Тракт. Дивье дитя - Далин Максим Андреевич (книги регистрация онлайн TXT) 📗
– А ты, ваше степенство, не замай, – сказал кудлатый Алемпий со всей черноземной солидностью. – Обчество в твои дела не лезет – и ты в евонные не лезь.
– Ты приехал – ты и уедешь, – встрял Архип – а ведь должен бы думать, разок побалакав с лешими по душам! – А нам тут жить. С лесом тоже поладить надоть…
Федор улыбнулся снисходительно и насмешливо.
– Вот как, значит, православный народ? Небось, свечки в церкви ставите разом и Георгию, и змею? Чтоб с нечистым духом не ссориться – можно ведь и в ад угодить?
Лаврентий набычился и шагнул вперед, и рыжий остановил его жестом, как питерский аристократ – своего приятеля.
– Федор Карпыч, – сказал лешак тихо, – прошу тебя – уезжай, пока беды не стряслось. Тревожно что-то мне…
Федор улыбался. Да, он был вполне готов показать этим деревенским дуракам настоящее лицо лесной нечисти – этот туман, пепел, прах из которого она сделана и в который превращается, когда издыхает – так что леший вполне мог бояться. Но для окончательной победы и для того, чтоб и мужики увидали его великодушие, Федор все-таки сказал:
– Ты, нечистая тварь, убирался бы в свой лес подобру-поздорову – пока не поздно. Отец Василий вернется – освятим деревню, а пока я уж ее очищу от твоих поганых дружков, будь спокоен. В первую очередь – от тебя, и от волка твоего…
Лешак не сдвинулся с места. Мужики молчали; только Кузьма со своей откушенной ладонью нелогично пробормотал:
– Слышь, Федор Карпыч… ты того… уезжал бы от греха…
– Ишь ты! – расхохотался Федор. – Сожрали человека, да еще и мозги отуманили ему! Силен лукавый, силен! Ну да если ты слов не понимаешь, так я тебя иначе в ад загоню, – и поднял ружье.
Рыжий не шевельнулся, только тень болезненной улыбки промелькнула на его лице, совершенно нечеловеческом, белом, как мрамор, с зелеными горящими глазами. Промахнуться с пяти шагов никак нельзя было – и Федор спустил курок.
А того, что случилось дальше, он так никогда и не смог объяснить ничем, кроме как лесным наваждением. Деревенский дурачок, куний царь, злая и безумная маленькая дрянь, возник прямо перед рыжим в какой-то неуловимый миг, совершенно ниоткуда. Он оттолкнул лешака двумя руками – и пуля медвежьего калибра врезалась в его спину чуть ниже шеи, пролетела насквозь и зацепила на излете руку бородатого мужика, оказавшегося слишком близко.
Дурачок без звука повалился на руки рыжего, зато мужик завопил в полный голос – а за ним безумно и пронзительно заголосила страшная пропитая баба, невесть как оказавшаяся в этой толпе. Она еще лезла вперед, расталкивая остолбеневших односельчан, когда Лаврентий выхватил ружье у Федора из рук и случилось что-то еще, от чего мир потемнел и опрокинулся…
Лаврентий стащил Федора с седла и врезал ему в подбородок. Федора спасло только то, что рука Лаврентия тяжело двигалась из-за раны: он не был убит наповал, лишь на некоторое время потерял память. Потом Афанасий, Илюха и Лука вязали Федору руки чьим-то кушаком – а Матрена валялась на истоптанном снегу и голосила, стащив платок и вырывая целые прядки полуседых волос. Ей-то казалось, что все уже кончилось ко благу – она даже ждала, когда после разговора кто-нибудь из мужиков угостит ее косушкой, а вышло-то вон как… в этот миг она совершенно явственно поняла, что солнце для нее гаснет.
А Егорка сидел на окровавленном снегу в обнимку с мертвым названным братом и думал, что, кажется, все, действительно, кончилось. На некоторое время. Симка придумал свой собственный способ отвести зло – а, может, не от деревни, а от Егорки хотел отвести зло… и встретиться теперь надлежало в лесу, если на то будет воля Государева. А в деревне больше делать нечего. Вовсе нечего.
И все, что происходило вокруг – суета и вопли, доктор, пристав и урядник, чарка водки, сунутая кем-то в самое лицо, слезы и брань Лаврентия – шумело, как дождь, не задевая души. Когда у Егорки забрали Симкино простреленное тело, он больше ничего не слушал – просто пошел прочь, к лесу.
Лаврентий догнал его на тракте, что-то спрашивал – но Егорка сумел сказать только: «Возвращайся домой, все наладится», – да и то еле выжал из себя, и Лаврентий махнул рукой.
Николка встретил Егора у рябиновых ворот. Вид у стража был такой же потерянный, как и у деревенских мужиков – только более смущенный.
– Слышь, Егорушка… – начал он, глядя в сторону, – я, похоже, того… занапрасно мертвяка-то сговорил нам помогать… Федор-то его в землю уложил, да пытал и тебя тоже… чай, думал, что ты, как навьё, в прах истлеешь…
– Какая разница, – сказал Егорка, чувствуя смертную усталость. – Что нам делать среди людей? Что нам за дело до людей? Я уж и не понимаю, для чего все это было…
– Егорушка, – Николка тронул его за рукав. – Коли ты об лешачке, так тут он. Марфуша его встретила. Удивленный он – да опомнится. Ты поговори с ним…
– Да, да, – кивнул Егорка, прислоняясь к лиственничному стволу и закрывая глаза. – Я поговорю. Прости, страж – я снова вижу… просто – вижу… ты ж знаешь, дано от Государя мне…
И Симка, сменивший человечью плоть на лесной морок, привалился к плечу, бормотал виновато: «Ты меня прости, Егорушка, только не мог я на это глядеть. Мамку-то жалко, а иначе-то не вышло…» – а Егорка прижал его к себе, гладил его по голове и пытался перестать видеть…
Как Федора увезут в волость, а оттуда, видать, на Сахалин сошлют. Как Матрена этой же зимой спьяну замерзнет. Как Кузьма сопьется. Как Оленка утопится в Хоре, а Фиска родами помрет. Как староверскую молельню опечатают да сожгут. И как барыня Софья Ильинична выйдет замуж за городского дельца – а уж тот приберет к рукам лес-то…
Но и это ненадолго. А дальше выходила такая бессмысленная кровавая каша и такое повальное убийство – людей, нелюдей, мира – что Егорка не выдержал и вытащил скрипку.
Чтобы сыграть заново. Чтобы сыграть иначе – гармонию и любовь сыграть. Чтобы встретить летом в чащобе Лаврентьевых волчат. Чтобы девки пели песни и бросали в воду венки. Чтоб у мужиков не было драк злей кулачного боя. И чтобы жить добрым людям долго, жизни радуясь.
Чтобы жил и лес, и человечий мир – во славу Государеву…
Устаревшие, диалектные и просторечные слова
Река Хора, как и город Преображенск – вымышленные географические названия. Будем считать, что дело происходило где-то за Уралом, на некоем абстрактном северо-востоке – а потому в тексте использованы слова из поморских, сибирских и уральских говоров.
Полоротый – разинувший рот, разиня.
Скитник – житель скита, раскольник.
Кипрей – иначе иван-чай, северное травянистое растение; его можно заваривать в очень пристойный напиток чайного вкуса. Заменял чай, изрядно дорогой на севере.
Стоочитый – имеющий сто очей, стоглазый. Очевидно, Матрена имеет в виду серафима, как она его себе представляет.
Укроту настоящую не дали – не укротили или не укоротили, не обуздали.
