Горе мертвого короля - Мурлева Жан-Клод (читать книги онлайн .txt) 📗
Когда они, обессилев, просто лежали рядом, Алекс любил говорить Лии что-нибудь, не требующее ответа. Он утопал в ее черных глазах и нашептывал ей слова, которые никогда не осмелился бы произнести, если бы она понимала его язык: моя жаркая маленькая возлюбленная… моя снежная любовь… моя маленькая телочка elketiyen… моя первая женщина… моя нежная… Она слушала, ничего не понимая, — слушала всей душой и отвечала всем телом.
Что-то, однако, беспокоило Алекса и не давало ему чувствовать себя совершенно счастливым. Не страх перед их неведомым будущим, не возможность быть пойманным и расстрелянным за дезертирство. Нет, это было что-то другое. Какая-то неясная мысль, неуловимая и тревожная. Она бродила вокруг него, словно какой-то невидимый зверь. Не раз ему казалось, что он ее ухватил, но она успевала ускользнуть. Это ему очень не нравилось.
Где-то таилась опасность. Очень близко. Он был в этом уверен — он, Александер, «защитник». Он сказал тогда Лии: «Я — защитник». Какие-то вибрации предупреждали его об опасности, но он никак не мог понять, откуда она грозит. Он искал ответа у дома, деревни, холма, леса. И не находил. Лии он об этом не рассказывал.
На те недели, что влюбленные провели в доме Родиона Липина, они словно выпали из времени и мира. Жизнь была суровой, но, проявив немалую изобретательность, они сумели устроиться чуть ли не комфортабельно.
Каждые пять-шесть дней они нагревали воду на очаге и таскали ее ведрами в большой чан в хлеву, отчего пар заволакивал все помещение. Задвигали засов, который Алекс приладил на дверь, завешивали окошко, чтоб Родион не подглядывал, потом раздевались, залезали вдвоем в чан и долго мылись жидким мылом, пока Лия не говорила: «Skaya a kod, irtyé… Вода остыла, я выхожу».
Несмотря на бурные возражения старого безумца, они подмели жилую комнату, отчистили очаг, вымыли котелок… Дров хватало, топить можно было хоть весь день. Лия умела вкусно готовить почти из ничего, а когда Родиону удавалось поймать в силок не слишком тощую куропатку или зайца, трапезы могли даже сойти за пир.
Часто они отправлялись вдвоем исследовать деревню-призрак, заходили в покинутые дома, искали что-нибудь, недостающее в их хозяйстве: кастрюлю, подушку, простыню, свечку, кусок мыла. Но они брали эти вещи не как мародеры. В каждом доме они старались представить себе, какие люди тут жили, как они разговаривали между собой, любили друг друга. Счастливы ли они были. Что с ними теперь сталось.
Случалось, им попадалась какая-нибудь детская одежка или игрушка, сработанная чьим-то отцом или чьей-то бабушкой: деревянная лошадка с тележкой, тряпичная кукла…
Самой драгоценной находкой была школьная тетрадь с карандашом. Теперь можно было записывать слова на двух языках, заучивать их и учиться применять. Это стало их излюбленным занятием. Они исписывали страницу за страницей, проводили над импровизированным словарем все свободное время.
«Daak» означало, разумеется, «сумасшедший» — первое их слово! Kiét — «маленький», «bastoul» — большой, «boogt» — «сани», «boldye» — «кровь». «Tenni» означало «держи!». «Есть» — «dietdin», но «ешьте!» — «dietdé!», а «ешь!» — «dietdi!». «Boreït» означало «там», а «boratch» — «здесь». «Skaya» — «вода», «firtzet» — «огонь». «Мой» — «meyit», и «моя» — тоже «meyit». Зато глагол «идти» (куда-то) существовал в двух вариантах: «balestdin», если идти один раз, и «kreïdin» — если несколько. «Batyoute!» всегда означало «наплевать!».
Лия научила Алекса самым важным, по ее мнению, словам: «otcheti tyin» — «мир тебе», или «otcheti ots» — «мир вам», если обращаешься к нескольким людям, и полагающемуся при этом обращении жесту: поднять правую руку, не высоко, вот так, потом приложить к груди. После такого приветствия никто из наших не сделает тебе ничего дурного…
Некоторые вещи легко облекались в слова, а что-то никак не давалось. Как, например, сделать, чтобы Лия поняла простую, в сущности, фразу: «Мой друг Бальдр способен предсказывать будущее»? Никакие рисунки, никакая пантомима, никакие расхожие слова тут не помогали.
Иногда они уходили подальше, изучая окрестности деревни — разные участки леса или вершину холма, откуда видна была равнина, едва не ставшая им могилой. С высоты она просматривалась вдаль и вширь на все четыре стороны, белая и безмолвная, словно поджидающая их. «Идите же, идите сюда, — словно зазывала она, — вы же видите, не так уж я страшна, ведь вы живы, не так ли?»
Мысль еще раз помериться с ней силами, пустившись дальше в путь, пугала их. Второго шанса она им не даст. Чудо — а только чудом на них наткнулся Родион Липин — дважды не повторяется. Да и куда бы они пошли? Лия была беглой пленницей, а Алекс и того хуже — дезертиром. С другой стороны, и сидеть здесь им тоже не улыбалось.
Проходили дни, проходили недели.
Ничего не происходило, ничего не случалось, и, хотя то, что они вместе и любят друг друга, все время оставалось чудом, они порой ощущали какую-то пустоту, чуть ли не тоску.
Странно было не иметь никаких вестей из внешнего мира — ни о людях, ни о ходе войны. Только безмолвие равнины, простирающейся внизу, да иногда шум ночного ветра в ближнем лесу. Жизнь состояла из мелких будничных дел: колоть дрова, ухаживать за лошадью, чинить сани, готовить еду, учить слова по тетрадке, вырезать из дерева шахматные фигурки.
А потом случилось вот что: мысль, которая преследовала Алекса неделями напролет, вновь дала о себе знать. С удвоенной силой. Она все ходила и ходила концентрическими кругами, по-прежнему неуловимая. Потом круги стали сужаться с каждым днем, а он все не мог ее ухватить. И наконец произошел прорыв: эта мысль внезапно ошарашила его, словно тень, метнувшаяся навстречу из темноты.
Дело было под вечер. Он колол дрова за домом, когда разгадка поразила его, как удар. Он замер на половине замаха и на пару секунд словно окаменел.
Мысль эту можно было выразить в немногих словах: страх ему внушал Родион Липин.
8
Африка
Родион Липин, широко шагая, направлялся к последней ловушке, поставленной в подлеске. В другие ничего не попалось, даже в ту, что внизу, на равнине, где ему случалось добывать кроликов.
С тех пор как несколько лет назад зрение у него стало слабеть, он перестал охотиться с ружьем. Повесил его на стену в своей спальной клети и занялся другой охотой, более тихой и жестокой. Ему это подходило. Он быстро вошел во вкус. Можно было вплотную, живьем видеть обезумевшего от страха пойманного зверька: лису, зайца, полевку… И решать их судьбу как вздумается: тебя отпущу, а тебя съем, а тебя просто убью… Чаще всего это было «убью», ха! ха! ха!
Девчонка знала толк в разделке дичи, умела и освежевать, и выпотрошить, и приготовить. Ясное дело, не за тем он выкопал ее из снега и привез к себе, эту барышню. Ясное дело, не за тем. Ха! Ха! Ха! Он-то имел в виду кое-что другое. Уж он бы ею полакомился получше, чем дичиной! Вот только как быть с тем, другим, с этим поганым иноземцем, который балаболит по-своему не пойми чего, а она на него смотрит как на Господа Бога!
— Если вы за ним не вернетесь, я вам всажу вот это в брюхо, — вон как она заявила, наставив на него ржавый мясницкий нож, — клянусь, всажу, и рука не дрогнет!
Едва оттаяв, она себя показала — сущая тигрица!
— На кой мне этот fetsat на мою задницу? Пускай себе подыхает! Не поеду! Лошадь моя, сани мои, как хочу, так и сделаю!
Но она и впрямь на него набросилась и пырнула в брюхо, вот фурия! До сих пор знак остался. А небось не была такая шустрая, когда он закинул ее в сани, как бревно, совсем закоченевшую. Он заметил тогда что-то темное на снегу перед самым лесом. Снег так и валил. Еще бы минута-другая, и ее бы совсем занесло. Он перевернул ее — посмотреть. И увидел. Ого, да какая красотка! Этакий кусочек стоит подобрать! А потом, под низом, он увидел того, в форменной шинели. Fetsat! Тьфу ты, пропасть! Он-то откуда взялся? И кто тогда она?
