Дорога в сто парсеков - Стругацкие Аркадий и Борис (читать книги онлайн бесплатно полностью без TXT) 📗

Еще ни в одной теореме

Не вычислен был

Человеческих крыльев размах

П.Антокольский

Нас считали погибшими.

Год назад, когда еще работал приемный блок рации, я сам слышал об этом. Земля передала, что планетолет «Стрела» встретил сильнейший метеорный поток и, по-видимому, погиб. О нас было сказано много хороших слов, но вряд ли мы их заслужили, ибо, как справедливо заметил инженер Шатов, сведения о нашей гибели были во многом преувеличены.

Впрочем, сам Шатов приложил все усилия, чтобы эти сведения не оказались преувеличенными. И не его вина, что «Стрела» - израненная, потерявшая связь и почти потерявшая управление - все-таки уцелела.

Тема научной работы Шатова носила название на первый взгляд совершенно невинное, отчасти даже академическое: «О выборе некоторых коэффициентов при проектировании планетолетов». Практически же это означало следующее: «Стрела» ушла на два года, чтобы, так сказать, на своей шкуре проверить пределы выносливости планетолетов". Разумеется, это был испытательный полет. Но какой! Шатов искал опасности, и нужно признать, ему в этом отношении необыкновенно везло.

Вскоре после отлета мы попали под микрометеорный ливень. За двадцать минут «Стрела» потеряла газовые рули, оранжерею, антенну обзорного локатора и обе антенны радиопередатчика. Заделка пробоин продолжалась неделю. Но Шатов был доволен. Он торжественно объявил, что коэффициент запаса прочности внешнего корпуса вполне можно уменьшить на двадцать пять сотых.

Спустя полтора месяца «Стрела», приближаясь к орбите Меркурия, пересекла чрезвычайно сильный поток гамма-лучей. На Солнце происходило гигантское извержение, интенсивность гамма-лучей в десятки раз превышала дозу, допустимую для человека.

Двое суток, изнемогая от тесноты и ускорения, мы отсиживались в центральном посту, защищенном свинцовыми экранами. Записывая в журнал показания радиационного дозиметра, Шатов сообщил, что коэффициент безопасности при проектировании экранов недопустимо завышен и его следует уменьшить в среднем на три десятых.

Затем (мы проходили вблизи Пояса Астероидов) на «Стрелу» обрушился настоящий метеорный град.

К счастью, скорость метеоров была невелика. Но полдюжины этих приятных небесных созданий (размером с булыжник) исковеркали дюзы маневровых двигателей, вдребезги разбили один из топливных отсеков и уничтожили контейнер с запасом продуктов. Осмотрев пробоины, Шатов сказал, что коэффициент запаса прочности внутреннего корпуса можно снизить по крайней мере на пятнадцать сотых.

Через два дня «Стрела» столкнулась с пылевым скоплением - рыхлым облаком космической пыли, несущимся со скоростью шестидесяти километров в секунду. Внешний защитный корпус планетолета превратился в тончайшее решето, а внутренний корпус был оплавлен так, что открыть люки мы уже не рисковали: вряд ли их удалось бы потом плотно закрыть.

Холодильная система работала на полную мощность, но температура внутри планетолета поднялась до шестидесяти градусов. Обливаясь потом, задыхаясь от жары, Шатов заявил, что коэффициент запаса прочности внутреннего корпуса, пожалуй, можно снизить не на пятнадцать, а на двадцать пять сотых.

Нужно сказать, что, создавая самого Шатова, природа не скупилась при определении всевозможных коэффициентов. Запасы жизненной энергии у него были поистине неисчерпаемы. Высокий, очень полный, он занимал почти всю небольшую кают-компанию планетолета. Голос его гремел так, словно все метеоры вселенной обрушились на «Стрелу». Металлизованный комбинезон, создававший в магнитном поле искусственную тяжесть, не был рассчитан на стремительные движения Шатова. Поэтому, кроме своих прямых обязанностей штурмана, я имел и неплохую врачебную практику: Шатов постоянно ходил с ушибами и ссадинами.

За полтора года мы сдружились. В конце концов у нас не было выбора: вдвоем мы составляли весь экипаж маленького, заброшенного в Космос планетолета. Я могу совершенно объективно сказать, что у Шатова был только один недостаток - он любил цитировать Омара Хайяма. Я, конечно, ничего не имею против поэзии. Но полтора года слушать только Омара Хайяма - это, согласитесь, нелегко. Тем более, что Шатов цитировал таджикского поэта далеко не кстати. Помню, когда «Стрела» попала в микрометеорный ливень, Шатов громовым голосом, покрывавшим визг вибрирующего под ударами метеоров корпуса, декламировал:

Не станет нас! - А миру хоть бы что.

Исчезнет след! - А миру хоть бы что.

Исчезнем мы. - А миру хоть бы что.

Не очень утешительные стихи. Правда, со слухом у Шатова было явно неладно, поэтому меланхоличные строфы Хайяма он пел на мотив спортивного марша… Вообще, казалось, нет такой силы, которая могла бы испортить Шатову настроение. И только когда погиб контейнер с продуктами, Шатов на несколько дней приуныл. С этого времени мы питались хлореллой. Эта бурнорастущая водоросль доставляла нам кислород, а излишки ее шли в пищу. Четыре раза в сутки мы ели проклятую хлореллу: жареную, вареную, печеную, маринованную, засахаренную, засоленную…

Хлорелла была настоящим кошмаром. Но Шатов очень быстро привык к ней. И запивая котлеты (поджаренная хлорелла с гарниром из хлореллы маринованной) витаминизированной наливкой (трехпроцентный спирт, настоенный на хлорелле), он бодро читал Омара Хайяма:

Все радости желанные - срывай.

Пошире кубок Счастью подставляй.

Твоих лишений Небо не оценит,

Так лейтесь, вина, песни - через край.

Восемнадцать месяцев вдвоем! Это был мой первый длительный полет. И очень скоро я начал понимать, почему самым важным качеством в характере астронавта считается уравновешенность.

Стоит мне закрыть глаза, и я вижу кают-компанию «Стрелы», вижу все даже мельчайшие детали: овальный пластмассовый столик с причудливыми желтыми пятнами, выступившими от действия гаммалучей; репродукции Левитана и Поленова на сводчатых, с мягкой обивкой стенках; вделанный в стенку шкафчик с тридцатью двумя книгами; экран телеприемника, прикрытый сиреневой занавеской; два складных сетчатых кресла (на спинках по двадцать четыре квадрата); три матовых плафона, из которых средний случайно разбит Шатовым…