Кащеева наука - Рудышина Юлия (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗
— Да разве ж даст Марья мне напоить его?
— А она не узнает. Лицо сажей измажь, одежонку похуже добудь, волосы настоем трав каких разотри, чтоб приглушить красноту их, да и приходи к Марье, ей чернавка надобна.
Так я и сделала — наутро, с помощью сажи да настоя трав изменив до неузнаваемости свой облик, поколдовав над чертами лица, чтобы стали они более простыми — нос картошкой, губы варениками, я к терему Марьи Моревны, невесты царевича, явилась. А как примет меня в служанки наставница бывшая, так домовик обещался к зачарованному острову путь открыть — знание то было тайное, хранимое им не одну сотню лет, вот и пригодилось. Да только разве ж думала я, что путь тот мимо погоста с умертвиями лежать будет?
Не так страшно Марье в глаза смотреть да на вопросы ее отвечать, пытаясь унять сердце, что вскачь неслось кобылицей дикой, не так страшно идти за ней вослед, вдыхая горечь полыни и болота, как думать о тех испытаниях, что предстоят.
Смотрела я на Марью, и казалось — пустыня снежная во взгляде ее, а от рук, узких, как кинжалы, веет стылостью навьих вьюг.
Указания невеста царевича раздала и исчезла, оставив на деревянных половицах алмазные сверкающие снежинки. Неужто никто не понимает, как опасно навью повелительницу впускать к людям?
Оттого ведь и стекленеют очи красавиц, чью силу живую пьет Марья, которой надобно греться от искр человечьих душ.
В Зачарованном лесу, благодаря светлой волшбе Василисиной да мудрости ее, умению запирать тьму в бездне навьей, не могла питаться силой людской Марья. Кащей вот меня в жены потому и звал, что надобно ему было рядом держать костер, который грел бы его зимнюю сущность проклятую. Не любви он хотел, а тепла. Обычного, людского.
Навь ведь на том и стоит, чтоб греться от огня людских душ.
И вот люди все в теремах царских — от самого последнего конюха али чернавки до самого богатого и важного боярина — не чуяли силу холода, не видели бездну в глазах Марьи. Смогла она всех обвести, всех обморочить, окромя духов навроде домовика, овинника… Даже кикиморы злобно шипели, когда Марья мимо шла, а вслед за ней поземка мела по свежей зеленой траве.
Покои ее, которые мне убрать надобно было, заледенели. Иней сверкал на стенах алмазным крошевом, и длинные острые сосульки грозили упасть с балок потолочных. Жуткая картина… И пахнет как в гробнице али в пещере с костями и старым валежником — затхлостью, смертью.
Как убрать наледь со стен, я не представляла, а видать, это от меня и требовалось — в должный людской вид горницу невесты царской приводить. Все ж среди людей жить пока что навьей королевишне, вот и печется, чтобы было все по-людски.
Пока управилась, сумерки сгустились за окнами, домовик давешний пришел, теребить принялся:
— Ты скорее давай, а то пропустишь волчий час, когда жеребец дикий будет поля топтать…
— А коли не справлюсь? — вздохнула я.
— Тогда и воды живой ему не надобно будет, ничто не поможет. Вот узда тебе из полыни да волоса волшебного, ее коли накинешь да успокоишь коня-оборотня, так сразу и уходи, чтобы Иван, как очнется, тебя не видел. Я тогда тебе сразу путь к живой воде укажу, вот тогда-то и посрамим ведьму проклятую!..
До злого волчьего часа еще было время, и я решила немного отдохнуть, забравшись в кучу сена в одном из пустующих стойл — заодно меня домовик перепоручил заботам овинника. Тот, лохматый да серьезный не в меру, с конопатым лицом, белым, как сметана, важно прохаживался меж лошадьми и расчесывал им гривы.
— Ты, Аленка, оборотня не боись, коли учует он твой страх — все, пропадешь, — поучал он меня, пока я пыталась заснуть, но его это все будто бы и не волновало. Бубнел ходил, байки травил — видать, по людям соскучился. А духам завсегда приятно погутарить с человеком, я про то и раньше знала и никогда неуважения к ним не выказывала, может, оттого и помогали мне всегда, вот и сейчас, не успела я в царских теремах появиться, как сразу помощники объявились.
Сладко зевая, слушала я сказы про водных лошадок, кои с острыми зубами да спутанными гривами по берегам речек бродят да на людей и скот нападают, как вдруг овинник мне что-то в руки сует.
— Кроме уздечки, вот тебе еще дар — гребень этот чародейский, им Марья Ивана нашего гриву чесала, когда он конем оборачиваться начал, оттого и управа у ней на царевича была, не дичал он. Но я… — шмыгнул носом овинник и вытер лицо рукавом, — я украл сей предмет дивный, не знал, что нельзя оставлять коня-оборотня без этого действа… А там поздно было, не мог же прийти к ведьме да сказать — вот, мол, так и так, разэдак… спер я вашу вещичку, хочу вернуть. Так и прятал тут в сене-то. Оказалось, сгодился гребешок волшебный. Конь послушным сразу станет — я сам видал издали, как Марья чешет гриву золотую…
— Спасибо… — Я гребень спрятала, уздечку в руке сжала и поняла, что сон прошел — тревога в душе поселилась. Не могла я больше сидеть на месте и, тепло простившись с овинником, отправилась на поля, где гулял в полнолуние дивный конь.
Мимо хозяйственных построек я промчалась тенью, боясь, что увидит кто, но охороне царской будто глаза отводили, видать, опять помощь духов — и ни единый стражник не обратил на меня внимания.
Выйдя за заборол, я оглянулась на темные хоромины, на сторожевые башенки, на гульбище, укрытое ночными тенями, — тихо везде, даже собаки молчат. Тишина эта дивной показалась, ведь должны в траве стрекотать сверчки да кузнечики, должна листва шелестеть, ветки трещать, стволы поскрипывать, но ничего не удалось расслышать, будто кто полог невидимости и неслышимости набросил. Впрочем, мне это даже на руку — вот бы еще вернуться на подворье так же легко, как вышла…
Тени скользили по серебряной траве, залитой лунным светом, и казалась она из меди выточенной, но вот тучи в небе захороводили, и заметались тени испуганно, будто их кто гнал с полей, но луна все едино пробивалась сквозь морок, и казалось, что она ждет чего-то. Вот ветер донес запахи речные, илом и ряской потянуло, и так дивно было не бояться воды текучей, так странно было понимать, что теперь свободна я от давнего проклятия.
Даже дышать легче было.
Осталось еще царевичу помочь, и ежели не нужна будет ему жена крестьянского рода, так ничего — слезы закипели, обожгли глаза, но я понимала, что не пара царскому сыну. Буду с батюшкой и матушкой на мельнице жить, но попервой Василисы Премудрой науку закончу, правда, без Марьи и Кащея кто будет заклинателей мертвых да черных колдунов обучать?..
Василиса придумает, как быть. Она все сможет вернуть, как было прежде. Да и Кащей после того, как помог от водяного избавиться да батюшку освободил, уже не казался мне лихим татем. Даже жалко его было — одинокого, лишенного огня душевного, лишенного сердца, которое болит и любит, чувствовать умеет. Жить камнем-истуканом радости мало, и навий царь понимает это, оттого и девок воровал, чтобы у огня душ их отогреваться, помнить, ради чего он в Нави поставлен.
Задумавшись, я не заметила, что ветер сменился и что речные запахи исчезли. Вместо них серой понесло, костром прогоревшим. Когда я это поняла, испугалась, что пропустила нужный час, но нет — тоскливый волчий вой понесся со стороны дальнего леса, что чернел за полями. И такая печаль, такое жуткое одиночество было в волчьей песне, что казалось мне, ничего горше в мире нет…
И конское ржание было ответом волку. Обернулась я на звук — а посреди поля, залитый неверным лунным светом, на дыбы встал жеребец — сам черный, как уголь, с гривою золотою и глазами алыми. Горят глаза эти в ночи проклятой, угольями светятся, и безумие вижу я в них — не услышит оборотень, как его ни зови…
Забил копытами, поле вспахивая — так весь урожай вытопчет!.. Я гребень достала — и к нему метнулась всполошенно. Он меня не подпускал, ярился, кусаться пытался, пару раз копытом по спине едва не огрел, и как увернулась — не помню. Но вот едва коснулась гребнем волшебным гривы оборотня, он столбом встал каменным, не сдвинешь. Косит на меня огненным глазом, скалится, а зубы-то острые, не как у коней. Скорее — клыки двоедушника, почти волчьи, желтые, страшные.
