Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая - Лазарчук Андрей Геннадьевич (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
Глава тринадцатая
Когда кончились леса и дорога потянулась по пологому плоскому склону среди обломков скал и растущей пучками высокой белой травы, стало заметно теплее. Ослики брели шагом, их не подгоняли.
Вдоль дороги из-под камней торчали колючие черные узловатые прутья – то ли кустарник, то ли трава. Ослики на ходу срывали два-три побега и долго ими хрустели.
О случившемся пытались не говорить, но молчание получалось еще более тяжелым. Алексей испытывал сложное чувство. С одной стороны, дети были обузой, страшной обузой. Он так и не решил, что с ними делать и где оставить. Теперь обуза эта была с него снята. Но таким способом... Такого исполнения своих желаний он не хотел. Если же это не исполнение желаний, то значит, что он и Саня послужили марионетками для неведомых вершителей судеб людей этого мира, безвольными тружениками рока. Это неприятно вдвойне... и многое объясняет: например, странную расслабленность, охватившую его накануне визита подземников.
Но эта расслабленность могла быть вызвана и простой усталостью, возразил он сам себе. Семижильный, да. Но не тридцати и не сорока... Отупение, как у бессменных часовых. Ожидание нападения становится чем-то самодовлеющим, и собственно нападение воспринимается как нарушение то ли условий какого-то договора, то ли правил игры...
Возможно. И все равно в том, что произошло, содержался какой-то второй смысл. Важный не для них двоих, а для тех, среди кого лежал их путь. Он попытался взглянуть на это чужими глазами, но не сумел.
И правда, устал. Очень устал.
Не думать об этом. Когда думаешь об усталости, то лишь подманиваешь ее. И он стал думать о холодном северном острове Мариамна, где их, мальчишек-новиков, обучали приемам отважного боя...
Когда шли к Кузне, Апостол и Железан рассказывали ему о том, как сами проходили службу на острове Мариамна. Это были смешные истории, повторявшиеся из года в год.
Про явление призрака Железана Алексей решил пока молчать.
– Мы тут как в лабиринте, – сказала вдруг Саня. – Только стены не твердые, а вязкие. Или осыпающиеся, не знаю. Можно свернуть в любом месте, но далеко не уйдешь...
– Да, – сказал Алексей. – Жизнь вообще так построена. Не замечала?
– Замечала... – Это получилось зло. – Еще как замечала. Что ты делаешь?
– Дудочки.
– Будем играть и петь?
– Петь – это отдельно... Хотя мысль неплохая. Давно мы с тобой не пели.
– Ни разу, – сказала Саня и тут же усомнилась: Или... раньше?
– Раньше, – сказал Алексей. Не переставая водить ножом – стружка вилась тонкая и ровная, словно белый бумажный серпантин, – он негромко завел:
– Когда на небе полная луна, садится дева Анна у окна, садится дева Анна и гадает на меня, когда на небе полная луна.
Снимает дева Анна крестик свят, пусть ангелы небесные поспят, пусть ангелы небесные во сне меня узрят – снимает дева Анна крестик свят.
В пении этом Сане вдруг послышался звук шагов проходящего строя, позвон оружия...
Во блюдечке серебряном вода, она не помутнеет никогда, она не помутнеет, не покажет на меня – во блюдечке серебряном вода.
И свечечки горючий огонек облизывает тихо фитилек...
Что-то случилось. Старинная славская песня будто сорвала пелену с глаз, будто... будто разрешила ей что-то. Саня набрала полную грудь воздуха, выдохнула осторожно... и не выдержала.
Она не знала, о чем плачет. То есть знала, конечно... но не хотела называть это даже про себя. Поэтому лучше думать – что ни о чем. Обо всем сразу.
Потом, когда слезы кончились (она сидела прямо на дороге, в пыли, уткнувшись Алексею в плечо, он гладил ее по голове, что-то шептал, успокаивал...) и можно было посмотреть по сторонам, она так и сделала – встала, легко опершись на плечо Алексея и тем же жестом как бы велев ему оставаться на земле, и посмотрела сначала назад, потом вперед.
Позади из разных оттенков серого складывался пейзаж: реки, леса, поля, деревни... Испарения поднимались к своду, превращались в туман и падали вниз. Посередине всего возвышалась не такая уж высокая гора с обширным замком на вершине. Они уже поднялись выше этого замка, и видны были все стены его и башни, и заключенные в стенах леса, и большое черное озеро на вершине, куда и падала тонким, но непрерывным потоком вода со свода. Этот мир населяли существа, оставшиеся темной тайной друг для друга, а потому ставшие друг для друга заменой настоящей судьбы и настоящего провидения. Это было по-своему интересно...
Впереди, там, где сгустившийся под сводом туман почти касался дороги, светилась голубая полоска. И при взгляде на эту полоску начинало светиться и чуть пульсировать золотое пятнышко в глазу...
И еще пробудила эта песня незнакомое чувство мрачного торжества. Саня вдруг поняла, что только что одержала над кем-то важную победу, за которую заплатила очень дорогой ценой, – хотя что это за победа и что за цена, она пока не знала и поняла много позже...
А я лежу за краешком земли, – вспомнила она недопетое, – головушка удалая в пыли.
И сердце от разлуки уж не стонет, не болит, ведь я лежу головушкой в пыли...
– Вот, – подал дудочку Алексей. – Если нужно будет меня позвать – подуди. Я услышу... везде. Пока она не высохнет и не покоробится... Саня приняла дудочку двумя руками. Посмотрела на Алексея:
– У меня когда-то была такая. Я что-то помню... и вдруг всхлипнула. – Это что, было обязательно – отнимать память? Прятать ее куда-то, запирать? Обязательно?
– Обязательно. Иначе ты выделялась бы – как... как луна. Тебя очень легко было бы найти.
– Нашли ведь. И ты нашел, и те... другие. Мне так плохо, Алеша... это мучение: помнить кусками...
– Прости, – сказал Алексей.
– Что ты мог сделать?..
– Ударить напролом. Пробиться. Сразу – из убежища в мир. Тогда тебе пришлось бы только один раз ломать память. А теперь – это как с плохо сложенным переломом. Ломать и сращивать, ломать и... Ты терпи.
– Я терплю. Не извиняйся – я все понимаю. Напролом было опасно, ты не стал рисковать. Я ведь что: пожаловалась, и легче. Не обращай внимания...
До места обитания Мантика оставалось еще несколько часов пути. Давно погасла голубая полоса над горами, и лишь взятые с собой вечные фонари (в них надо было лишь раз в день подливать воду да изредка добавлять сахар) освещали путь, как маленькие дружелюбные солнца.
