бессмертную плоть. За час до рассвета прекращают сей тинг на костях и расходятся крыльями небывалой птицы. И горе, горе тому, кто кинет хоть взгляд на поход иссиня-бледных воинов! Унесёт его злая хворь — или рассудка лишится. А уж кто станет у них на пути, тому заказана дорога в мир живых. Уведут его за собой, в курганы…
Каждую ночь, когда нет луны. Тринадцать ночей в год. Четыре зимы подряд.
Викинги молча выслушали, потягивая дармовое вино. Лейф достал было трубку, но Хродгар, не глядя, выхватил её и сунул за пояс. Когда Сельмунд замолчал, Хродгар спросил:
— А что ты думаешь об этом, герре альдеборгман?
— А что я могу об этом думать? — сокрушённо вздохнул Сельмунд. — Разве я великий волшебник и знаток чар? Я много думаю о податях, — добавил, не сдерживая горечи, невольный правитель Коллинга, — о разбитых дорогах, о разбойниках, о пошлинах, о дырявых крепостных стенах, о ценах на треску… О том, что начальник городской стражи уехал себе на рыбалку… Я думаю о том, почему мы с вами беседуем здесь, а не в зале совещаний, какой есть в любом пристойном замке. А здесь — нет. Теперь — нет. А раньше — был! Потому что наш замок горел. Ещё при весёлом конунге Хорсе. Славно веселился мой покойный повелитель! Была бы война, а то так, по дурости… Потом этот чертог отстраивали. Конунг повелел, чтобы купальню выложили мрамором. Как в Хэйлане, да! Конунг повелел, чтобы в зале для пиров всё сверкало золотом. Конунг сказал, что особый покой для совещаний ему не нужен. Он, Хорсе сын Тидрека, не намерен ни с кем совещаться! Мы, советники, просто потешные обезьянки при дворе Его Величества. А ты говоришь — что я думаю о мертвецах…
— Коли ты ждёшь нашего сочувствия, — сказал Хродгар, — так это напрасно. Мы наше сочувствие сбыли в прошлом году на торгах. Все три бочонка.
— В задницу твоё сочувствие, сопляк, — беззлобно сказал Сельмунд. — Я просто поясняю, чем у меня голова забита. Знал бы, как отвадить мертвецов, не звал бы вас, юные герои.
— А кстати, о великих волшебниках и знатоках чар, — подал голос Хаген. — Скажи, ты обращался за помощью к кому-нибудь из выдающихся мудрецов? Например, из Золотого Совета?
Сельмунд вздрогнул. Замер на миг, будто скованный льдами корабль. Потом несколько раз моргнул и налил себе вина.
— Дивлюсь я вам, юные сопливые герои, — сказал он, осушив чарку, — мало кто из более зрелых годами мужей знает о Золотом Совете, и редко кто о нём заводит речь. Да, я обращался. Сюда прибыл Видрир Синий. Слыхал о таком?
Хаген не слыхал, но на всякий случай кивнул. Уж всяко, Халльдор должен его знать.
— Ну что же, — продолжил Сельмунд, — этот самый Видрир, слывущий самым сильным и сведущим из чародеев Севера, походил, побродил тут, да и отказался. Не возьмусь, говорит, ни за какие пряники. Сам, мол, думай. И был таков. Больше я к ним не обращался.
— А скажи-ка, добрый наш хозяин, — вкрадчиво осведомился Хравен, — можно ли взглянуть на тела тех несчастных, кому не повезло пасть от рук драугров? Одним бы глазком…
— Вот этого, герре сейдман, как раз никак нельзя, — развёл руками градоначальник. — Потому что мы теперь сжигаем тех, кто принял такую скверную смерть. Мы вообще всех сжигаем. Иначе им тоже не лежится в могилах. О да, храбрые витязи! Разве я не сказал? Их потом видят в городе. Они заходят к родичам, или в корчму на пиво, или на торги. Тени не отбрасывают, и солнышко ясное им не помеха. Вели бы ещё себя пристойно, так нет ведь — бросаются на людей, товар портят. Добро хоть не разлагаются да не воняют. И говорят, что они, неупокоенные, присоединяются к мёртвому войску. А правда это или нет — не скажу.
— Одно войско приходит в город с могильников, — уточнил Хравен, — а другое — с реки? А что у вас на реке — много народу тонет?
— Там четыре года назад хоронили зачинщиков распри, — мрачно проговорил Сельмунд, — Яльмара Молчуна и его сторонников. Между сушей и водой, на Ниданесе, где всегда хоронили ниддингов и разных сукиных сынов. Яльмар не был ниддингом, он просто был братоубийцей. А Тивар, его брат, лёг на Хаугенфельде.
— А вы не пробовали… ну, я не знаю… сжечь этих покойников? — спросил Бьярки. — Всех?
— Думали, — признался регинфостри. — Дров не хватит. И к тому же никто не отважился раскапывать курганы, где лежат драугры. Даже днём.
— А предводителей обоих войск кто-нибудь видел? — неожиданно спросил Лейф.
— Мне о том ничего не известно, — сказал муж державный. — Но вот что я знаю твёрдо: до этой резни ничего подобного не случалось. Никогда. Во всяком случае, на памяти наших предков. Что ещё знаю: драугры здорово портят нам торговлю. И ещё. Нынче месяц убывает, и через ночь бледный всадник Манн [8] останется у себя в усадьбе. Стало быть, у вас есть остаток дня сегодняшнего, ночь и завтрашний день. А потом начнётся тинг на костях…
И добавил Сельмунд Сигмундсон:
— Ко времени же вы подоспели, молодые господа!
— Две тысячи гульденов, — внезапно проронил Хродгар, — это трудное дело.
— Вы не люди, — буркнул Сельмунд, — вы — волки. Без ножа режете…
Поселили викингов по воле королевы в замке. Точнее, в хольде у восточной стены, куда со двора вёл крытый переход. Из хольда можно было выйти прямо в город. Сельмунд предупредил стражу, чтобы их пропускали в любое время.
— Сдаётся мне, — заметил Торкель, — этот сын Сигмунда не всё нам поведал.
— Это ясно, — отмахнулся Хаген, — вопрос в том, о чём он умолчал — и почему. Меня, впрочем, больше беспокоит Её Величество Хейдис.
— А меня-то как беспокоит! — вздохнул Торкель. — До утра стоять будет…
— Хравен, отрежь ему член, — устало бросил Хродгар.
— И скорми козлам, — ехидно добавил Хаген.
— Здесь нет козлов, Полумуж, — рассмеялся Торкель, — разве что кроме тебя. МЕКЕКЕ!
Куда бы направиться в первую очередь, чтобы разузнать, о чём говорят в городе? Правильно, на рынок. Рынков в Гримсале было целых два: на речной пристани и на главной площади. Друзья разделились и пошли расспрашивать жителей города, а Хравен отправился на Хаугенфельд — побеседовать с обитателями курганов. Солнце клонилось к закату, народ начал расходиться по корчмам. Пришлось и братьям-викингам наведаться в пару-тройку пивных.
И Хаген снова нашёл себе славное приключение.
— Ну, старик? — донеслось от стола в углу. — Платить-то будешь? Задолжал твой ублюдок.
Хаген обернулся. Единственный из всех посетителей. Люди нет-нет да и потянулись к выходу, а другие опускали глаза. Отворачивались. Хаген поискал взглядом Торкеля: тот отошёл на задний двор отлить. Сукин сын Варф сидел под стойкой, высунув язык и скалясь: не любил хмельного духу, как и всякий пёс. Корчмарь тронул Хагена за плечо:
— Слушай, парень, ты или иди отсюда, или хоть не лезь. Мне тут не нужны лужи крови.
— Как говорит мой мудрый хёвдинг, — каменным голосом ответил Хаген, — вот уж хрен.
И прислушался.
— Ну так чего? Сто марок и три эйрира. Долг в кости — святое дело, старик.
Говоривший сидел в углу и его было плохо видно. За столом, уставленным кружками да мисками, собрались трое его дружков — народец вроде тех, что встретились Хагену у рынка. Все — при скрамасаксах, у одного — малый боевой топор. Между ними сидел, уткнувшись лицом в миску и блаженно похрапывая, пьяный парень, ровесник Хагена. Ещё одним был упомянутый старик. Одежда на нём могла бы поспорить возрастом с ним самим, но казалась чистой. В свете очага тускло блестела лысина — поляна в кругу седой стерни. Белая борода падала на грудь. Это был крепкий, но невысокий человек с коротким носом и усталыми, подслеповатыми глазами. На руках его Хаген заметил въевшиеся следы от чернил.
