Валькирия - Семенова Мария Васильевна (читаем книги онлайн txt) 📗
Однажды во время вечери Ярун меня напугал. Опустил руку с ложкой, повёл глазами по гриднице, и, пока я смотрела, живые глаза как будто затягивало серым ледком. Он ещё попытался что-то сказать, но не смог, глотнул несколько раз... и начал тихо валиться. Блуд вовремя обнял его, не дал упасть со скамьи. Блуд остался спокоен, он сам давно через это прошёл. Я, не поняв, вскинулась помочь побратиму, но меня удержали. Два воина подняли Яруна, и воевода сам открыл дверь в святилище-неметон – ту, что охраняли резные лики Богов. Мы жадно смотрели... Дверь оказалась изнутри занавешена красной вышитой тканью. Когда вносили Яруна, наружу пролился неверный отблеск огня. Больше ничего я не разглядела – и хорошо. Кмети оставили Яруна и возвратились, и я, холодея, твердо решила: все прежние испытания были забавой. Настоящее начиналось только теперь.
Утром Ярун как ни в чём не бывало проснулся среди своих в дружинной избе. Проснулся одетым и удивился спросонья, взялся рукой за пояс... это был новый, воинский пояс: турья кожа, наборные железные кольца с серебряной бляшкой и соколиным знаком на ней.
Ярун хотел сесть на лавке – и охнул от неожиданной боли. Накрыл ладонью плечо, отдёрнул ладонь. Стал смотреть и увидел священную птицу Рарог, совсем такую, как у старших мужей и вождя. Исколотое багровое тело опухло тугой воспалённой подушкой, не прикоснись. Птица Огня, уж что говорить. Ярун был бы счастлив терпеть и худшую боль.
Целый день мы ходили за ним по пятам. Он, конечно не мог рассказать нам, непосвящённым, что было с ним за дверью Перуна. Я только спросила его, всё ли время он спал или мог хоть что-нибудь вспомнить Ярун ответил, что ничего не забыл. И сколь я могла судить по лицу – до смерти не позабудет.
Новогородец Блуд заметил моё жадное любопытство и, как обычно, не удержался, съязвил:
– Твоего побратима Перун иголкой колол, а с тебя-то как знать, что ещё спросит... Он муж доблестный, а ты девка у нас...
Ребятам смех!..
Я полагала, и тут мне придётся ждать долее всех. Готовилась мучиться неизвестностью и умолять грозного Бога: пускай примет или отвергнет – на всё его воля, – только скорей. Я ошиблась. На другой же вечер гридница вдруг поплыла перед глазами, я вспомнила побратима, успела понять, что произошло, потом испугалась, не задерётся ли подол, когда упаду – хотя сидела в штанах... и навалилась истома, начал мягко втягивать водоворот, я уже не могла бы твердо сказать, где нахожусь, то ли в гриднице, то ли дома в клети, под тёплой старенькой шубой... почувствовала подхватившие руки и смекнула, что дремлю у стола, намаявшись за день в лесу, и дедушка несёт на полати, не дав матери даже щёлкнуть меня ложкой по лбу...
Боги живут в своём собственном мире, там, где не скоро ещё отгорит заря начальных времён. Люди ставят изображения, сделанные из дерева или камня, и молятся им. И никто, конечно, не думает, будто вот эта резная личина и есть Лада или Даждьбог. Точно так же, как отражение в зеркале ещё не есть сам человек. Деревянный Перун стоял и у нас, и в Новом Граде, и в Ладоге, и мало ли ещё где. В которое зеркало ныне глянет могучий воинский Бог, заранее не угадаешь. Может, в то, где о нём думают пристальней и молятся горячей...
Глубокое забытьё владело мною недолго. Я проснулась с чудесным ощущением ясности и немедленно вспомнила всё. Потом открыла глаза. Я лежала кверху лицом на широкой скамье, и Перун смотрел на меня с того конца храмины, поверх негасимого огня в тяжёлом каменном алтаре. У Бога Грозы, прожившего страшную жизнь, была сиво-серебряная бородатая голова. И неулыбчивое, немолодое лицо, вырезанное из тёмного дуба, – совсем человеческое и всё-таки не совсем... А за ним, в красных бликах огня, появлялась и пропадала целая стена черепов. Их по своим галатским законам дарил Богу Мстивой, покорял ему жизненную силу пленённых и убитых датчан... Я снова перевела глаза на Перуна и вдруг заметила, что он как будто начал двоиться. Он по-прежнему стоял на том самом месте, что и вначале, и одновременно шёл ко мне, медленно, осторожно, словно боясь испугать. Глубоко внутри мгновенно взвыл ужас, слепой и необоримый, как в том давнем сне про голого волка... Я дёрнулась – тело было чужим, не хотело повиноваться. Вот почему меня не стали привязывать. Я стиснула зубы и стала смотреть в глаза подходившему. Пусть не думает, что я убежала бы, если бы могла. Голый волк был живой страх, не объяснимый словами. А здесь, передо мной, явился Перун, пришёл дать мне свой знак. Или отвергнуть.
Я напряглась что было сил и сумела кое-как шевельнуть правым плечом, выставить из широкого ворота. Навстречу острой игле, смазанной ядовитыми зельями... Лицо, освещённое пламенем, приблизилось ещё на полшага. Я смотрела не отрываясь. Я определённо видела его раньше. Неторопливо ступая, в обличье Перуна шёл ко мне Тот, кого я всегда жду. Точно такой, каким я не раз встречала его во сне. Я рванулась к нему и с немым отчаянием взмолилась: не исчезай, не уходи, дай хоть мало полюбоваться тобой, дай огнём твоим согреться хоть мало!..
Он сел на скамью подле меня, и сквозь него я явственно видела того, другого Перуна, оставшегося у стены черепов. Но когда он взял в ладони моё лицо, я столь же явственно ощутила прикосновение жёстких мужских рук и шедшее от них живое тепло. Он наклонился совсем близко ко мне, и я жалела больше всего, что не могу обнять его, прижать к своей груди его голову и никогда больше не отпускать... Он поцеловал меня. Очень бережно и один-единственный раз, а я и словечка сказать в ответ не могла... Потом он вправду отвёл с моего плеча ворот рубахи и – не иглой, остывшим мажущим угольком – положил на белое тело священное соколиное знамя. Осыпятся чёрные крошки, но я буду знать его там, ибо знаки на теле со временем всё равно истираются, если нету знака в душе.
Он ещё раз провёл рукой по моему лицу, и я послушно закрыла глаза, но не перестала видеть ни его, ни деревянного Перуна подле стены. Постепенно они снова начали сливаться в одно.
Когда дурман спал с меня окончательно, я лежала в дружинной избе, на нижнем ложе под одеялом. В самой избе, а не в горнице; я поняла это по голосам и запаху дыма. И на мне был воинский пояс, я ощущала его, как объятие. Его застегнул мне Тот, кого я всегда жду. Я вспомнила руки, гладившие моё лицо, и по всему телу прошло радостное тепло, похожее на боль. Каким ты, воинский Бог, явился Яруну? И Блуду, когда его опоясывали?
