Дни изгнания - Керр Катарина (серия книг TXT) 📗
Теперь пришла его очередь плакать; но его рыдания звучали странно и хрипло, как у человека, который не думал, что ему когда-нибудь снова придется плакать. Ей захотелось кричать о несправедливости, но какой смысл выть, «это нечестно!», как это делала Страж Альшандра. Далландра медленно села и обняла его за плечи.
– Адо, не плачь, пожалуйста. По крайней мере, я вернулась и мы снова вместе. Мне так тебя не хватало!
– Меня или того юноши, которого ты оставила? – Слезы кончились, он повернул к ней лицо, этот старик, так похожий на ее возлюбленного. – Меня бы уже не было в живых, если бы не Эвандар. Он применил какой-то двеомер, чтобы я мог жить так же долго, как эльфы. Он только забыл об их молодости.
Адерин был в бешенстве, и Далландра понимала: он, конечно, будет это отрицать, но гневался он не на Стражей, а на нее. Она снова захотела заплакать, но сил уже не было.
– А как же ребенок? – прошептала она. – Ты будешь его ненавидеть?
– Ненавидеть? Что ты! Разве я могу! Ах, Далла, прости меня! Сначала я каждую ночь мечтал о том, что вновь увижу тебя, и я все придумывал, что скажу тебе, я нашел столько хороших слов о любви. Но годы тянулись, и я забыл эти слова, потому что потерял надежду увидеть тебя. А теперь у меня не осталось никаких слов. – Он встал и немного помедлил у выхода из палатки. – Прости меня.
Она почувствовала облегчение, когда он ушел, и через несколько минут уснула.
Шли дни, и Адерин наконец пришел к пониманию, что гневался он больше на себя, чем на Далландру или Эвандара. Он сравнивал себя с воином, который всю зиму напролет пил, пировал и отлеживал бока в дане у своего лорда, но вот пришла весна, кольчуга не налезает на разжиревшее брюхо, оружие кажется слишком тяжелым, а тут начинается война, и он не знает, как быть. За все долгие годы после исчезновения Далландры ему даже в голову не пришло посмотреть на другую женщину, он больше никем не заинтересовался. Никто не смог бы вытеснить из его сердца Далландру, это правда; но правда и то, что он никогда не задумывался о новой женитьбе, хотя закон эльфов позволял это после двадцати лет и одного дня ее отсутствия. Он мог обрести пусть не любовь, но дружбу и теплую привязанность. Он мог дать своему сердцу возможность жить, а не душить его работой, что все это время делал. Всю силу своего сердца, всю свою способность любить он мог бы подарить другой женщине, а он превратил их в нечто выхолощенное и отдавал ученикам и своим занятиям. Он поражался себе – Далландра вернулась а он не мог снова любить ее, хотя она дарила ему всю свою былую страсть. Если бы он захотел, она с готовностью вновь делила бы с ним постель, но он воспользовался ее беременностью как предлогом и спал один.
Ему не нужна была ее жалость, так он это себе объяснял. Адерин был уверен, что она жалеет его, старика, морщинистого и уродливого и не желал этого. Но сам забыв, что такое любовь, он не хотел, чтобы кто-то другой завладел ее сердцем. Дни складывались в месяцы, и ее беременность стала уже заметной, а он все больше превращался в отвратительную личность, и это пугало его, а сил остановить это превращение не хватало. Он видел, как становится ревнивым старцем, у которого молодая жена. Ни его мастерство чародея, ни его странные знания, ни могущество, ни глубокое понимание тайн вселенной или беседы с духами не помогали, когда он видел Калондериэля, остановившегося поболтать с ней. Тогда Адерин ненавидел его всем сердцем. Если он видел, что Далландра невинно улыбается какому-нибудь юноше, он желал, чтобы тот умер. Что же он будет делать, спрашивал он себя, когда младенец родится и Далландра вновь станет изящной и прекрасной?
Если бы он мог поговорить с Невином, старый учитель излечил бы его, но Невин был в Бардеке, занимаясь какой-то своей загадочной работой. Если бы они жили в Дэверри, среди человеческих существ разных возрастов, он, возможно, пришел бы в чувство, но здесь все были молодыми и красивыми кроме него, Адерина. Ревность съедала каждый его день и отравляла каждую ночь, но благодаря долгим тренировкам самодисциплины и самосознания одно он все же мог: не выставлять свою ревность напоказ. Рядом с Далландрой он всегда был спокойным и добрым, он не бранил ее и не мучил вопросами о том, где она была и о чем разговаривала с тем или иным мужчиной. (Через много лет он понял, что такое разумное поведение было худшим, что он мог придумать, потому что она принимала это за совершенное безразличие.) Подходил срок родов, и Далландра уже не могла уходить куда-то одна. Алар разбил временный лагерь у ручья с хорошими пастбищами неподалеку, чтобы дождаться родов. Далландра все больше времени проводила с другими женщинами, в особенности с Энабрильей, которая собиралась принимать у нее роды.
Когда подошел срок, Адерин был далеко со своими учениками, показывая им, как правильно выкапывать лекарственные корни. К тому времени, как он вернулся в лагерь, Далландру уже забрали в палатку к Энабрилье, и по эльфийским обычаям его бы уже не пустили к ней, даже если бы он захотел.
Весь вечер он просидел у костра с другими мужчинами, которые говорили мало, выглядели угрюмо и только передавали по кругу мех с медом. Наконец подошла уставшая Энабрилья, чтобы пригласить Адерина в палатку.
– Сын, – сказала она. – Ребенок и мать чувствуют себя хорошо, хотя… нет, все хорошо.
– Скажи правду, – набросился на нее Адерин. – Что не так?
– Да в общем ничего особенного. Далландра справилась прекрасно, и хотя устала, все такая же деятельная и сильная, как всегда. А вот малыш что-то очень спокойный. Он ни разу не заплакал, даже когда начал дышать.
Спеша в палатку, Адерин припомнил все истории насчет подменышей и в ужасе думал, кого же родила его жена. Но младенец действительно выглядел абсолютно нормально и больше походил на человека, чем на эльфа. Ушки у него были слегка заостренные, но зрачки человеческие, а лицо и ручки – пухленькие, а не длинные и тонкие. В отличие от дэверрийских женщин эльфы никогда не заворачивают своих младенцев в свивальники. Облокотившись на подушки, Далландра держала его, свободно завернутого в легкое одеяльце, а он сосал грудь. Адерин встал возле нее на колени и поцеловал в лоб, а потом долго смотрел на сморщенное, красноватое создание со светлым-светлым пушком на голове. Его сын. У него есть сын, и в этот миг он снова стал молодым и почувствовал, что никогда не любил мать своего сына так сильно, как в эти минуты. Но если он скажет ей это сейчас, она еще сильнее начнет жалеть его… старик, торжествующий над младенцем, как над доказательством того, что он еще мужчина!
– Как мы назовем его, Адо? – Голос ее был тихим и дрожащим от усталости. – Я собиралась назвать его именем моего отца, но я так давно его не видела, что не имеет значения, если ты выберешь другое имя.
– Я об этом совершенно не думал. Это глупо, конечно, но мне не приходило в голову, что ребенку нужно имя.
Она поморщилась.
– С тобой все в порядке? Что-то болит?
– Нет, нет, все хорошо. – Она посмотрела на него с вымученной улыбкой. – Я хотела назвать его Алодалэнтериэль. Сокращенно можем называть его Лэйн.
– Это звучит прекрасно. Если тебе нравится, так и назовем.
Хотя по-эльфийски младенца звали Алодалэнтериэль, Адерин предпочитал называть его прозвищем, звучащим по-дэверрийски: Лослэйн. Это было легче произносить, кроме того получался каламбур, потому что «Лослэйн» означало «утешение в учености, и это забавляло Адерина. Прошли годы, и имя оказалось знамением, потому что Лослэйн и ученость были единственными оставшимися ему утешениями.
Далландра не могла сказать, когда именно она решила вернуться к Стражам. Сначала она поняла, что не особенно любит младенца, который стал для нее бременем. После его рождения она довольно долго ходила печальная, не понимая, откуда и почему взялась эта грусть. Малейшее неудачное слово или косой взгляд – и она заливалась слезами, а плач Лослэйна превратился для нее в пытку. Адерин везде брал Лослэйна с собой и приносил его к матери, только если малыш хотел есть. Далландре не нравилось кормить его грудью. Когда он сосал, вместо удовольствия, которое обычно испытывают матери, она ощущала только резкую боль в животе. Потом боли прекратились, но молока у нее не хватало, Лослэйн не наедался и громко кричал. Энабрилья пыталась приучить его сосать овечье или кобылье молоко, но оно вызывало у младенца неукротимую рвоту. Только одно доставляло Далландре радость – безграничная любовь Адерина к сыну, хотя к этой радости примешивалась горькая мысль о том, что ее мужчина думает теперь не о ней, а о ребенке.
