Вокзал потерянных снов - Мьевиль Чайна (лучшие книги без регистрации txt) 📗
Они перешептывались между собой о грядущем удивительно жарком и дождливом лете. Они грохотали огромными трубами аэроморфного мотора, которые отвесно поднимались вдоль стен пустотелой башни, словно гигантские органные трубы или орудийные стволы, готовые завязать дуэль между небом и Землей.
«Чертова никчемная штуковина!», – с отвращением бормотали они. Предпринимались вялые попытки запустить подпольные механизмы, но они простояли сто пятьдесят лет, и никто из живущих не был способен починить их. Нью-Кробюзон никуда не мог деться от погоды, навязанной ему богами, природой или случаем.
В зоопарке поймы Ржавчины животные беспокойно метались, чувствуя изменения погоды. Сезон спаривания был уже на исходе, и неустанная дерготня похотливых тел несколько поутихла. Смотрители ощутили не меньшее облегчение, чем их питомцы. Сладкие мускусные ароматы, струившиеся по клеткам, побуждали к агрессивному, непредсказуемому поведению.
Ныне же, когда дни становились все длиннее и длиннее, медведи, гиены, поджарые гиппопотамы, песцы и обезьяны неподвижно – и, казалось, напряженно – лежали в своих тюремных камерах и глядели на прохожих. Они ждали. Ждали южных дождей, которые никогда не достигнут Нью-Кробюзона, но которые наверное были закодированы в их крови. А когда дожди так и не пришли, они, вероятно, успокоились и начали ждать засухи, которая тоже никогда не постигнет их новое место обитания. Какое, должно быть, странное, тревожное существование они ведут, думали смотрители, слушая рев усталых и растерянных зверей.
После зимы ночи укоротились уже почти на два часа, но и теперь они за короткое время, казалось, успевали выжать из себя даже больше черноты. Они казались какими-то особенно насыщенными, словно все больше бурной незаконной деятельности умещалось между закатом и восходом. Каждую ночь к огромному старому складу в полумиле к югу от зоопарка стекались потоки женщин и мужчин. Раздававшийся порой львиный рык перекрывал глухой шум неусыпно живущего города, проникая сквозь стены старинных зданий, проносясь над толпой. Никто не обращал на него внимания.
Кирпичная кладка хранилищ, бывшая когда-то красной, теперь потемнела от сажи и истерлась настолько, что казалось, каждый кирпичик нарисован от руки. Изначальная вывеска все еще читалась вдоль всего здания: «Мыло и сало Каднебара». Каднебар оставил его, не выдержав экономических потрясений в 57-м. Мощное оборудование для плавления и очистки жира было вывезено и распродано задарма. Через два-три года Каднебар снова воспрял как владелец цирка гладиаторов.
Подобно своим предшественникам, мэр Рудгуттер любил сравнивать культуру и величие города-республики Нью-Кробюзон с той варварской мерзостью, в которой вынуждены были барахтаться обитатели других земель. Подумайте о том, каково в иных краях Рохаги, взывал Рудгуттер в своих речах и выступлениях. Это вам не Теш, не Троглодополис, не Вадонк или Великий Кромлех. Это вам не город, в котором правят ведьмы; не подземная дыра; сезонные изменения не приносят с собой всплеска суеверных репрессий; Нью-Кробюзон не обрабатывает своих граждан на зомбирующих фабриках; его парламент – это вам не казино Мару'ахм, где законы служат ставками при игре в рулетку.
И это вам не Шенкелл, упирал Рудгуттер, где люди, словно звери, дерутся между собой ради потехи.
Исключая, разумеется, цирк Каднебара.
Возможно, он существовал незаконно, но вряд ли кто мог припомнить, чтобы в это заведение хоть раз нагрянула милиция. Многие спонсоры элитных команд были парламентариями, промышленниками и банкирами, чье вмешательство, несомненно, сводило интерес властей к сему предприятию до минимума. Конечно, существовали и другие арены, совмещавшие петушиные бои с крысиными, где на одном конце зала могли идти медвежьи или барсучьи бои, а на другом – змеиный реслинг, а посредине – бои гладиаторов. Но клуб Каднебара был легендой.
Ежедневно вечернее представление начиналось с открытого парада, комедийного шоу для постоянных посетителей. Десятки молодых, глупых парней, самых крепких в своей деревне, которые не один день добирались из Зернистой спирали или Нищенских холмов, чтобы сделать себе имя в городе, поигрывали громадными мускулами перед судьями. Из них выбирали двух-трех, которых выталкивали на главную арену перед орущей толпой. Каждый самоуверенно взвешивал в руке выданный ему мачете. Затем открывались ворота арены, и герои бледнели, оказавшись лицом к лицу с каким-нибудь переделанным гигантом-гладиатором или бесстрастным кактусом-воином. Следовавшая за этим короткая и кровавая резня разыгрывалась профессионалами ради общего хохота.
Игры в Каднебаре зависели от веяний моды. В последние дни этой весны в фаворе были бои между командой из двух переделанных и тремя сторожевыми сестрами хепри. Хепри привлекались из Кинкена и Ручейной стороны весьма внушительными денежными посулами. Они годами тренировались вместе, чтобы получилась команда из трех религиозных воинов, которая по своей подготовке не уступала хеприйским богиням-стражам, Стойким сестрам. Подобно Стойким сестрам, одна самка дралась с помощью сети-ловушки и пики, у другой был арбалет и кремневое ружье, а у третьей – хеприйское оружие, которое люди окрестили жалом.
Когда из под шкуры весны начало проклевываться лето, ставки делались все крупнее и крупнее.
Далеко от цирка, в Собачьем болоте, Бенджамин Флекс мрачно раздумывал над тем фактом, что тираж «Каднебарского вестника», нелегального органа бойцового бизнеса, в пять раз превышает тираж «Буйного бродяги».
Маньяк-Вырвиглаз оставил в канализации еще одну изуродованную жертву. Ее обнаружили беспризорники. Верхняя часть тела жертвы свисала из сточной трубы над Варом.
Найденная на окраинах Ближних стоков женщина умерла от многочисленных колотых ран с обеих сторон шеи, как будто она попала между лезвий гигантских зазубренных ножниц. Когда ее обнаружили соседи, на теле нашли документы, свидетельствующие, что покойная была полковником-осведомителем милиции. Слухи об этом разнеслись повсюду. Джек-Полмолитвы нанес удар. В трущобах и клоаках никто не оплакивал его жертву.
Лин и Айзек, когда могли, урывали время, чтобы тайно провести ночь вместе. Айзек видел: с Лин творится что-то неладное. Однажды он усадил ее перед собой и попросил рассказать, что ее тревожит, почему она не участвует в этом году в конкурсе на приз Шинтакоста (этот вопрос, как всегда, вызвал у нее саркастическую ухмылку по поводу критериев отбора кандидатов), над чем и где она работает. Лин погладила его руку, давая понять, что благодарна за участие. Сказала, что в укромном местечке делает скульптуру, которая, возможно, станет предметом ее гордости. Но Айзеку не следует расспрашивать. Это вовсе не означает, что она отстранилась от мира. Может быть, через пару недель она снова появится в каком-нибудь из баров Салакусских полей, чтобы повеселиться с друзьями, хотя уже и без прежнего задора.
Она подтрунивала над Айзеком – мол, подозрительно быстро улетучился его гнев на Счастливчика Газида. Айзек рассказал о своем нечаянном эксперименте с сонной дурью, случившемся месяц назад; он в гневе кричал, что намерен проучить Газида. Айзек описал удивительную гусеницу, явно неравнодушную к этому наркотику. Лин больше не бывала в Барсучьей топи и не видела гусеницу, но рассказ о ней показался удивительным, даже если принять во внимание, что Айзек привык преувеличивать.
Лин с нежностью подумала об Айзеке и искусно перевела разговор на другую тему. Она спросила, какую же, по его мнению, пользу могла извлечь гусеница из такой необычной пищи. Откинувшись на стуле, Лин наблюдала, как его лицо расплывается в зачарованной улыбке. Он с жаром признался, что на этот счет есть несколько соображений. Она попросила как-нибудь растолковать теорию кризисной энергии, полагает ли он, что это поможет Ягареку полететь? И Айзек стал оживленно излагать свои мысли, испещряя рисунками клочки бумаги.
На Айзека было несложно повлиять. Иногда Лин чувствовала: Айзек знает, что им манипулируют, и досадовала, с какой легкостью он выкладывает свои заботы. В его бессистемных скачках от одной темы к другой она угадывала признательность вкупе с искренним раскаянием. Он понимал, что его роль – беспокоиться вместо нее, принимать на себя ее печали, и он так и делал, однако это требовало от него усилий, это было его тяжким долгом, в то время как большая часть его разума полнилась мыслями о теории кризиса и о пище для гусеницы. Лин позволила ему снять с себя заботы о ней, и он с благодарностью это принял.
